– Да хорошо, что горчичник и боткинских капель хватил. А вся штука-то в том, что я тайно от жены три крутых яйца съел за завтраком и свежепросольный огурец. Нет, как хотите, а что-то есть. Зимой не было, но как лето настало – есть. И что обидно, знаете, что карта мне в тот вечер шла как на почтовых… Три раза маленький шлем пришел. Что ни сдадут – игра. Но заурчало, и пришлось бросить. Вернейшим образом из-за этого проклятого урчанья пять-шесть рублей прозевал.

– Да, это обидно… – проговорила форменная фуражка. – Со мной на прошлой неделе тоже был в винте преобидный случай…

– Вот видите, видите! – воскликнуло серое пальто. – Нет, оно есть что-то в воздухе, уверяю вас, что есть, и как только ягоды поспеют…

– Позвольте… Да у меня вовсе не из-за желудочных припадков. Заболел бы желудок, так я и внимания бы не обратил, а все-таки доиграл бы как-нибудь, потому я человек не мнительный. А со мной был случай обиднее. Я и посейчас без досады и без проклятий вспомнить не могу.

– Ошиблись тузом, что ли?

– Хуже-с. Играем мы у Кукурузова… Кукурузова знаете?

– Это что по духовному ведомству служит?

– По духовному ведомству служит его брат Иван Павлыч. А этот – черт его знает, где он служит! Ну, да ведь это все равно. Кажется, он дисконтер, а может быть, даже и ростовщик. Ну, да наплевать на него. Познакомились мы в поезде. Чудесно. Живет через три дачи от нас. Слово за слово, и пригласил он меня к себе на винт. Сидим, играем в садике. Я, он и совсем неизвестная мне какая-то усатая личность. Сначала карта мне не идет… Но я даже, знаете, люблю, когда ко мне вначале карта не идет. Играем по пятидесятой. Вдруг сдают мне на руки большой шлем.

– Большой шлем? Гм…

– То есть я вам говорю – карта к карте. Ну, думаю: вот наконец-то и на мою сиротскую долю… А надо вам сказать, что за последнее время меня карта ужасно как бьет. Бьет, а тут вдруг такая оказия…

– И вы ошиблись? – перебивает форменную фуражку серое пальто.

– Погодите-с… Хуже. Только начались переговоры, вдруг против дачи Кукурузова сталпливаются мальчишки и дворники, смотрят на крышу и указывают пальцами. Кукурузов кричит им: «Что такое? Что там?» Ему отвечают: «Огонь, из трубы огонь». Все моментально вскакивают и бегут на улицу. Я кричу: «Господа! Господа! Погодите. Дайте доиграть!» Никто и слышать не хочет. Из трубы, оказывается, выкинуло, сажа в трубе загорелась. Ну, дворник полез с ведром на крышу, плеснул в трубу воды – и потушил огонь. Я свои карты в кулаке держу. Вернулись мы к столу, глядь – все партнерские карты сбиты. Показываю свои карты, убеждаю – ничего не берет. Ну, понимаете вы?.. Впору хоть заплакать. Однако бросаю карты. Сдают вновь… И как начали меня бить, как начали!.. Кончилось тем, что на восемнадцать рублей меня и выпотрошили. Вот вам и большой шлем! – заканчивает форменная фуражка, смотрит в окошко и говорит: – Однако, смотрите какая масса пассажиров и на этой платформе. Куда их сажать будут?

Поезд останавливается перед платформой.

IV

Пожилой бородач в форме военного министерства вошел в вагон, раскланялся с ежедневно путешествующими с ним в утреннем дачном поезде, сел на скамейку, вынул из кармана небольшую бумажку и, надев на нос пенсне, начал читать написанное в ней. Сидевший против него усач в серой шляпе и сером пальто-крылатке улыбнулся и спросил:

– Требование матери-командирши, поди, читать изволите?

– Вот, вот… Действительно, жена написала мне для памяти, что нужно в Петербурге купить для хозяйства. А вы почему догадались?

– Да уж знаю я. Мне самому сейчас такой же реестрик сунули. Там и рис, там и персидский порошок, и бура, и десять аршин полотняных кружев в два пальца.

– Вообразите, и у меня рис. «Рису десять фунтов, но не королевского, а простого, так как гостей на этой неделе к себе не ждем, а для самих и этот хорош».

– Ах, так она у вас даже с подробностями…

– Да ведь делать-то ей нечего, так вот и выписывает. «Помады банку в 20 копеек бергамотной, на этикете которой изображен бык».

– У меня сегодня вместо помады пудра, – говорит усач. – То есть это ужас, сколько она пудры издерживает!

– У вашей жены пудра, а у моей кольдкрем. Каждую неделю банку кольдкрему ей привожу. И когда только она его вымазывает – не понимаю. Вот и сегодня… Помады и банку кольдкрему. «Палочки три ванили»… Позвольте, позвольте… А вот это уж я не знаю, где и как купить.

– Что такое? Может быть, я знаю.

– «Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андреевны».

– Стеклянные мухоловки есть. В каждой посудной лавке найдете.

– Позвольте… Да ведь надо именно такую, какая у Марьи Андреевны, а я даже не знаю, кто это такая Марья Андреевна. Вот тоже пишет!

Бородач пожал плечами.

– Да просто купите стеклянную мухоловку, – сказал усач.

– Хорошо сказать: купите. А как купишь, да не ту? Тут в записке прямо сказано: как у Марьи Андреевны. Вот тебе и штука! Хоть бы я знал, кто это такая Марья Андреевна!

– Мухоловки стеклянные все на один покрой. Не ошибетесь.

– Если бы были все на один покрой, то не писала бы она: какая у Марьи Андреевны. Нет, стало быть, ей нужна какая-нибудь особенная мухоловка.

– Да разве она вам на словах не объясняла?

– Где же объяснять, когда она спала еще, когда я уходил. Записку она приготовила с вечера и положила мне в часовой башмачок, который висит у меня над кроватью и в который я кладу на ночь часы.

– Может быть, с вечера говорила, да вы забыли?

– С вечера! С вечера я у соседей играл в винт до часу ночи, а когда вернулся домой, она уже спала… «Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андревны»… Тьфу ты, пропасть! Вот так задача! Как тут купить?

– Да купите какую-нибудь мухоловку – вот и вся недолга.

– Гм… Позвольте узнать, ваша жена с нервами? – спросил бородач.

– То есть как это: с нервами? – переспросил усач. – Да разве бывают?..

– Пожалуйста, пожалуйста… Вы очень хорошо знаете, о чем я говорю. Я спрашиваю о нервных приступах. Бывают они у вашей супруги?

– Ах, вот что! Ну что ж, дело житейское… или, лучше сказать, дамское. Бывают.

– Так как же вы говорите: купите хоть какую-нибудь мухоловку. А не угодишь? А не ту купишь? Не ту, которая у Марьи Андреевны, да и попадешь под первый приступ? Ведь это пахнет порчей всего обеда. Голодный останешься.

– Да, да… Ах, женщины! А особенно избалованные!

– Поняли? Знаете, в чем дело? Поди, ведь и у вас то же самое?

– Да как же, помилуйте. На прошлой еще неделе привожу по записке гофманские капли, простые гофманские капли, а она говорит, что не те, потому что не из той аптеки, из которой она хотела… Она требовала из аптеки Брезинского, что против Гостиного двора, а я послал курьера со службы, и тот взял в какой-то другой аптеке. Привожу капли – не те, да и что ты хочешь! Я и так и сяк… «Душенька, понюхай… Гофманские капли во всех аптеках одинаковы». Не те!..

– Ну, и нервы?

– Банку с каплями сейчас шваркнула об пол.

– Вот-вот. И моя так же, как только не потрафишь. А потом попреки, а затем в слезы, а там… Ну, и останешься без обеда, потому что завалится на постель. Ей хорошо. Она, ожидая меня, и того кусочек, и этого ломоточек, а я голодный.

– Я в этих случаях велю подавать мне на стол одному и ем, – сказал усач.

– И я ем, но уж спокойствие-то потеряно и, главное, того аппетита нет.

– А я уж привык и ем отлично. Да и она-то, видя, что я ем, соскочит с постели и сама есть начинает. Ест и язвит. А я сижу и молчу.

– Это еще хорошо, когда язвит. Это первая степень нервов. А вот когда молчит, дуется и молчит, и, чуть подступишься с чем-нибудь, то все летит и вдребезги – вот это уже вторая степень. А это, согласитесь сами, и неприятно, и в хозяйстве убыточно.

– А у вас большей частью вторая степень?

– В том-то и дело, что вторая. Ежели мы с вами так разговорились и сошлись на одинаковых неприятностях, то должен вам сознаться, что вторая, – печально кивнул бородач.

– И постоянно так? – спросил усач.

– Постоянно.

– Это нехорошо. У меня также бывает вторая степень, но сравнительно редко.

– А у меня всякий раз. «Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андреевны», – прочитал еще раз бородач и пожал плечами. – Нет, уж лучше сегодня никакой мухоловки не покупать, а отложить до завтра, а сегодня вечером расспросить хорошенько, какая это такая Марья Андреевна и какая мухоловка.

– Да ведь тогда, пожалуй, не только вторая степень будет, а, может быть, и третья, ежели не привезете мухоловку?

– Надо привезти противоядие, и тогда, пожалуй, без всякой степени дело обойдется.

– А противоядие есть?

– Есть.

– Какое?

– Да привезти что-нибудь такое, чего она в реестре не упомянула, а между тем любит. Вот, например, фунт шоколаду. Или ошибиться и привезти вместо восьми аршин полотняных кружев целый кусок кружев, а ей сказать, что купил по случаю, дешево, что вместо пятнадцати копеек за аршин заплатил пять…

– Понимаю, понимаю… – кивнул усач.

– Еще бы не понять! Женатый человек да не понять! – отвечал бородач.

– Знаю, знаю. Вы вот это называете противоядием, а я это называю отпарировать удар. В каждом семействе свои термины.

– Куплю целый кусок кружев! – махнул рукой бородач. – А мухоловку сегодня побоку.

Поезд умерял ход и остановился около промежуточной дачной платформы.

V

– Читали вы, Валерьян Иваныч, во вчерашних газетах?.. – спрашивает дама в синем ватерпруфе и шляпке с рожками из перьев пожилого бакенбардиста с портфелем на коленах.

– Вы это о чем? – откликается тот. – Что Казерио оказался вовсе не Казерио и даже не итальянец?

– Что мне за дело о Казерио, хоть бы он кем ни оказался! Мерзавец, которого надо повесить, чем скорее, тем лучше. А я говорю о холере. Вообразите, опять к нам жалует. По вчерашним известиям, она уж в Кронштадте. Да неужели вы не читали?

– Читал, читал-с. Но что ж из этого? Знаете, теперь уж мы к ней как-то привыкли.

– Чего-с?

– Привыкли, я говорю, к холере этой.

Дама пожимает плечами.

– Вот уж не ожидала, что вы так скажете! Отец семейства… Куча детей.

– Позвольте… Да ведь уж третье лето, так как же не привыкнуть.

– Нет-с, я не привыкла, и мой муж Василий Спиридоныч не привык, и никогда не привыкнем. Ах, боже мой! Только-только думали настоящим манером лето прожить: начали купаться, посеяла я себе грядку огурцов на дворе, и вдруг все это надо бросить!..

– С какой же стати бросать? Продолжайте все, благословясь, и не обращайте ни на что внимания и, уверяю вас, будете здоровы и веселы.

– Ну, после этого я с вами и разговаривать не хочу. Вы, очевидно, задались целью злить меня, – пожимает плечами дама в синем ватерпруфе и пересаживается на другую скамейку.

– Анна Еремеевна, вы меня не так поняли, – говорит ей вслед бакенбардист, но дама не обращает на него внимания. Она уже заговорила о холере с другой дамой в коричневом казакине с буфами на рукавах, поднимающихся выше ушей.

Дама в казакине оказалась сочувствующей ее мыслям и произносит:

– Да, да… А мы, вообразите, только добились такой кухарки, которая делает отличный квас. Сделала она нам бочку, и теперь, вследствие холеры, приходится это все бросить.

– Вот-вот… – подхватывает дама в ватерпруфе. – Это-то и обидно. А у нас в саду на даче, как назло, более десятка кустов черной смородины и кусты переполнены ягодами. Мой муж сказал уже дворнику, чтоб тот оборвал их.

– И хорошо сделал.

– Да как же… Дети наесться могут. Дети ведь не разбирают. Они и сырые ягоды едят. Вот теперь еду в Петербург купить фланели и тесемок на набрюшники, да кстати холерную аптечку куплю.

– Да неужели у вас от прошлых годов не осталась аптечка?

– Вообразите, нет. Гофманские капли дети на сахаре выпили, соляную кислоту муж в прошлом году всю до капли выпил, мятная настойка пошла зимой в водку, а касторовое масло я себе на голову вместо помады вымазала. Помилуйте, ведь уж думали, что все кончено. В прошлом году так и говорили, что только на два лета, ан нет, теперь оказывается, что надо третье лето. И не понимаю я, чего санитарные врачи смотрят! Дезинфекцию оставили – вот она опять к нам и забралась. Куплю также четверть ведра карболовки. Наш дачный хозяин – идиот какой-то, и когда мы ему стали говорить, отвечает, что со стороны полиции еще приказания не было, чтобы прыскать. Ах, как это неприятно, как это неприятно! Только что начали купаться – и вдруг…

– Нам еще неприятнее. Мы для кваса купили бочонок, ушат – и куда теперь все это? А мы даже еще и ботвинью не ели, дожидаемся, когда лососина подешевеет.

– И мы не ели. Помилуйте, лососина – шесть гривен фунт. И как рано началась!

– Да, да… В прошлом году началась в конце июля, в третьем году в половине августа, а тут вдруг в июне, когда еще даже овощи не успели созреть. В те года мы все-таки успели кое-чего поесть до холеры, а нынче в июне…

Дамы покачали головами и умолкли. Через несколько времени дама с буфами до ушей спросила даму в шляпке с рогами из перьев:

– А как вы думаете, на велосипеде вредно во время холеры кататься?

– Да конечно же… Во время холеры все вредно.

– Ну, вот подите! А я своему старшему сыну купила велосипед в рассрочку. Бочка для кваса, велосипед, ушат – все это надо бросить.

– Да как же… Одно бросить, а другим обзаводиться. Ведь уж вот набрюшников нет, аптеки нет, все брошюры о том, как надо вести себя во время холеры, у нас пропали.

К дамам наклоняется усатый господин в пальто крылатке и форменной чиновничьей фуражке.

– Вы изволите о холере?

– О холере. Третьего дня муж читает, и меня, верите, как громом поразило, – отвечает дама в синем ватерпруфе. – Ведь уж, как хотите, в Кронштадте, это значит, все равно что у нас. Но что обидно – это то, что третье лето придется грибов не есть.

– Ну, отчего же? В умеренном количестве все можно есть, – замечает усатый господин. – Ведь и грибы… Проварите вы их основательно, потом прожарите, а для удобосварения рюмку водки…

– Да ведь какая же водка дамам…

– В эпидемию, я так считаю, пола нет. Тут дама или мужчина – все равно. Да, наконец, зачем в данных случаях вы смотрите на водку как на водку? Смотрите как на лекарство, как на гигиеническую меру. Моя жена в холерное время всегда вместе со мной водку пьет. А коньяк? Коньяк ведь уж прямо прописывается врачами как гигиеническая мера, а коньяк – та же водка. А только я вот что думаю: в нынешнем году холера уж не будет иметь надлежащего успеха.

– Отчего?

– Да оттого, что к ней уже успели за два года привыкнуть, она сделалась обыкновенною обычною болезнью.

– И вы то же самое? Ну, мысли!

– Мысли самые верные. К тому же, как оказывается, она почти не трогает интеллигентные классы. Пейте прокипяченную воду, не кушайте соленой рыбы…

– А разве это приятно, чтобы в рыбе себе отказывать? – спрашивает дама с буфами выше ушей. – Вот соленую-то рыбу я только и люблю. Для нее-то мы только и квас сделали, чтоб с ней ботвинью есть, а вот теперь оказывается… Эх, обидно. Скажите, пожалуйста, сколько вы будете брать фланели на каждый набрюшник? – обращается она, понизив голос, к даме в ватерпруфе.

– Да видите, ежели взять взрослый живот… Конечно, живот моего мужа в пример идти не может, ему надо двойное количество фланели. Но ежели взять обыкновенный живот…

Дамы начинают разговаривать тихо. Поезд подходит к дачной платформе, убавляет ход и наконец останавливается.