Глава X

Наутро Костя Бережков проснулся совсем без денег. Ста с чем-то рублей, которые были у него вчера в кармане, ему еле хватило рассчитаться за ужин и за вино. Надежда Ларионовна хоть и не требовала в кабинет цыган, но не удовольствовалась одной «Аркадией», а захотела прокатиться на тройке еще дальше – в «Озерки». В «Озерках» пили вино, и там также пришлось заплатить за три бутылки шампанского. Когда Костя на обратном пути подвез Надежду Ларионовну к дому, где она жила, в кармане его была только одинокая трехрублевка, которую он и отдал ямщику на чай.

– Ну, с Богом! А за тройку останется за мной. Послезавтра зайди сюда за деньгами. Получишь. Деньги будут у швейцара. Получишь и еще на чай! – скомандовал Костя.

Ямщик что-то хотел сказать, но только почесал затылок и тронул лошадей.

– Зачем же ты его отпускаешь? Он довезет тебя домой, – сказала Надежда Ларионовна.

– Я хотел, Надюша, к тебе… – робко заметил Костя и вошел было уже в подъезд.

– Нет, нет, ко мне нельзя теперь, – отстранила его Надежда Ларионовна. – Я уже сказала вам, чтоб без ротонды вы не смели ко мне показываться.

– Тише… Ну зачем ты при швейцаре-то? Швейцар слышит, – тихо заметил Костя.

– Плевать мне на швейцара! Уходите, уходите.

Костя не уходил и переминался с ноги на ногу.

– Ступайте же! – возвысила голос Надежда Ларионовна.

– Ну, прощай. До завтра.

Когда он вышел из подъезда, тройка уже уехала. В кармане у него не было даже мелочи на извозчика, и он поплелся домой пешком. Пьян он не был, но в голове его изрядно шумело. Что-то подмывало его вернуться обратно, позвониться в подъезд, ворваться к Надежде Ларионовне, но он побоялся окончательного разрыва с ней после такого скандала, а потому удержался. От борьбы с самим собой слезы душили его, подступали к нему к горлу.

– Что это за жизнь такая! Помилуйте… Такая жизнь хуже каторги. Нет, надо во что бы то ни стало доставать денег, – шептал он.

Утром, когда Костя явился к старику-дяде и поздоровался с ним, дядя подозрительно посмотрел на него и с одышкой проговорил:

– Что больно долго конкурсное-то заседание вчера продолжалось? Я не спал. Бьет двенадцать часов – тебя нет, бьет час – тебя нет, наконец, два – и все-таки не слыхать твоего звонка.

– Я, дяденька, по черной лестнице вернулся, через кухню, чтобы вас звонком не тревожить, но я не поздно вернулся.

– Врешь, около часу ночи заглядывала ко мне Настасья. Я спросил ее о тебе, и она сказала, что тебя еще нет дома.

– Я в час пришел-с. В начале второго…

– Неужто так до второго часа конкурсное управление и продолжалось?

– В двенадцать часов кончилось, но я с председателем конкурса присяжным поверенным Ягняевым зашел в Палкин трактир чайку напиться.

– В трактир! Дядя еле дышит, а ты по трактирам шляешься! – ворчал старик.

– Глаз на глаз с ним переговорить хотелось. В заседании неловко. Там дутые кредиторы из родственников и все на свою руку тянут.

– Ой, врешь!

– Денно и нощно для вас стараюсь… Вот уж верный-то раб!.. А вы все ничему не верите. То есть, кажется, собаку за такую службу и то ласкают, а вы…

– В каком же положении дело? Что конкурс?

– Мое воображение так, что и по двугривенному за рубль не очистится.

Старик покачал головой и прибавил:

– Ну, иди в лавку.

Костя переминался.

– Хотел у вас денег попросить… – начал он.

– Давно ли я тебе дал пятнадцать рублей!

– Одиннадцать рублей за сапоги заплатил. Четыре рубля туда-сюда ушло. Вы дайте уж мне пятьдесят рублей. Я целый месяц не буду просить.

– Что-о? – протянул старик и закашлялся. – Да ты никак с ума сошел! Пятьдесят рублей! Портному за тебя только что заплатили, а ты…

– Перчатки требуются-с, галстух… Надо тоже быть чисто одевшись… Часы почистить следует… теплые калоши…

– На вот десять рублей… И уж больше у меня чтобы не просить в этом месяце!

Старик полез в карман халата, вынул оттуда денег, отделил десятирублевку и подал Косте. Костя взял, поклонился и вышел из спальной.

– Ну, какие это деньги! – вертел он бумажку в руках и горько улыбался. – На одну бутылку шампанского тут только да слуге на чай. Эх, жизнь! Около богатого дяди живешь, а насчет денег бьешься как рыба об лед! Да что рыба! Хуже.

Костя отправился в лавку, переговорил со старшим приказчиком и занял у него шестьдесят рублей. Ему нужно было сегодня же заплатить долг кассиру «Увеселительного зала». Он просил сто рублей, но приказчик не дал.

«Ведь ворует, шельма, около кассы, положительно ворует, а со мной делиться не хочет, – думал Костя. – Надо будет с ним как-нибудь решительно переговорить, наступить на него, сказать ему, что я вижу его хапунцы, отлично вижу, и что ежели он хочет, чтобы все было шито и крыто, то пусть делится со мной, иначе я скажу старику. Ведь поймать-то его, мерзавца, на хапунцах не могу – вот в чем мое горе! Хитер, шельма!» – прибавил он мысленно.

Часу в третьем дня в лавку явился Шлимович. Костя сидел в верхней лавке, когда лавочный мальчик привел Шлимовича к нему. Шлимович был, как и всегда, одет франтом, в дорогом меховом пальто с седым бобровым воротником и в таковой же бобровой шапке. На указательном пальце правой руки и в галстуке сияли крупные бриллианты. От него так и несло крепкими английскими духами. При приходе Шлимовича Костя сконфузился, засуетился, стал ему предлагать садиться.

– Чаю не хотите ли? Здесь уж у нас угощение лавочное. Я сейчас пошлю за чаем. Прикажете? – предлагал он.

– Нет, нет. Ничего не надо. Вот только папироску закурю, – отвечал Шлимович.

Шлимович был осторожен. Он сел на стул, осмотрелся по сторонам и тихо спросил:

– Здесь можно говорить не стесняясь? Никто не услышит?

– Никто, никто. Говорите. Я в верхней лавке один. Ну, как наши дела?

Шлимович опять осмотрелся по сторонам, сделал свою обычную гримасу, искривил рот, почесал указательным пальцем с перстнем пробритый подбородок и отвечал:

– Дела как сажа бела. Знаете что… Я вам даже не могу рекомендовать и таких торговцев, которые могли бы вам поверить под вексель меховую ротонду и бриллианты…

– А денег? – спросил Костя.

– Денег уж и подавно ни под каким видом. Все сжались. Нынче время такое. Ужасное время. Бескорыстную любовь легче под вексель найти, чем денег, – шутил Шлимович.

Костя побледнел. Нижняя губа его затряслась.

– Как же это так? Но вы обещали… Вы обещали ежели не денег, то товаром… Мне нужно ротонду… Мне нужно брошку… Вы слово дали… Мы ударили по рукам и даже запивали все это, – растерянно говорил он. – Я уже обещал Надежде Ларионовне. Она ждет… Ждет с нетерпением. Господи! Что же это такое!

– Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек, – усмехнулся Шлимович. – Ротонда и бриллиантовая брошка у Надежды Ларионовны могут быть завтра же, надо только вам согласиться несколько на иную комбинацию.

– На какую? Я на все согласен! Ротонда мне нужна до зарезу! – воскликнул Костя. – Говорите, что такое?

– А согласны, так, стало быть, и разговаривать нечего. Завтра же повезете ротонду Надежде Ларионовне.

– Но что же я должен сделать?

Шлимович опять сгримасничал и опять почесал пальцем подбородок.

– Мехового торговца и бриллиантщика я вам рекомендовать не могу, но могу свести с одним торговцем, который даст вам под вексель роялей и музыкальных инструментов. – Как роялей? Как музыкальных инструментов? Помилуйте! Да на кой черт мне музыкальные инструменты! – возвысил голос Костя, чуть не плача.

– Те-те-те… Остановитесь… Не раздражайтесь… – остановил его Шлимович. – Музыкальные инструменты всегда можно продать, и я берусь это вам устроить. Вам ведь деньги нужны.

– Конечно же… – проговорил Костя.

– Ну вот… Я и устрою.

– Голубчик, Адольф Васильевич, устройте.

Костя схватил Шлимовича за руку и спросил:

– Когда это можно все сделать?

– Чем скорее, тем лучше. Если вы имеете теперь свободное время, то едемте сейчас к этому человеку, который торгует музыкальными инструментами.

– Так едемте, Адольф Васильич, едемте! – засуетился Костя. – Я сейчас… Я только скажу старшему приказчику, что мне надо отлучиться.

Через десять минут Костя и Шлимович ехали на извозчике.

Глава XI

Шлимович привез Костю Бережкова в Среднюю Подьяческую. Они остановились у ворот облупившегося дома и вошли во двор. Двор был грязный, скользкий. Поднявшись по полутемной лестнице в третий этаж, позвонились в колокольчик. Дверь отворила растрепанная, но молодая черноглазая еврейка.

– Пан Шлимович! – воскликнула она и заговорила что-то на еврейском жаргоне.

– Скажите Тугендбергу, что я с покупателем приехал, – отвечал Шлимович по-русски и стал снимать с себя пальто, вешая его на вешалку.

То же сделал и Костя. В квартире пахло луком, чесноком и тем особенным специфическим запахом, которым отдает от грязных евреев. Вскоре в другой комнате послышался картавый мужской голос, говорящий тоже на еврейском жаргоне; дверь в прихожую распахнулась, и на пороге предстал гладко стриженный еврей с окладистой бородой, одетый в стоптанные туфли и старое порыжелое пальто, у которого не хватало несколько пуговиц.

– Я, Тугендберг, к вам с покупателем… – начал Шлимович. – Вот Константин Павлыч Бережков желает купить у вас музыкальных инструментов.

– Прошу, господин, прошу. Позвольте рекомендоваться: Соломон Борисыч Тугендберг, купец, – обратился он к Косте, расшаркиваясь, подал Косте и Шлимовичу руку и ввел их в большую комнату.

В комнате стояли два рояля, пианино, старое фортепиано, три контрабаса, на роялях лежали скрипки в чехлах и без чехлов, лежали трубы. Тут же на одном из роялей помещались два серебряных ведра-ледника для шампанского, на подоконниках и на столах стояло несколько бронзовых часов, несколько таких же канделябров хорошей, чеканной работы, а из угла выглядывало чучело громадного медведя на задних ногах и с подносом в передних.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил еврей, указывая на диван. – Папироску не хотите ли? – предложил он, вынул из кармана пальто серебряный портсигар, открыл его и положил на стол, рядом со спичечницей.

Все сели, Тугендберг заговорил что-то на еврейском жаргоне, обращаясь к Шлимовичу, но тот отвечал ему по-немецки. Шлимович, хоть и знал жаргон, но как «цивилизованный» еврей, говорить на нем гнушался.

– Ну вот, Константин Павлыч, выбирайте, что вам надо, – сказал наконец Шлимович Косте. – Тугендберг согласен вам продать инструменты в кредит. Вот рояли, вот пианино, вот скрипки и контрабасы.

Костя был как на иголках.

– Почем этот рояль? – кивнул он на ближайший инструмент.

– О, у меня дешево, господин Бережков! – отвечал Тугендберг, подскакивая к роялям и отворяя их. – Вот этот четыреста, а тот семьсот рублей, а ежели возьмете оба, то можно и за тысячу рублей отдать.

Костя подошел к роялям и для порядка провел по их клавишам пальцем.

– Это дорого, – сказал он. – Рояли подержанные.

– Два месяц… Какой-нибудь двух месяц от фабрикант, – заговорил Тугендберг. – Этово рояль только разговор один, что подержанный. Тон первово сорт. Господин Рубинштейн играть будет и тот скажет, что хорошево рояль.

– Вы, Тугендберг, с Бережкова дорого не берите, – сказал Шлимович.

– Я дорого? Пфуй! Мине только хочется услужить для господин Бережков. За такова рояль у фабрикант нужно дать тысяча рублей, а я за два прошу тысяча рублей.

– Пианину тоже возьму, – проговорил Костя, подходя к пианино и открывая крышку.

– Пианино триста пятьдесят. Берите уж и фортепьяны. Двести. Ну, даже вот как: я за все возьму один тысяча пятьсот.

– Мне этого мало. Больше у вас роялев нет?

– Теперь больше нет, господин Бережков. Вы возьмите скрипки и контрабас.

– А почем контрабас?

– За пара эти контрабас я могу взять триста.

– О, это дорого. Очень дорого.

– К два контрабас я дам вам еще хороший труба, – махнул Тугендберг рукой. – Очень хороший труба.

Костя подумал и робко произнес:

– Нет, вы вот что… Вы за все, что я выбрал и вместе контрабасами и с трубой, возьмите полторы тысячи.

– Нельзя, господин Бережков, – развел руками еврей.

– Уступите, – стоял на своем Костя. – Адольф Васильич, скажите ему, чтобы уступил, – обратился он к Шлимовичу.

Тот пожал плечами и пробормотал:

– Я только комиссионер, только комиссионер… Торгуйтесь сами.

Тугендберг подошел к Косте и тронул его по плечу.

– Очень мне ваш лицо нравится. Такой хороший приятнова лицо… Извольте, я вам уступлю сто рублей. За все тысяча семьсот… И уж больше ни копейки… – произнес он. – Ну хорошо, – согласился Костя. – Только этого мне мало. Я рассчитывал так, чтоб купить тысячи на две.

– Тогда возьмите скрипка. Хорошево есть скрипка. Тальянский мастер. Вот скрипка… Первый сорт… И всего двести рублей. Тут ящик пятьдесят рублей стоит. Хороший ящик. А этово скрипка сто рублей. За все два тысяча…

Костя подумал и заискивающе спросил:

– Вы мне не дадите ли ко всему этому деньгами пятьсот рублей? И на все вексель на шесть месяцев. Мне очень нужны деньги.

– Пфуй! Какие деньги!

Тугендберг пожал плечами и сделал гримасу.

– Отчего же?.. Ведь вы, я думаю, даете деньги взаймы…

– Только под залог, только под залог – и то самова малость.

– Ну, триста дайте… Мне до зарезу нужны деньги.

– Нет, господин Бережков, не могу, никак не могу.

– Дайте хоть двести. Мне вечером сегодня нужно, а где я теперь достану!

Шлимович заговорил с Тугендбергом по-немецки. Костя смотрел то на одного, то на другого. Наконец Тугендберг махнул рукой и сказал:

– Извольте. Сто рублей дам. И то за тово, что мне ваше приятный лицо нравится.

– Берите, – кивнул Шлимович.

– Ну, я согласен, – отвечал Костя, но спохватился и побежал к Шлимовичу. – Адольф Васильич, подите-ка сюда.

Он отвел Шлимовича в угол.

– Вы все-таки устроите мне, чтобы продать эти инструменты? – задал он ему шепотом вопрос. – Только в таком разе я и могу взять.

– Устрою, устрою. Берите. Но знайте, что без потерь продать нельзя. Потери будут, – тоже шепотом отвечал Шлимович.

– Я согласен, – повторил Костя и протянул Тугендбергу руку.

Тот хлопнул по ней по-барышнически, как это делают барышники при продаже лошадей, то есть со всего размаха, и прибавил:

– А проценты за вексель вы знаете? Четыре процента в месяц.

– Три, три… Я уже сказал ему, что три, – остановил Тугендберга Шлимович. – Зачем Константина Павловича обижать? Он человек хороший.

– Дешево… Ох, как дешево! Завсем даром… – сделал обезьянью ужимку Тугендберг, прищурившись и покрутя головой. – Ну, да уж за тово, что мне ваш лицо нравится. А пока мы будем писать вексель, вы не хотите ли чаю? Герр Шлимович! – И он заговорил с ним на еврейском жаргоне. – Давайте, давайте… – отвечал Шлимович по-русски.

– Есть и хорошево коньяку. Ривке! – крикнул Тугендберг, заглянув в прихожую, и на жаргоне стал что-то приказывать прислуге.

Через несколько времени появились вексельная бумага, перо и чернильница.

– Еще одно условие, – сказал Костя. – Сразу мне отдать будет трудно, сразу у меня никогда не бывает по многу денег, а потому я прошу всю сумму рассрочить на четыре векселя: один вексель на пять месяцев, другой – на пять с половиной, третий – на шесть и четвертый – на семь.

– Пфуй! Боже мой, какой аккуратный человек! – растопырил пальцы своих рук Тугендберг и опять заговорил с Шлимовичем на жаргоне.

– Можно? – спросил Костя.

– Можно, можно, – отвечал Шлимович.

– Можно, – прибавил Тугендберг. – Но только процентов за семь месяцы.

– За что же за семь-то? Ведь два векселя будут на пять и пять с половиной месяцев. Вы уж не грабьте.

Опять Тугендберг заговорил на жаргоне. Шлимович отвечал по-немецки.

– Хорошо, хорошо… – сказал он наконец Косте. – За шесть месяцев будет он считать проценты.

Приступили к писанию векселей.

– А когда же вы вашево инструменты возьмете? – спросил Тугендберг.

Костя взглянул на Шлимовича.