Петр Михайлыч

1

На дворе охотничьей сборной избы сидит егерь – старик в высоких заплатанных сапогах и с физиономиею николаевского солдата: подстриженные седые усы, слившиеся с бакенбардами, и пробритый когда-то, но заросший щетиной подбородок. На нем казакин, очень ветхий, и рыжая войлочная шапка, покрывшаяся местами слоем сала с приставшей к нему пылью. Он сидит на крылечке избы, пригнувшись к коленкам, положив на них локти, и покуривает трубку-носогрейку, беспрестанно сплевывая. Утро, часов семь. Перед ним стоит мужик в жилетке поверх рубахи и в замасленном картузе.

– Ты мне все-таки скажи, – говорит мужик егерю, – поедет он сегодня обратно на железную дорогу или не поедет. Я к тому спрашиваю, что у меня лошадь на лугу и, ежели поедет, то я должен ее ловить.

– Где же ехать, коли еще и не охотился! Зачем же тогда было приезжать к нам? – отвечал егерь. – Вот велел разбудить себя утречком, чтобы идти со мной на охоту, – третий раз его бужу, не встает и даже дерется. – Тс… И вчера, стало быть, не ходил?..

– Где ходить, коли без задних ног… Тут такое пиршество было, что упаси бог. Пришли семинаристы с погоста, пели кантаты, ну, и утрамбовался. Раков варили, грибы жарили, уха была. Мальчишка из кабака уж таскал, таскал пиво, да и устал таскать.

– Поповских детей поил?

– И поповских, и дьяконских, и дьячковских. Всех поил. Соседские мужики приходили, бабы – и им подносил.

Мужик с сожалением прищелкнул языком и сказал:

– Скажи на милость, а я и не знал. Вот незадача-то! Пришел бы я, так, пожалуй, и мне поднес бы…

– В лучшем виде поднес бы. Тут он чухонца поймал, который раков вез, купил у него раков и его напоил. Ребятишки, что грибы принесли, и те были пьяны.

– Оплошал я, оплошал. И который раз так. Я жерди лавочнику возил. И дернула меня нелегкая жерди возить! Ах ты, пропади он совсем! Да ведь кто ж его знал, что он загуляет! Я думал, что он на охоте, по лесу бродит.

– Ведь уж всегда он так.

– Да ведь два дня. Я думал, что он день отгулял да и на охоту.

– Осенью раз на порошу по зайцам приехал, так четыре дня гулял и все не мог остановиться. Так из избы и не выходил. Напьется – спать, проснется – опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтоб хмель выпарить и с чистым сердцем за зайцами идти, а он в бане выпарился – пунш после бани стал пить, да так с чем приехал, с тем и уехал.

– Тс… То есть веришь, кляну себя, что я не знал, что он гуляет. А все жена. Поезжай, говорит, за жердями, лавочник жерди возит к себе на двор. И ты, Амфилотей Иринеич, с ним пил?

– Малость выпил, а так, чтобы настоящим манером – не удалось. Где же мне! Я с немцем-аптекарем в лес ходил, выводков ему указывал. Немец уж дорвался до охоты, так часов семь по лесу бродил, а когда мы вернулись в избу – все уже выпито было и Петр Михайлыч сидел и клевал носом. Совсем готов. «Разбуди, – говорит, – меня в пять часов, чтобы на охоту идти» – и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его – и вот спит до сих пор, – рассказывал егерь.

– И так-таки никаких остатков после него не осталось? – допытывался мужик.

– Полторы бутылки пива осталось – я выпил. Коньяку на донышке с полрюмки было – тоже выпил, а больше ничего.

– Так вечером, стало быть, он сегодня на железную дорогу поедет, к вечернему поезду, что ли?

– Да почем же мне-то знать! Ты знаешь его характер! Характер нравный. Купец богатый, загульный, так что ему! Вот пойти опять побудить его.

Егерь выбил из трубки золу, спрятал трубку в карман и поднялся со ступенек. На крыльцо вышла баба с ведром грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:

– Проснулся уж, ругается за стеной и самовар требует.

– Проснулся? Ну, вот и отлично.

Мужик двинулся на крыльцо.

– Куда ж ты лезешь! – остановил его егерь. – Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядет – вот и позовем тебя.

– Понимаешь ты, у меня лошадь в ночном, и должен же…

– Ну и пусть будет в ночном.

– Амфилотей! – послышался из избы хриплый голос.

– Иду, иду, ваша милость, – откликнулся егерь и направился в избу.

Баба, выплеснув ведро грязной воды, стояла еще на крыльце.

– Второй день чертит и все еще не может отправиться на охоту, – рассказывала она, подмигнув мужику. – Вчера шесть гривен мне дал, дай бог ему здоровья.

– За что?

– А утенка у меня на огороде подстрелил. И утенок-то ледащий. Аграфена с красной смородиной пришла – ей тридцать копеек, а и смородины-то на гривенник.

Мужик слушал и с досады даже бросил шапку на землю, сняв ее с головы.

– И черт меня дернул с этими жердями возиться! Ведь и мне бы что-нибудь перепало. Он меня любит. Всегда Стакан да Стакан, так Стаканом и называет. И имени мне христианского нет, чтобы Степаном меня назвать.

– Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошке-то, за представление и песни жилетку свою подарил. Очень уж он его распотешил, – продолжала баба.

– Фу ты, пропасть! – махнул рукой мужик и с досады даже плюнул. – Ведь и мне перепало бы от него что-нибудь.

– В лучшем виде перепало бы. Ашотке двугривенный… «Глаза, – говорит, – у тебя шустрые, вот тебе двугривенный»… Ущипнул за щеку и дал. Ваське за грибы…

– Ах ты господи! – вздыхал мужик. – А все жена… «Вози, – говорит, – жерди».

– И девки были… Девкам на полтину пряников, на тридцать копеек орехов, а уж пива что! Ты знаешь ли, ведь он вчера два ящика пива споил всем.

– Ох, не рассказывай!

– Закусок разных в жестяных коробочках привез, шесть бутылок вина – и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раков кипятила. И боже мой, что у нас тут вчера было! Вот не знаю, чем сегодня обрадует. Утку ему сейчас буду жарить, что он вчера у меня убил.

– Анисья! Ставь самовар! – опять послышался в избе хриплый голос.

– Да уж поставлен, поставлен, – откликнулась баба. – Сейчас закипит. Подам.

Из избы выбежал мальчишка в красной рубахе, босой и без шапки.

– Куда ты, Ванюшка?

– К кабатчику! За ромом! Петр Михайлыч послал! – крикнул мальчишка, махнул в воздухе рублевой бумажкой и пустился бежать.

– Опять, стало быть, чудить будет, – улыбнулась баба, покачала головой и направилась в избу.

2

В избе, на старинном красного дерева диване с клеенчатым сиденьем и с деревянной спинкой, сидел приехавший из Петербурга охотник Петр Михайлыч. Это был плотный мужчина купеческой складки, с рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватом лице, сильно опухшем от вчерашнего пьянства. Редкие и мокрые после умыванья волосы, только сейчас расчесанные, прилипли у него к вискам. Смотрел он на свет щурившись и покуривал папиросу. Перед ним пыхтел на столе самовар и стояла полубутылка простого кабацкого рома. Петр Михайлыч был в одном нижнем белье и в войлочных туфлях на босую ногу и говорил вертевшемуся перед ним егерю:

– Вот, брат Амфилоша, хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкий ром приниматься. Садись к столу, голова.

– Благодарим покорно, Петр Михайлыч, а только мой совет вам – не очень с утра-то на ром наваливаться. Лучше после.

– Отчего? – спросил охотник.

– Как отчего? Какая же после этого будет охота, ежели вы с утра в градус придете! Ведь на охоту надо идти, а выводки-то куропаток у меня в четырех верстах отсюда.

– Чудак-человек, да ведь опохмелиться-то надо же после вчерашнего. Ведь башка трещит.

– Мой совет: лучше опохмелиться стаканчиком водки и закусить огурчиком или яишенкой. Сказать Анисье, так она живо на шестке яичницу сварганит. Право слово, выпейте лучше простой водки, а ром ведь он ослабляет. Не в себе будете.

– Хм… Ты говоришь: водки. А водка у нас есть или посылать надо?

– С пару-то стаканчиков и у меня найдется – один про вас, а другой про меня. А уж потом чайком с лимончиком запьем, только без рому, яишенкой закусим и, благословясь, в путь. Послушайтесь вы меня.

– Водки-то бы действительно хорошо. Ну, давай.

– Стряпать, что ли, яичницу-то? – послышался из-за перегородки женский голос.

– Стряпай, стряпай, Анисья, – отвечал егерь, достал из кармана ключ, полез в стоящий в углу сундук и достал оттуда бутылку с остатками водки. – Даже и с три стаканчика найдется, – прибавил он, посмотрев бутылку на свет.

– Вот и ладно. Садись.

Егерь хотел было сесть, но вспомнил и сказал:

– Там мужик Степан вас дожидается на дворе. Спрашивает, когда обратно на железную дорогу поедете.

– А! Стакан? Да что ему так загорелось? Будет день, и будут мысли.

– Вот и я то же самое ему сказал, а он лезет: доложи, говорит.

– Я здесь, батюшка Петр Михайлыч! – послышалось из кухни. – Со здоровьем вашу милость пришел поздравить. Прикажите войти.

– Или услыхал, что водку люди хотят пить? Войди, войди, чертова игрушка.

Вошел мужик Степан и поклонился.

– Чай да сахар вашей милости. Со здоровьем честь имею вас поздравить, – заговорил он.

– Ты зачем пришел-то?

– А узнать, когда, ваша милость, на железную дорогу ехать изволите. Ежели сегодня утречком, то нужно приготовить лошадь, потому она у меня на лугу.

– Лошадь! Чудак-человек, я еще и на охоте не был. Или тебе так уж очень выжить меня хочется?

– Зачем выживать, Петр Михайлыч? Мы такому охотнику завсегда рады, вы у нас господин, можно сказать, на редкость, а должен же я свое дело справить, ежели вы изволили подрядить меня, чтобы и обратно вас на железную дорогу отвезти.

– Ночью сегодня поеду. Справляйся к ночи.

– Вот и отлично. Стало быть, я и лошадь в ночное пускать не буду. А уж так я кляну себя, Петр Михайлыч, что я на вчерашний пир к вам не попал! Дураком себя называю. – Да ты дурак и есть.

– Это точно, ваше степенство. Жерди лавочнику с реки возил. А какая заработка?

– Нет, ты и так дурак, без этого дурак.

– Пусть будет по-вашему, ваше степенство, – улыбнулся мужик. – А вот водочки мне поднесите стаканчик, чтобы со здоровьем вашу милость поздравить.

– Водки, брат, мне и самому мало. Тут только мне да егерю.

– Да ведь в один монумент к Астахову в кабак спорхать можно.

– Нет, уж ты пей ром. Вот ром, есть.

– Ну, ром так ром. Доброму вору все впору, ваше благоутробие.

Петр Михайлыч стал наливать ром в стаканчик. Запахло жареным маслом. Егерь, уходивший в это время в соседнюю комнату, явился со сковородкой яичницы на тарелке. Сзади его Анисья несла огурцы на тарелке. Через несколько минут все выпили.

– Важно! – говорил Петр Михайлыч, потирая ладонью желудок и прожевывая огурец.

– Кушайте, кушайте яишенку-то, пока горяча, – предлагал ему егерь.

– Вот на еду-то меня и не тянет. Поем. Куда торопиться! Вишь, она как еще горяча, яичница-то, даже кипит в ней масло.

– Меня самого, ваше степенство, на еду никогда не тянет наутро, коли я с вечера загулял, – сказал мужик и прибавил: – Да оно и лучше. Водка без еды всегда ласковее пьется. А только, ваша милость, без второго стаканчика нельзя, – улыбнулся он, – поднесите уж и второй. Ведь я в двух сапогах хожу. Да и сами-то вы…

– Амфилотей! Найдется мне там в бутылке еще стаканчик водки? – спросил егеря охотник.

– Найтиться-то найдется, Петр Михайлыч, а только лучше бы вы спервоначалу яишенки…

– Ах ты господи! Ну чего ты меня оговариваешь! Чего под руку говоришь! Терпеть я этого не могу.

– Да ведь на выводков нам идти надо, вот я из-за чего.

– И на выводков пойдем. Все будет… А только не говори мне под руку. Через это самое у меня икота всегда делается.

– Да ведь я к тому, что еще утро. Лучше же мы в дорогу с собой фляжечку захватим и на легком воздушке в леску…

– То само собой. Наливай.

Мужик бросился наливать Петру Михайлычу остатки водки, а себе ром.

– И чего ты, в самом деле, их милости, Петру Михайлычу, препятствуешь? Какую ты имеешь праву? – обратился он к егерю.

– Ну, ну, ну! Не тебе меня учить политике! Я тридцать пять лет с господами охотниками. Я егерь, прирожденный егерь, а ты мужик, сиволдай, – огрызнулся на него егерь. – Я с графами да с князьями бывал.

– И я графа Льва Петровича возил. Чего бахвалишься!

– Стакан! Оставь его! Не суйся! – крикнул на мужика охотник. – Пей.

– Еще раз со здоровьем, ваша милость, поздравляю! – сказал мужик и выпил стакан.

Выпил и охотник. В голове его уже порядочно шумело. Егерь опять приступил к нему:

– Съешьте вы хоть кусочек яишенки-то. Иначе зачем было и требовать ее?

– Ты требовал. А я ни в одном глазе… Вот ежели бы раков…

– Да не желаете ли, ваша милость, я сейчас побегу и скажу, чтобы мальчишки ловили в речке? – засуетился мужик. – Ведь у нас только для господ и ловят.

– Ваше степенство! Петр Михайлыч! Когда же на выводков-то? – строго крикнул егерь. – Кушайте тогда чай, коли яичницу есть не можете, одевайтесь да и пойдемте. Собачка по вас плачет, ружье стонет.

– Сейчас, сейчас… – заговорил охотник. – Экий какой ты, Амфилотей, ретивый!

– Да ведь надо же хоть одну птицу убить, коли на охоту приехали. А ты, мужик, пошел вон!

Егерь взял за плечи мужика и выпихал его за дверь.

3

Уже было около одиннадцати часов утра, а Петр Михайлыч все еще не мог выбраться из охотничьей сборной избы в лес на охоту. Впрочем, он уже надел брюки и высокие сапоги, перетянутые ремнями выше колен, и наполнил водкой охотничью фляжку. На столе стояла уже новая, наполовину выпитая бутылка водки, и сам Петр Михайлыч, хватив на старые дрожжи несколько стаканчиков, был уже изрядно пьян. Егерь перестал и звать его в лес на выводков куропаток, а бродил из угла в угол и бормотал:

– Так я и знал, так я и предрекал, что эти выводки доктору Богдану Карлычу достанутся. Какой вы теперь охотник! Вам теперь не дойти до выводков-то!

– Врешь. В лучшем виде дойду, дай только мне в аппетит войти и позавтракать хорошенько, – отвечал Петр Михайлыч. – Вот Анисья грибы изжарит, я в аппетит войду – и после завтрака отправимся. Куда нам торопиться? Над нами не каплет.

Егерь махнул рукой.

– А к двенадцати часам, того и гляди, доктор Богдан Карлыч приедет. Он обещался сегодня приехать. Приедет и потребует, чтобы я с ним на охоту шел и дичь ему указал.

– А ты не ходи.

– Как я могу не ходить, ежели я свободен? Доктор такой же член охотничьего общества, такие же деньги платит, как и вы.

– Врешь, опять врешь. Ты не свободен, ты занят, ты со мной, и как только доктор подъедет с избе, так мы с тобой и отправимся.

– Да ведь у вас уж и теперь ножной инструмент плохо действует, так как же отправляться-то?

– А Стакан-то на что? Стакан довезет до выводков. Стакан! Ты тут?

– Здесь, ваша милость, – послышалось из-за перегородки, и показался мужик Степан. – Могу ли я отойти от вашей милости, коли вы тут! Мы все дела бросим, а около вашей чести будем присутствовать.

– Так закладывай лошадь в тележку. На выводков со мной поедешь! – отдал приказ Петр Михайлыч.

– В один монумент, ваше степенство! – засуетился мужик.

– Стой, стой! – остановил его егерь. – Твое руководство будет ни при чем. Не доедем мы, Петр Михайлыч, до выводков на лошади. Ведь это в Кувалдинском лесу, а там и проезжей дороги нет, – обратился он к охотнику.

– Есть. Я до Акима Михайлова сторожки на прошлой неделе ездил, – сказал мужик.

– А от Акима Михайлова сторожки еще около трех верст до выводков, а Петр Михайлыч сегодня нешто ходок!

– Я на три версты не ходок? Нет, это ты врешь, Анфилоша. Точно, что я теперь поослабел малость, но вот как подзакушу грибками, так три-то версты в лучшем виде… Запрягай, запрягай, Стакан! Полдороги ты меня подвезешь, а полдороги я с Амфилошей – и в лучшем виде выводков подстрелим.

– Да вам теперь, Петр Михайлыч, не только что в куропатку, а в сидячего гуся не попасть, – отвечал егерь.

– Мне не попасть? Мне? Нет, это ты оставь. Я, хвативши-то горького до слез, еще лучше стреляю. Помнишь, на уток-то ходили? Как я был пьян! А три утки подстрелил. Живо, Стакан! Одна нога здесь, а другая чтоб там!

Мужик побежал запрягать лошадь.

– Петр Михайлыч! – кричала из кухни Анисья. – Грибы-то вам не подать ли на огород? Все-таки бы вас там воздушком пообдуло.

– На огород? Правильно. Давай на огород, – откликнулся охотник. – Тащи туда, Амфилотей, водку. Где моя шапка? Нет, уж доктору выводков не заполучить. Мы ему утрем нос.

Началось переселение на огород, находящийся на задах избы. Егерь ворчал, но все-таки перенес туда водку. Через четверть часа Петр Михайлыч и егерь сидели на огороде под старой вишней, усеянной ягодами. Перед ними на врытом в землю столике шипели грибы на сковородке, стояла бутылка и стаканчики.

– Наливай мне и себе, Амфилотей, – говорил егерю Петр Михайлыч. – Вот я сейчас выпью, подзакушу и не только что на куропаток, а хоть на медведя готов.

– Да уж теперь пейте, теперь все равно, – отвечал недовольным тоном егерь.

На огороде из-за кустов смородины показался деревенский мальчишка без шапки и босиком. Он тащил что-то в тряпке.

– Есть восемь штук! Поймал… Пожалуйте, Петр Михайлыч… Сейчас Степан нам сказал, что вам раки требуются. Три рака самые матерые… – говорил он, развертывая тряпицу и высыпая на траву раков.

– Ах, шут гороховый! Так и есть, раки… – улыбнулся Петр Михайлыч. – Ну, спасибо Степке. Раков теперь любопытно поесть. Вот что, Амфилоша, мне аппетит дает, когда я с похмелья… Раки. Съем я хоть штук пять – и хоть быка мне тогда на еду подавай. Стащи-ка Анисье да вели сварить. Чего ты усами-то шевелишь, как таракан? Тащи.

– Да уж теперь сколько хотите чудите! Все равно не видать вам выводков, – махнул рукой егерь и понес варить раков.

Петр Михайлыч дал мальчишке пятиалтынный. Тот почесал затылок и заговорил:

– Нельзя, дяденька, за пятиалтынный. Мало. Из этих денег я должен Степану на бутылку пива отдать за то, что он мне вас на раков подсватал, а отдам я ему восемь копеек на пиво, так что же мне-то останется?

– Вон, постреленок! – закричал на него Петр Михайлыч.

– Прибавьте, дяденька, хоть немного, – пятился мальчишка. – Вы добрый. Вы вчера Агашке за двадцать раков полтину дали.

– Так ведь то Агашка, девка разлюли-малина, а ты паршивец. Присылай сюда опять Агашку – еще гривенник получишь.

– Агашка сегодня у лавочника дрова складывает. Ей недосужно.

– На еще пятачок и провались отсюда! – швырнул мальчишке Петр Михайлыч медный пятак.

Мальчик поднял медный пятак, улыбнулся и, пятясь, спросил:

– А Агашку приведу, так еще гривенник дадите?

– Агашку и еще какую-нибудь девку показистее приведи, тогда и пятиалтынный дам. Только чтобы и вторая была из голосистых и умела песни петь.

– Хорошо, хорошо… Я вам, дяденька, даже трех предоставлю – и все первые песенницы по нашей деревне, – проговорил мальчишка и побежал с огорода.

На улице раздались бубенчики. Показался егерь.

– Как я сказал, что доктор Богдан Карлыч на охоту приедет, так и вышло, – говорил он Петру Михайлычу. – Приехал ведь. Ну, теперь проститесь с выводками. – Мои выводки, мои. Никому их не уступлю, Наливай, Амфилоша, и выпьем, – отвечал охотник и, взяв на вилку со сковородки гриб, приготовился им закусывать.

4