© Макеев А., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

Мужчина постоял в темноте, прислушиваясь к звукам маленького двора. Старенький двухэтажный дом на окраине Москвы. Люди, которые в нем жили, знали друг друга десятилетиями, потому что у живущих здесь нет и никогда не было шансов переехать в престижный район, в элитное жилье. У них есть шанс покинуть этот дом, который еще лет двадцать назад признали аварийным жильем, но переедут они все равно в убогое серое жилище, все так же далекое от благ цивилизации, от красивой столицы, какой ее привыкли видеть по Первому каналу Центрального телевидения миллионы людей.

Человек, стоявший сейчас за разросшимся кустом сирени, знал хорошо этот запах. Запах неустроенности, запах безнадежности, безысходности. Когда люди мирятся с привычным течением жизни, который их не устраивает, всегда приходит этот запах нищеты, запустения, грязной одежды, несвежего белья потных тел…

В доме где-то играла музыка, бившая по мозгам высокими частотами, орали друг на друга хриплый мужской и визгливый женский голоса. Мужчина еще раз осмотрелся и двинулся к входной двери крайнего левого подъезда. Скрипучие деревянные ступени, расшатанные, захватанные до черноты деревянные перила. На втором этаже он решительно повернул направо. Вот и дверь под номером 12. Закрыта не плотно.

Геннадий Фролов опрокинул в рот остатки водки, сунул следом несвежий помидор и шумно выдохнул, продолжая жевать. По жилам потекло тепло и успокоение. Начавшаяся опять дрожь постепенно улеглась, сосуды расширились, и мир снова стал приходить в норму, со своими звуками и красками. Даже боли в области живота поутихли. Фролов лег на кровать, закрыл глаза и блаженно приготовился опуститься в сон. Но вдруг входная дверь его комнаты распахнулась. Кого черт принес! Васька, сволочь!.. Опять в долг пришел просить налить ему «стакашек».

Фролов приподнял голову, повел мутными глазами, и дрема мгновенно улетучилась. В комнате стоял незнакомый мужчина, старательно закрывавший за собой входную дверь. Невысокий, худой, с костистым носом и неопрятной щетиной на лице. Что-то в его облике мерещилось знакомое. Или просто в незнакомце Фролов безошибочно узнал своего брата-«сидельца».

– Тебе че? – вяло спросил он.

– Фрол, не узнаешь, что ли? – оскалился незнакомец длинными неровными зубами. – Во как! Откинулся и сразу забывать начал тех, с кем на соседней шконке спал.

– Ты… этот? – наморщил лоб Фролов, судорожно пытаясь вспомнить этого человека. Вроде и правда сидели вместе… где-то.

У него за спиной были две судимости, а значит, две колонии. Первая «ходка» «на пятерик», а второй раз на семь лет. Сколько прошло лиц в его отряде. А когда все стрижены на один манер, да в одинаковых черных спецухах, тогда кажется, что все зэки на одно лицо.

– Костыль я, – улыбнулся гость. – Забыл, наверное, меня. Да и как не забыть, когда столько лет прошло. Не пригласишь старого кореша к столу?

Фролов наморщил лоб и тут же осознал наконец, что все еще полулежит на кровати, а его гость стоит посреди комнаты и озирается с усмешкой. Ишь, с неудовольствием подумал он, приперся, к столу его сажай. Тут, может, помереть хочется поскорее, а не с ним из пустого в порожнее перегонять. Однако сознание ворчало, а тело стало подниматься с кровати. Тело помнило, что если ты сидел с человеком, то он тебе ближе любого родственника.

– Проходи, Костыль, – кивнул Фролов, подходя с кряхтеньем к столу и смахивая рукавом рубашки крошки прямо на пол. – Ты, это, извини, только у меня тут очень с этим…

– Да вижу, Фрол, чего ты тусуешься, – засмеялся гость и поставил на стол сумку, до этого оттягивающую ему плечо. – Я не с пустыми руками. Найдется чем вспрыснуть встречу и чем закусить. Старым корешам есть о чем побазарить.

И когда на столе появились три бутылки водки, когда легли на него пакетики с ветчиной, полукопченой колбасой, помидорами, то слова «старые кореша» сразу перестали вызывать у Фролова раздражение. А Костыль, или как там его, начал умело накрывать на стол, доставая без спроса из шкафа тарелки, вилки, стаканы. Через несколько минут в стаканы полилась водка, и завязался душевный разговор о тех годах, когда они вместе «топтали зону», о темных ночах и колючей проволоке, отделявшей их от свободы. Костыль все подливал и подливал хозяину. Не помногу, а так, чтобы на дне стакана что-то бултыхалось.

– Слушай, Фрол, дело к тебе есть одно, – вдруг стал он серьезным.

Фролов разлепил начавшие слипаться веки и внимательно посмотрел на Костыля. Или постарался посмотреть внимательно. Обычное дело. Так разговоры и начинаются, когда к тебе заявляются вдруг старые кореша, с кем в одной зоне «чалился». Предложения всякие делают, с просьбами обращаются. Это уж как водится. Или отсидеться просит человек, или пристроить безделушки какие-нибудь.

– О чем базар, – дернул он щекой. – Хата на несколько дней нужна? Валяй. Скажу, если что, не знаю, мол, и не помню такого. Пришел, попросил комнату сдать, и всякий участковый поверит. Я же нищий, Костыль, голодранец. Ты думаешь, чего я тут гнию? А я гнию. Мне, может, жить осталось всего ничего. Рак у меня, понимаешь… хотя откуда тебе понять?

Лицо гостя дернулось в какой-то недоброй усмешке. Он откинулся на спинку расшатанного стула и сунул в рот спичку.

– Нет, Фрол, жить я у тебя не буду. Дело в другом. Мне нужно спрятать кое-что у тебя. До поры до времени.

– Рыжья^[1] небось наковыряли, – понимающе кивнул Фролов. – Нет, с этим даже не подходи. Мне с «уголовкой» дел иметь ни к чему. Мне помереть спокойно хочется. Дома… в постели… а не на вонючей шконке в лагерном лазарете.

– Дурак, – многозначительно зашипел его гость. – А я тебе что предлагаю? Я тебе предлагаю остаток жизни прожить как белому человеку. Хочешь, так в клинике, а не хочешь, так в своем доме на берегу озера. Как душа твоя пожелает…

Костыль говорил странные слова. Они смущали Фролова, его опьяневшее сознание, но и благодаря алкоголю проникали глубоко, в самую душу.

– У тебя ведь дочь есть. Я помню, ты в зоне как-то рассказывал.

– Я?

– Ты, ты, – небрежно отмахнулся гость. – Катюхой ее зовут. Она ведь взрослая у тебя, ей жить да жить. А без денег много она наживет?

– Она знаться со мной не хочет, – пригорюнился Фролов. – Я для нее не отец…

– Два раза дурак, – убежденно проговорил Костыль. – Как увидит столько денег, она же все простит, когда и на квартиру с молодым мужем хватит, и на дорогую иномарку. Эх, какая жизнь у них начнется! Не то что у нас с тобой. А хочешь, так можно и анонимно им деньги передать. Мол, наследство, а от кого и неважно. А когда они увидят, сколько там бабла…

– Ты про какие деньги мне все талдычишь, а, Костыль? – Фролов с тоской посмотрел в глаза гостю.

– Так это же плата за услугу, понимаешь ты, дурья башка! – засмеялся Костыль. – Ты сумочку одну в тайном месте спрячь, а тебе с этой услуги десятую часть. Мне не жалко для старого кореша. Я бы и больше дал, но не все там мое, пойми. А десятая часть – это пять «лямов». Ты только спрячь, ведь никто и не узнает. Никто не видел, как я к тебе пришел, никто не увидит, как я тихонько уйду. Верняк ведь, Фрол!

– Пя-ать? – удивленно прошептал Фролов.

– Пять, пять, – похлопал его по руке Костыль. – Возьмешь, и тут же я тебе отсчитаю пачечками. Десять пачечек по сто купюр. И купюрки все красные, пятитысячные. Они много места не займут. Но сколько ты дочке сможешь на них сделать, а? Ты только придумай, где сумочку мою ценную спрятать. Может, гараж у тебя есть или сарай? А может, дача за городом?

– Погреб, – загорелся идеей внезапного обогащения Фролов. – У меня в сарае погреб. Там под ящиками, под стеллажами можно спрятать. А нет… лучше в пакет и в песок. У меня там песок в углу, я на нем, бывало, морковку и свеколку на зиму складывал. Заготовки делал.

– Молоток, Фрол! – восхитился гость. – А я думал, все, пропил мозги, а ты вон как соображаешь. Не голова, а Дом советов!

– Так, может, прямо сейчас? – с видом заговорщика спросил Фролов.

– Давай, – охотно согласился Костыль. – Только сделаем так. Чтобы нас с тобой никто не видел, ты один пойдешь в свой сарай. Я тебе вот пакет дам. – И вытащил из своей наплечной сумки пакет, весь опутанный скотчем.

Он был увесистый, что заставило Фролова с уважением взять его в руки и осторожно положить перед собой на стол. Видать, ребята ювелирный взяли. Это правильно, теперь рыжье отлежаться должно, потому как его искать будут по всем скупкам, на всех выездах из города.

– А вот это твой гонорар. – Костыль вытащил из сумки еще один пакет и стал вынимать из него пачки денег, обернутые банковской лентой. – Десять пачек по пятьсот тысяч. Ты их тоже спрячь где-нибудь в погребе до поры до времени. Нечего им дома валяться. Утрясется все маленько, потом хлоп, и подарок дочке на стол! Солидно, а?

Фролов толком не слушал гостя. Он уже и не думал о том, что не помнил этого человека, этой клички. Мысль перед смертью помириться с дочерью полностью овладела им. И не просто помириться, но еще и обеспечить ей начало семейной жизни. У Фролова аж дух захватило от свалившегося на него счастья. Теперь и умирать не так страшно. А Костыль уже стоял на ногах и подталкивал хозяина дома под локоть, торопя его сходить в погреб и спрятать богатство.

В ночном коридоре никого не было. Даже ругань улеглась у пьяниц-соседей. То ли уснули, то ли перепились, то ли ушли еще искать. Фролов, вдруг протрезвев и начав мыслить четко и правильно, как ему казалось, торопливо прошел к общей лестнице и задержался возле нее. Внизу голосов не слыхать. Надо спуститься и, не выходя на улицу, снова послушать. Может, на лавке кто сидит.

Со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями он наконец добрался до своего сарая, ютившегося в общей массе покосившихся и обветшавших деревянных и кирпичных строений чуть в сторонке от дома под старыми тополями. Тут было темно, и Фролова это устраивало. Зажимая ногами пакет, поставленный на землю, он на ощупь пытался открыть ржавый навесной замок. Сколько он его не открывал, год, два? А вот и пригодился.

Дверь пришлось не просто открывать, а приподнимать и относить в сторону, поворачивая ее на одной верхней петле. Темно, но Фролов знал каждый метр своего сарая, каждую кучу хлама в нем. И все же он пожалел, что не догадался фонарь взять, спички или свечу. Как же в погребе без огня?

Вдруг луч света небольшого фонаря лизнул стену возле открытого люка погреба, и Фролов, вздрогнув, ухватился за стену. К нему медленно подходил улыбающийся Костыль. И дверь сарая он не забыл закрыть. Хорошая дверь, фанерой изнутри обита, жалко только, что гвозди на нижней петле повыскакивали…

– Помочь тебе решил, Фрол, – заговорил Костыль, подходя к Фролову и присаживаясь рядом с погребом на корточки. – Ты же без огня пошел. Я и думаю, как он там в темноте, дай схожу, фонарь ему принесу, не упал бы.

Сомнения зашевелились в голове Фролова. Вся его жизнь была чередой лжи, хитрости, афер, краж и снова лжи. Не верил он людям, в крови у него уже недоверие к доброте. Но Костыль как будто понял его и тихо засмеялся:

– Я с тобой не полезу, а то подумаешь еще, что я хочу подглядеть, куда ты деньги спрячешь. Просто беспокоюсь, чтобы ты не покалечился. А то кто же сохранит мой клад? Ты спускайся, а я наверху покараулю.

Фролов успокоился. Это нормально, что Костыль ему не верил, что беспокоился в первую очередь за свои драгоценности. Это нормально в уголовной среде. Он взял фонарь и стал спускаться по старой проржавевшей лестнице, сваренной еще лет сорок назад прежним хозяином погреба и этого сарая. С двумя пакетами и фонариком в руках спускаться было неудобно, и в какой-то момент Фролов остановился на ступеньках, придерживаясь за лестницу лишь локтем и пытаясь перехватить руки.

И тут рядом почему-то оказалась нога в ботинке. Толчок в плечо, и Фролов, мгновенно потеряв равновесие, полетел спиной вниз. Его больное тело и мозг, пропитанный алкоголем, утратили способность группироваться, и он упал на спину, сильно ударившись головой о кирпичи, которыми была отгорожена куча песка с высохшими свекольными хвостиками.

Со стоном шевелясь и пытаясь освободить руку, чтобы схватиться за разбитую голову, Фролов увидел, что Костыль ловко спустился в погреб и присел рядом с ним. Жесткие руки уголовника схватили его за больную несчастную голову и, приподняв, с силой ударили ею о кирпичи. Дикая боль расколола череп, но второй удар затылком о кирпич опрокинул мир в черноту.

Костыль поднялся и отряхнул руки. Фролов лежал на спине в том же положении, в котором и упал с лестницы. Вот только один из пакетов порвался, и на пол высыпались пачки денег. На одной даже порвалась банковская лента, и под ногами Костыля валялись две купюры по 5 тысяч и стопка бумаги, выкрашенная в цвет 5-тысячных купюр. Сунув развалившуюся «куклу» в пакет, Костыль осмотрелся, чтобы убедиться, что не оставил следов на полу, потом подхватил пакет с «драгоценностями», фонарик и полез наверх.

В сарае он подошел к двери, выключил фонарь и долго стоял, прислушиваясь. Потом неслышно стал отодвигать дверь. Двор был пуст и безмолвен. Только листья тополей слегка шевелились в ночи. Костыль вышел из сарая и плотно прикрыл дверь. Через минуту, двигаясь темными переулками по заранее продуманному маршруту, он вышел к пустырю…

* * *

В любой организации проводимая утром в пятницу планерка отличается от аналогичной, проводимой в понедельник утром. Даже если эта планерка в Главном управлении уголовного розыска МВД страны. Гуров шел в кабинет генерала Орлова рядом со своим старым другом и напарником полковником Крячко и раскланивался с коллегами. Большинство офицеров выглядели более оживленными, чем вчера. Кто-то уже готовился к поездке за город, кто-то вообще с понедельника уходил в отпуск. В любом случае напряженная неделя позади, и каждый час рабочего времени пятницы приближал к заслуженному отдыху. Крячко был мрачен и неразговорчив. После суток дежурства, во время которого ему не удалось сомкнуть глаз, он чувствовал себя разбитым и раздраженным. Стареет старый друг, с улыбкой подумал Гуров, глядя на него. Раньше и усталость ему была нипочем, и бессонные ночи.

Не очень веселы были и те, кого ждало дежурство в эти выходные. Гуров сочувственно кивал, пожимал руки, и наконец собравшийся поток старших офицеров главка уперся в дверь кабинета Орлова. Пока все рассаживались, Лев наклонился к другу:

– Станислав, у тебя какие планы на воскресенье, кроме как отоспаться?

– Еще раз отоспаться, – меланхолично ответил Крячко и прикрыл рот, который раздирала зевота, рукой.

– Товарищи офицеры! – прозвучало в кабинете, и все шумно, но быстро поднялись со своих мест.

– Прошу садиться, – кивком разрешил Орлов, занимая место во главе длинного стола для совещаний.

И началось знакомое и привычное за долгие годы службы. Когда Гуров работал в МУРе, вопросы ежедневной планерки касались только Москвы и только тяжких преступлений, которыми занималось ГУВД Москвы. Теперь же вопросы ставились шире, и информации проходило на порядок больше. Особо тяжкие по стране, оперативная обстановка по областным и краевым центрам за сутки, дела на контроле главка, отчеты о проделанной работе. Потом следовали новые дела, поручения, план командировок, методические вопросы, вскрытые недостатки в работе подразделений уголовного розыска, пути и методы решения.

Гуров привычно впитывал информацию, поглядывая в окно кабинета. Лето, солнце уже высоко, вовсю жарит крыши многоэтажек. Маша на гастроли едет только в августе. А в воскресенье артистическая пирушка на природе, и надо как-то уговорить ребят. Тяжелы стали на подъем старые друзья, хотя чуть ли не раз в неделю то один, то другой заводят разговор, что стали редко видеться вне службы и нет возможности посидеть просто за пивком или водочкой вечерком на природе. А как бывало раньше. И Петр, и Станислав с удовольствием приходили на открытие сезона, на премьеры в театр. И на даче у Петра часто сиживали, вдыхая умопомрачительные ароматы со стороны мангала. И разговоры, воспоминания…

– Все, – подвел итог Орлов, собирая со стола стопку бумаги. – Планерка окончена, прошу всех приступить к работе.

Гуров дернул за рукав пытавшегося подняться Крячко и откинулся на спинку кресла, ожидая, когда офицеры управления покинут кабинет. Орлов заметил это и тоже остался сидеть.

– Что, Лев? – спросил он после того, как все вышли и они остались втроем.

– Да вот… хотел… – Гуров покрутил неопределенно в воздухе пятерней.

Орлов посмотрел на него, потом на сонного Крячко и улыбнулся. Редкое зрелище увидеть знаменитого сыщика полковника Гурова смущенным, а старого друга, матерого полковника Крячко усталым и хмурым. Да, многим в диковинку. Но Петр Николаевич Орлов, познакомившийся и с Гуровым, и с Крячко еще во время работы в МУРе, частенько видел сыщиков и другими. Многое их связывало, очень многое.

– А можно без театральных жестов? – с улыбкой поинтересовался он. – Я понимаю, что семейная жизнь наложила неизгладимые отпечатки, и все такое…

– Можно, – с готовностью кивнул Гуров. – Но я же должен вас как-то морально подготовить.

– Морально-то я готов, – изрек Крячко, – а вот физически… Сейчас я с большим удовольствием очутился бы в объятиях не вакханки, а Морфея.

– Я не про сейчас. Я про воскресенье.

– А что намечается? – спросил Орлов и задумчиво подпер кулаком подбородок.

– Мария с близкими подругами и кое с кем из руководства театра собираются отметить победу на Фестивале современного театрального искусства.

– Ты же говорил, что они заняли третье место? – оживился Крячко.

– Ну, так третье же все равно призовое.

– Везет вам, – вздохнул Орлов. – А мне в субботу вечером в Питер улетать с руководством.

– Ты генерал, такая твоя планида, – устало улыбнулся Крячко. – Придется мне одному поддержать старого друга в тяжелую минуту.

– Да, – снова вздохнул Орлов. – Давненько мы не собирались. Чтобы вот так, по-простому.

– Ну, там по-простому не будет, – пожал плечами Лев. – Хотя вы со Станиславом практически всех знаете.

– И Красовская будет? – блеснул глазами Крячко.

– Ага, с мужем.

– Ну, это нам фиолетово, – смутился Станислав. – Главное, что мы услышим ее волшебный голос.