Время тянулось медленно. Дабы наполнить досуг, Николай Иванович сходил за платьем и за сапогами, оделся и уж сверх платья надел на себя пальто. Затем пересчитал от нечего делать имеющееся у него золото, русские бумажные деньги и сербские бумажки. В коридоре стали раздаваться шаги. «Позвать разве слугу и потребовать чаю? – задал он себе вопрос. – Кстати, спрошу его, не идет ли какого-нибудь поезда по направлению к Константинополю раньше полудня. Тогда можно с этим ранним поездом и уехать куда-нибудь, а уж там и пересесть на константинопольский поезд. В Константинополь есть всего один поезд, в первом часу дня, это я знаю, а может быть, не найдется ли раньше другого поезда до какого-нибудь хоть паршивенького городка? Нам только бы уехать из Софии».

Соображая все это, он сделал еще несколько шагов по комнате, постоял в раздумье около пуговки электрического звонка и наконец нажал кнопку.

Коридорный явился, приветствовал Николая Ивановича с добрым утром и спрашивал, хорошо ли он почивал.

– Чаю, самовар… Вот в эту комнату подадите… – приказал ему Николай Иванович, но о поезде, дабы не навлечь на себя подозрения, сразу его не спросил…

Явился чай с пыхтящим, по-прежнему грязным самоваром, но самовар этот уже не привел в умиление Николая Ивановича. Поставив на стол принадлежности чаепития, коридорный остановился у дверей и, улыбаясь, проговорил:

– Днесь можете заповедать на обед русски щи, господине экселенц. Готовач^[85] сказал, что он может готовити.

Николая Ивановича взорвало:

– Какой тут обед! Мы хотим сегодня как можно раньше уехать в Константинополь, – сказал он.

– Сей день? Днесь? – удивился коридорный.

– Да-да… Сегодня утром… И чем раньше, тем лучше. Я получил на почте письмо.

Коридорный стал доказывать, что «трен железницы»^[86] идет в «Цариград» только в час дня и «экселенц» всегда успеет пообедать.

– Нет-нет, мы хотим уехать даже раньше часу. Нам нужно встретиться до часу кое с кем на следующей от Софии станции… Я забыл, как эта станция называется. Так вот, нет ли какого-нибудь поезда пораньше, хоть и не до Царьграда?

– Есте. Имам, экселенц… До Беловы… – отвечал коридорный.

– Вот-вот… До Белова нам и надо, – подхватил Николай Иванович. – Когда идет этот поезд?

Оказалось, что до Беловы есть местный поезд в 11 часов утра. Николай Иванович оживился.

– Вот и отлично! Вот на этом поезде мы и поедем, – заговорил он. – Пожалуйста, поскорей приготовьте нам счет и экипаж. Поскорей только! Мы уедем на железную дорогу в десять, даже в девять часов. Чем скорее, тем лучше. Так, пожалуйста, поскорей. Бакшиш вам будет хороший.

Коридорный поклонился и исчез.

– С кем это ты там разговариваешь? – послышался из другой комнаты заспанный голос Глафиры Семеновны.

– А! Проснулась! Вставай, милая, скорей! – воскликнул Николай Иванович. – В девять часов мы уезжаем. Есть ранний поезд до какой-то Беловы, черт ее дери! Вот в эту Белову мы и поедем. Ведь нам, в сущности, все равно, куда бы ни ехать, только уехать, а это по дороге в Константинополь. О Господи, Господи! Пронеси только мимо этого прокурора! – вздохнул он.

Было уже семь часов. Глафира Семеновна стала вставать. Началось надевание чулок, юбки. Затем последовало умыванье. Умывался и Николай Иванович и ворчал на жену.

– Просто удивляюсь я на тебя! Как можно до этой поры спать, если над нами стряслась такая беда, – говорил он. – Я уж давно встал. У меня и чай готов. Ты это что? Капот надеваешь? Нет, уж ты прямо дорожное платье надевай. Я и экипаж заказал. Мы как напьемся чаю, так сейчас и поедем на станцию.

– Хорошо, хорошо. Только ведь прокурор нас может и на станции захватить, – отвечала она. – Там даже хуже… Ведь он может нам сделать скандал при публике.

– Что ты меня пугаешь, что ты меня пугаешь, милая! – закричал муж и схватился в отчаянии за волосы. – Ах, кругом вода! – вздохнул он и, подумав, прибавил: – Впрочем, будь что будет, а все-таки мы уедем на станцию как можно раньше.

Через четверть часа супруги сидели в «приемной» и пили остывший чай.

– Хоть бы поесть что-нибудь… в дорогу, – сказала Глафира Семеновна.

– Какая тут еда, милая! Только бы удрать поскорее. Там, на станции, чего-нибудь поедим, – проговорил Николай Иванович. – И удивляюсь я, как ты можешь при такой тревоге еще есть хотеть! Впрочем, ведь вот булки поданы. Кушай. О, только бы все это благополучно пронеслось – большую свечку я поставлю! – вздыхал он.

Раздался стук в дверь. Николай Иванович вздрогнул.

– Святители! Уж не прокурор ли? – прошептал он.

Но это был слуга. Он принес счет гостиницы и сообщил, что в девять часов экипаж будет у подъезда. Николай Иванович заплатил ему по счету и дал пять левов на чай. Коридорный чуть не до земли поклонился ему.

– Слушайте… – наставительно сказал ему Николай Иванович. – После нашего отъезда, если кто будет спрашивать про нас, всем говорите, что мы не в Царьград, а в Вену уехали. Поняли?

– Разбирам, господине экселенц, – снова поклонился коридорный и удалился.

– Ну, Глафира Семеновна! Все ли у тебя уложено? Будь наготове. Господи, как бы поскорее удрать! – прошептал Николай Иванович и в нетерпении зашагал из угла в угол по комнате, нервно затягиваясь папироской.

Так прошло с полчаса. Но вот опять стук в дверь.

– Кто там? – закричал Николай Иванович.

За дверью по-болгарски разговаривали два голоса. Наконец в комнату заглянул коридорный и доложил:

– Экселенц! Господин прокурор молит да видети экселенц.

Николай Иванович как бы весь застыл на месте и побледнел. Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами.

XXXIV

В комнату мешковато вошел несколько неуклюжий, но с красивым лицом, бородатый брюнет средних лет, гладко остриженный, в черном жакете и серых брюках и раскланялся.

– Позвольте отрекомендоваться: ваш сосед по номеру, прокурор болгарской службы Стефан Авичаров, – сказал он чисто по-русски. – Простите, что беспокою вас в такой неурочный час, но сейчас, узнав от здешней прислуги, что вы сегодня утром уже уезжаете, не мог отказать себе в удовольствии поговорить с вами, тем более что, может быть, мы уже и старые знакомые. Николай Иванович Иванов, как я прочел на доске у швейцара? – спросил он. – С ним я имею удовольствие говорить?

Николай Иванович, бледный как полотно, попятился и, взявшись за спинку стула, отвечал:

– Точно так-с, Николай Иванович Иванов, петербургский купец Иванов, а это вот моя жена Глафира Семеновна, но должен вам сказать, что все то, в чем вы меня подозреваете, совершенно несправедливо и я знать ничего не знаю и ведать ничего не ведаю.

Прокурор вытаращил глаза.

– Да-с, – продолжала за мужа Глафира Семеновна. – Все, что вы об нас думаете, – все это совершенно напрасно. Мы мирные туристы, ездим с мужем ежегодно по Европе для своего образования и, посетив славянский город Софию, уж никак не ожидали, что попадем в какое-то подозрение. Мы, как русские люди, ожидали от своих братьев-славян дружественной встречи, а не придирок от судейских лиц.

– Именно, именно… – опять подхватил Николай Иванович. – Тем более что в настоящее время в Болгарии поворот ко всему русскому.

Прокурор слушал и недоумевал.

– Позвольте… Тут, очевидно, какое-то недоразумение… Надо объясниться, – проговорил он.

– Да и объясняться нечего. Я ничего не знаю. Хоть под присягу меня, так ничего не знаю. Вольнó ж было людям величать меня Бог знает как! А я ничего не знаю, – стоял на своем Николай Иванович.

– Да, тут недоразумение, – повторил прокурор. – А потому позвольте рассеять это недоразумение и уверить вас, что визит мой не имеет никакого служебного характера.

– О, знаем мы вас, судейских! – сказала ему Глафира Семеновна.

Прокурор сконфузился и приложил руку к груди.

– Мадам Иванова, мне, право, так совестно, что я причинил вам своим визитом такую неприятность, но позвольте вас заверить честным словом, что мой визит чисто дружественный, – проговорил он. – Я воспитывался в России, окончил курс в Московском университете, люблю русских и пришел поговорить о России. А почему именно я осмелился прийти к вам – я это вам сейчас расскажу. В бытность мою в семидесятых годах в Московском университете у меня был товарищ по курсу Николай Иванович Иванов.

– Нет-с, никогда я не был вашим товарищем по курсу, – перебил его Николай Иванович. – Я петербуржец и учился в петербургском Коммерческом училище, да и там-то курса не кончил. Не товарищ-с…

– Да, теперь я сам вижу, что не товарищ, и прошу меня извинить, что обеспокоил вас. Мое почтение, – поклонился прокурор, пятясь к двери. – Но, уходя от вас, должен признаться, что и я от русских ожидал более любезного приема. Еще раз извините.

Прокурор уже взялся за ручку двери, как вдруг Николай Иванович, весь просияв, закричал ему:

– Постойте, постойте, господин прокурор! Так вы нас ни в чем не подозреваете? Вы к нам пришли не следствие производить?

– Какое же следствие, помилуйте! – вскричал прокурор в свою очередь и остановился у дверей. – Я просто чаял встречи с Николаем Ивановым, товарищем моим по университету, вашим однофамильцем.

Николай Иванович развел руками.

– Тогда, батенька, прошу покорно остановиться и присесть, – сказал он. – Тут прямо недоразумение. Очень приятно познакомиться. Глаша! Проси господина прокурора садиться, – обратился он к жене. – А вас, господин прокурор, позвольте познакомить с моей женой Глафирой Семеновной.

Рукопожатия, поклоны. Прокурор сел. Сели и супруги Ивановы. Николай Иванович предложил прокурору папироску и пояснил:

– Русская… Из России с нами через три таможни переехала. Жена моя пятьсот штук папирос в коробке под своей шляпкой провезла.

– Рассказывай, рассказывай! – подмигнула Глафира Семеновна мужу. – А господин прокурор и привяжется.

– Сударыня, зачем вы меня ставите в такое неловкое положение?.. – пожал плечами прокурор, приложив руку к сердцу. – Ведь я у вас в гостях, так неужели же я?..

– Ну да я шучу, конечно, а все-таки какой вы вообще опасный и неприятный народ по своей должности. Ведь вот вы нас как напугали вчера своей карточкой! Муж всю ночь не спал. Да и вчера, и сегодня поутру в переполохе. Знаете, уж я вам признаюсь, что из-за вашей карточки мы сегодня решили бежать из Софии куда глаза глядят, – говорила Глафира Семеновна.

– Да что вы! что вы! – удивлялся прокурор. – Бога ради, расскажите, в чем дело.

– Нет-нет, Глаша, не рассказывай! – остановил за руку жену Николай Иванович. – Я очень рад господину прокурору, но не надо рассказывать.

– Отчего же? Пусть господин прокурор знает. Даете мне, господин прокурор, слово, что не будете преследовать моего мужа? – улыбнулась Глафира Семеновна.

– Да что вы, что вы, мадам Иванова! С какой же это я стати! Ведь уж наверное вы человека не зарезали и ничего не украли.

– Но все-таки прегрешили перед законом.

И Глафира Семеновна подробно рассказала прокурору всю историю с превосходительством.

Прокурор расхохотался.

– Позвольте… Да тут и состава-то преступления нет! – говорил он. – Ну, теперь мне понятно, отчего вы меня чуть не на рога приняли! Я слушаю давеча ваши речи и дивлюсь им. «Не русские люди, – думаю. – Так русские гостей не принимают».

– Нет-с, истинно русские люди. Славяне с берегов Волги и Невы! – воскликнул Николай Иванович, повеселев в свою очередь. – На Волге мы родились, а на Неве воспитались. Славянское гостеприимство считаем выше всего, и чтоб вам это доказать на деле – позвольте вам сейчас же предложить шампанского.

Он вскочил со стула и, бросившись к звонку, нажал пуговку.

– Послушай, Николай! Ты уж не спрашивай одного шампанского, – сказала ему жена. – Ты уж закажи и хороший завтрак. Я ужасно есть хочу. Надо нам позавтракать перед отъездом. Вот и господин прокурор разделит с нами трапезу. Надеюсь, что вы не откажете, мосье…

– Авичаров… – подсказал прокурор и ответил: – Могу только поблагодарить, хотя, право, мне так совестно…

– Ну вот… Какая же тут совесть! Ведь не взятку же мы вам завтраком подносим, что вы не нашли состава преступления в проступке моего мужа, а просто нам приятно позавтракать в компании. Ведь каждый день мы с мужем глаз на глаз, так вообразите, как нам это надоело! И наконец, мой муж любит выпить, а я не пью, и ему выпить не с кем, – закончила Глафира Семеновна.

– Верно, верно! – подхватил Николай Иванович. – А сегодня на радостях, что мой переполох так благополучно кончился, я готов пображничать с особенным удовольствием!

Вошел коридорный и подобострастно остановился у дверей.

– Завтрак нам нужен, – весело обратился к нему Николай Иванович. – Как завтрак по-болгарски?

– Подхаеване, экселенц!

– Цыц! Не смей меня так называть! Никогда я экселенцем не был, – погрозил ему пальцем Николай Иванович. – Так вот, подхаеване на три персоны нам требуется. Что вы можете подать нам самого лучшего? Впрочем, о завтраке поговорим вон в той комнате. При госте завтрак не заказывают.

И Николай Иванович повел коридорного в соседнюю комнату.

XXXV

Завтрак был обильный, хотя и не отличался особенною изысканностью. Как и вчера, кушанья, принесенные из ресторана, не находящегося при гостинице, были только теплы, но все это не мешало компании и в особенности Николаю Ивановичу и его гостю, прокурору, есть их с большим аппетитом. Были поданы бульон, жареная константинопольская рыба скумбрия, бифштексы с картофелем и солеными оливками вместо огурцов и кондитерское пирожное. На закуску – сардинки, икра и русские кильки из Ревеля. Перед закуской пили русскую водку с московским ярлыком на бутылке, которую коридорный, шаром катавшийся от усердия, принес с особенною торжественностью и говорил, мешая русскую речь с болгарской:

– В гастрономическом складе Панахова все есть. В Вене того не найдете, господин, что есть в складе Панахова. Спросите молока от птицы штраус – и то есть.

– А ну-ка, принеси штраусового молока бутылку! – засмеялся Николай Иванович.

– Позвольте, позвольте… Да вы меня и без птичьего молока на убой закормите, – заметил прокурор, обозревая яства, которые были все сразу принесены из ресторана и все сразу поданы.

– Так и надо-с, так и надо по русскому обычаю. Ну-ка, по рюмочке русской водочки, да с килечкой…

– Охотно, охотно выпью русской водки. Давно ее не пивал. Ведь у нас здесь есть водка – ракия, но она из слив гонится, очень душиста, и ее пьет только простой народ. Ну-с, за ваше здоровье!

Прокурор чокнулся с Николаем Ивановичем и при этом последний воскликнул, обращаясь к жене:

– Глаша! Кто бы час тому назад мог поверить, что я с прокурором буду водку пить!

И он ловко, по-русски опрокинул себе в рот рюмку с водкой.

– Повторить! – обратился он через минуту к прокурору. – Об одной рюмке нельзя. Об одной хромать будем.

Было повторено, и сейчас же последовал возглас Николая Ивановича:

– По третьей, господин прокурор! Бог троицу любит.

– Выпьем и по третьей, Николай Иваныч, – согласился прокурор, прожевывая сардинку. – Но не зовите меня прокурором. Какой я теперь прокурор! Зовите по имени и отчеству, как я вас зову. Я Степан Мефодьич.

– Без четырех углов дом не строится, Степан Мефодьич! – восклицал Николай Иванович после выпития третьей рюмки. – Мы еще икрой не закусывали.

– О, как мне все эти ваши русские присловья напоминают Москву, где я провел мои лучшие годы жизни, студенческие годы! И надо бы отказаться от четвертой, но после этих русских присловий не могу, – отвечал прокурор.

При четвертой рюмке Глафира Семеновна начала уже коситься на мужа и прокурора и заметила:

– Да кушайте вы прежде бульон-то. Он и так уж холодный, а вы его заморозите.

– Ничего. Холодный бульон иногда даже лучше, – дал ответ Николай Иванович. – Вот мы еще по пятой вонзим в себя, да и за бульон…

– Нет-нет! Я больше уж не могу… – стал отказываться прокурор.

– Да ведь какие рюмки-то маленькие! Разве это рюмки! Ведь это ликер пить, а не водку. Нельзя, нельзя, Степан Мефодьич, отказываться от пятой. Пятая – крыша. Где же это видано, чтобы дом о четырех углах был без крыши!

Прокурор улыбнулся Глафире Семеновне хмельными глазами, развел руками и произнес:

– Представьте, сударыня, ведь уговорил меня ваш муж. Уговорил! Против таких аргументов не могу отказаться. Действительно, дому нельзя быть без крыши! О, русские присловья, русские присловья! Когда-то болгарский язык выработает себе что-нибудь подобное! Выпьемте и примемся за бульон.

Было выпито по пятой. Николай Иванович и прокурор затем вылили в себя по чашке бульону и принялись за скумбрию.

Коридорный внес бокалы и бутылку шампанского.

– Боже мой! Да вы и в самом деле шампанского заказали! Ведь это будет чисто лукулловский пир! – воскликнул прокурор. – Напрасно, напрасно.

– Что за напрасно! Я рад-радехонек, что цел-то остался! Ведь я думал, что вы меня заарестуете, – отвечал Николай Иванович.

Прокурор пожал плечами.

– Откуда вам могли такие мрачные мысли прийти? – сказал он.

– А вот подите же, пришли! Ведь меня, должен вам сказать, здешние газетные репортеры за какого-то русского дипломатического агента приняли, были и здесь, в гостинице, ловили меня и по ресторанам и расспрашивали, что я думаю про нынешнюю Болгарию, что я заметил особенное в Софии, а я их не разубеждал, что я простой русский путешественник. Ведь сегодня, я думаю, уж об всем этом есть в газетах, – рассказывал Николай Иванович.

– Любопытно прочесть. Надо послать за газетами, – сказал прокурор.

– Потом, потом… На железной дороге купим. Ведь теперь некогда читать. Теперь, господин прокурор, пить да есть надо.

– Опять прокурор!

– Виноват, Степан Мефодьич. А ведь рыбка-то плавала! – вдруг воскликнул Николай Иванович, доедая скумбрию, и схватился за бутылку шампанского. – Ведь рыбка-то плавала, а потому и нам по суху-то нечего бродить. Надо промочить себя.

И он принялся разливать шампанское в бокалы.

– За здоровье дорогой хозяйки! – возгласил прокурор, принимая бокал с вином и чокаясь с Глафирой Семеновной. – Ужасно только мне совестно, что я, пользуясь от вас таким радушным гостеприимством, не в состоянии отплатить вам тем же, ибо сегодня после полудня уезжаю.

– Куда? – спросил Николай Иванович.

– В Филипополь. Ведь я, кажется, говорил вам давеча, когда вошел, что уезжаю к себе в Филипополь. Да, говорил.

– Это когда вы вошли-то? Батюшка! До того ли мне тогда было, чтобы что-нибудь слышать и понимать! Я дрожал как осиновый лист, – отвечал Николай Иванович и спросил: – А в Филипополь по той же дороге, что и в Константинополь?

– Да как же! Едущим в Константинополь нельзя миновать Филипополь.

– Вот и отлично. Значит, после завтрака вместе и поедем. Глафира Семеновна! Слышишь, какая приятная компания нам предстоит в дороге! Не станем и мы откладывать наш отъезд из Софии. Ведь мы здесь уж все видели, что здесь есть и что можно видеть. О, как все это хорошо устраивается! – восторгался Николай Иванович, произнося слова уже несколько заплетающимся от выпитого языком. – В дорогу захватим винца…

– Вот это винцо-то и позвольте мне захватить в дорогу, – сказал прокурор. – Тогда я буду иметь хоть маленькую возможность отплатить вам за гостеприимство.

– Э, что за счеты! Только бы было вино, а там чье оно – зачем разбирать! Брат-славянин! Ведь рыбка-то плавала! – опять воскликнул Николай Иванович.

Прокурор в восторге воздел руки кверху.

– О, русские присловья, русские присловья! – опять воскликнул он. – Ну как при них откажешься пить! Они имеют магическое действие на волю человека! Выпьемте, Николай Иванович! Поднимаю здравицу за единение братьев-славян! За тесную дружбу!

– Живио!^[87] – закричал Николай Иванович. – Глаша! Пей!