В «Современнике» был напечатан второй большой лейкинский текст – «Биржевые артельщики», повесть из жизни портовых грузчиков Петербургского порта (располагавшегося в те годы на Васильевском острове). Артельщики пользовались славой надежных работников: «В Питере этому званию, от биржевых артельщиков, усвоено особое значение доверенного и ответственного служителя», – писал в своем «Словаре живого великорусского языка» В. И. Даль. Эти работники – крестьяне, подавшиеся в город на заработки, – собирались в добровольные объединения-артели, представлявшие собой своего рода самоорганизованные ячейки, построенные на принципах социализма: здесь справедливо распределяли доходы, предоставляли социальную защиту и решали важные вопросы «миром», то есть демократическим путем. Такое перенесение законов русской крестьянской общины в город в те годы многим казалось очень важным залогом будущего особого русского пути. Впрочем, Лейкин был больше внимательным наблюдателем, чем социологом, и в этой повести не столько анализировал перспективные стороны общинного социализма, сколько рассказывал драматичную историю любви.

«Артельщиков» одобрил Н. А. Некрасов: «У вас хорошо выходит: вы знаете тот быт, из которого пишете». Однако была у редактора «Современника» и претензия к Лейкину: «У вас добродушно все выходит. А вы, батенька, злобы, злобы побольше… Теперь время такое. Злобы побольше». Этому совету Лейкин не последовал: добродушный юмор всегда был ему ближе, чем острая сатира, хотя в его ранних текстах встречаются даже трагические сюжеты.

С 1872 года Николай Александрович начал постоянно работать в «Петербургской газете», владельцем которой незадолго до этого стал бывший гусарский офицер и известный в Петербурге балетоман Сергей Николаевич Худеков. Новый хозяин подобрал талантливых сотрудников, и вскоре прозябавшее до тех пор издание набрало популярность (в дальнейшем Худеков станет миллионером и создателем знаменитого Сочинского дендрария). Многие считали, что именно Лейкин сделал «Петербургскую газету» любимейшим чтением широкой публики; его сотрудничество с ней продолжалось без перерыва в течение 33 лет. В середине 1880-х годов именно он привел в это издание Чехова, опубликовавшего там около 40 рассказов. Сам Лейкин печатался практически в каждом номере газеты, выходившей сначала четыре, потом пять раз в неделю, а с 1882 года – ежедневно. Это повлекло за собой изменения в его манере письма: вместо сравнительно длинных очерков он стал писать маленькие «летучие заметки», имевшие ярко выраженный юмористический характер. Впрочем, и сам писатель, и многие его читатели полагали, что он вовсе не окарикатуривает действительность, а «списывает с натуры».

В 1881 году Лейкин приобрел (на паях с типографом Р. Р. Голике) еженедельный петербургский журнал «Осколки», который и редактировал до конца жизни, печатаясь в каждом номере. Поначалу писателю хотелось возродить традиции сатирической «Искры», но времена, наступившие после убийства царя, были неблагоприятны для социальной сатиры. Приходилось ограничиваться беззлобным юмором. Тем не менее на протяжении всех 25 лет редактирования «Осколков» Лейкин непрерывно боролся с цензурой. Цензурным вопросам посвящено большинство писем из его хорошо сохранившейся переписки с сотрудниками. Лейкин обычно сообщал об очередном «погроме» со стороны цензуры: «Сегодня, – сообщал он в одном из писем А. П. Чехову в 1885 году, – на „Осколки“ обрушился сильный цензорский погром. Погиб большой мой рассказ из раскольнического быта, где выставлен тип старика-беспоповца – начетчика, погибли два стихотворения Трефолева, половина стихотворения Пальмина, пол-обозрения петербургской жизни Билибина и несколько строк из Ваших последних мелочишек. Словно Мамай прошел!» Дело доходило до того, что в редакцию поступало несколько вариантов одного произведения, рассчитанных на разную степень цензорского рвения. Так, поэт Лиодор Пальмин, присылая в «Осколки» очередное стихотворение, писал: «Во второй строке с начала вместо слов: „И дутой славою“, если бы тут нашли намек на недавно умершего Скобелева, можно сказать: „И громкой славою“». В другом письме он же выражал опасения: «Относительно цензуры я боюсь за строку „Под игом сумрачного гнета…“ Если что окажется нецензурным, то как-нибудь переделайте. Например: „Где мрака, зла и лжи работа“». Лейкин не только следовал этим советам, но часто и по собственной инициативе переделывал потенциально «непроходимые» строчки.

Издателю подцензурного еженедельника нельзя было рисковать, и поэтому идею новой «Искры» пришлось оставить. Постепенно лейкинский журнал превращался во вполне благодушное буржуазное издание: без конца варьировал тему невежества «неполированного» купечества, писал о подвигах безудержных купеческих сынков («саврасов без узды», как называл их Лейкин), представлял сценки, связанные с календарными праздниками, и водевильные сцены из дачного быта, смеялся над мужьями-подкаблучниками и склочными тещами. Такая редакционная политика в эпоху реакции давала свои плоды: тиражи и подписка «Осколков» росли как на дрожжах, а Лейкин становился успешным литературным предпринимателем.

Писал он непрерывно, не зная ни отдыха, ни кризисов, ни «мук слова». Накопившиеся рассказы собирал в сборники, давая им выразительные названия: «Наши забавники» (1879), «Саврасы без узды» (1880), «Медные лбы» (1880), «Гуси лапчатые» (1881), «Теплые ребята» (1882), «Караси и щуки» (1883) и мн. др.

Хотя сам Николай Александрович именовал себя «маленьким Щедриным», читающая публика воспринимала его скорее как «маленького Островского». Лейкинскими героями чаще всего становились купцы, их приказчики и домочадцы. Но это не значило, что он специализировался только на одной общественной группе. Наследие Лейкина ценно тем, что он создал широчайшую галерею портретов и жанровых сцен, – галерею, о которой можно смело сказать, что она охватила всю Россию. Вот названия только нескольких десятков (из десяти тысяч!) лейкинских рассказов. Тут и профессии, и социальные типы: «Извозчик», «Швейцар», «Маркер», «Прачка-поденщица», «Парикмахерский подмастерье», «Горничная», «Торговый мальчик», «Лихач», «Водогрейщик», «Доктор, каких купцы любят», «Доктор, каких любят тонные дамы», «Доктор для тех, которые с жиру бесятся», «Бездомники», «Угловые», «Папертные», «Кладбищенские», «Мамка-кормилица», «Кухарки и горничные», «Купчиха и кучер» и т. д. Различным увлечениям петербуржцев был посвящен сборник, называвшийся «Мученики охоты»; среди этих добровольных мучеников – «Голубятник», «Собачник», «Рысачник», «Птицелов», «Собиратель насекомых», «Актер-любитель», «Певчий-любитель», «Поэт», «Балетоман», «Библиоман», «Нумизмат», «Собиратель табакерок и тростей», «Покровитель животным», «Спирит» и т. д. Не было ни одного места в старом Петербурге, которое не запечатлел бы Лейкин: действие его рассказов происходит «В Летнем саду», «На Царицыном лугу», «В Михайловском сквере», «Около Егерских казарм», «На невском пароходе», «У Биржи», «В Екатерингофе», «На Крестовском», он описал все дачные пригороды: «Лесной», «Черная речка», «Новая деревня», «Парголово», «Коломяги», «Карповка», «От Петербурга до Колпина» и т. д. Точно так же охвачен лейкинскими рассказами весь календарь, с праздниками и обычаями: «В Сочельник», «Новый год», «На Святках», «Прощеное воскресенье», «Вербное гулянье», «Канун Пасхи», «Первый день Пасхи», «Радоница», «В день Преполовения» – и так далее до нового Рождества (рождественские рассказы составили впоследствии целый сборник). Большинство этих текстов – всего лишь характерные «зарисовки с натуры», но Лейкин никогда не чуждался и остросоциальных тем: у него есть книги, посвященные поденщицам («На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин», 1902); нищим и беднякам («Голь перекатная», 1903), в последний год своей жизни, совпавший с первым годом революции, Лейкин описал «стачечников» и «забастовщиков».

Широта охвата материала свидетельствует о том, что Лейкин был лучшим представителем той «экстенсивной» русской литературы, о которой очень точно написал в свое время Б. М. Эйхенбаум: «Рядом с литературой, исключительно сосредоточенной на острых вопросах социально-политической борьбы, существовала и другая литература, развившаяся вне узкого круга интеллигентских традиций. 〈…〉 Она ничего явно не проповедовала, ничему прямо не учила, а только подробно и ярко рассказывала о русской жизни – о людях всяких сословий и профессий, занятых своими бытовыми делами».

За годы работы сложилась и определенная поэтика лейкинского рассказа, который стали именовать «сценкой», поскольку его прозаические сочинения действительно напоминали драматические – одноактные пьесы. Сценка состояла из ряда кратких «ремарок», которые обозначали место и время действия и давали сжатые характеристики действующих лиц, и из сравнительно пространного, занимавшего большую часть текста характерно-комического диалога. Такой диалог можно было оборвать на любом месте, и одной из примет лейкинских сценок стал недописанный, как бы повисающий в воздухе «открытый финал» – эту черту подхватит и разовьет в дальнейшем Чехов. Краткость («сестра таланта») и открытые финалы – черты, которые принято считать новаторским вкладом Чехова в мировую литературу. Однако на самом деле их можно с полным правом назвать фирменными приемами Лейкина.

Многие произведения Лейкина («Стукин и Хрустальников», «Странствующая труппа», «Не в масть» и др.) написаны как монтаж отдельных «сценок», связанных между собой единством центральных действующих лиц и местом действия.

По этому принципу написан и самый знаменитый лейкинский цикл – «Наши за границей» (1890), история путешествия петербургской купеческой четы Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Германии и Франции. «Наши за границей» были написаны Лейкиным после собственных поездок за рубеж в конце 1880-х годов. Посещение парижской Всемирной выставки 1889 года (в качестве входной арки на эту выставку была построена Эйфелева башня) и наблюдения за мытарствами «безъязыких» русских туристов в Европе подсказали писателю сюжет, который сам по себе порождал великое множество комических ситуаций. Разумеется, Лейкин, получивший «немецкое воспитание» и говоривший по-немецки и по-французски так же, как по-русски, дистанцируется от своих героев, которые знают только «комнатные» и «хмельные» иностранные слова и на каждом шагу испытывают, как мы сегодня сказали бы, культурный шок: дивятся диким для них европейским нравам и обычаям. Однако супруги Ивановы для Николая Александровича – безусловно «наши», свои, родные, и в его подтрунивании не чувствуется превосходства: господствует фирменный лейкинский добродушный юмор и незаурядная наблюдательность. Герои и ситуации оказались настолько узнаваемыми, что «Наши за границей» выдержали до Первой мировой войны 28 изданий – кажется, это рекорд для русской литературы. Развивая успех, Лейкин написал три продолжения: Ивановы отправляются сначала на Ривьеру и в Италию («Где апельсины зреют», 1892; 18 изданий до 1913 г.), затем «через славянские земли в Константинополь» («В гостях у турок», 1897; 10 изданий) и, наконец, через Биарриц в Мадрид («Под южными небесами», 1898; 7 изданий).

Одна из важнейших заслуг Лейкина перед русской литературой – «открытие» им таланта Антона Павловича Чехова и многолетнее сотрудничество с ним. Чехов называл Лейкина своим «крестным батькой» и охотно признавал, что учился писать короткие рассказы на лейкинских образцах.

Началось все в октябре 1882 года, когда Лейкин приехал в Москву с определенной целью – найти новых сотрудников для «Осколков». Впоследствии он вспоминал: «Когда я проезжал с покойным Пальминым по Тверской, он указал мне на молодого длинноволосого человека и сказал: „Вот даровитый начинающий человек идет – фамилия его Чехов“. Я узнал адрес Чехова, поехал к нему знакомиться и пригласил писать в „Осколки“». Уже через неделю Чехов прислал в журнал первый рассказ (эту юмореску, «Речь и ремешок», не пропустила цензура). В первые годы начинающему, но уже немало пострадавшему от нравов московских издателей писателю, выступавшему под псевдонимом Антоша Чехонте, нравились и условия, предложенные Лейкиным (целых восемь, а потом и десять копеек за строчку; в Москве платили по пять), и сам журнал: он называл его «лучшим из юмористических журналов, в коих работаю». Именно в «Осколках» были напечатаны шедевры чеховской юмористики: «Торжество победителя», «Дочь Альбиона», «Толстый и тонкий», «Орден», «Жалобная книга», «Хирургия», «Хамелеон», «Свадьба с генералом» и многие другие. Всего Антоша Чехонте (он же Брат моего брата, Человек без селезенки, Рувер и др.) напечатал в «Осколках» больше сотни рассказов. Все они публиковались бок о бок с лейкинскими, и между двумя юмористами шло своего рода соревнование. Чехов выступал с позиций ученика, соревнующегося с учителем (еще в Таганроге, гимназистом, он был «усерднейшим читателем» лейкинских юморесок). Как и Лейкин, он не ограничивался какой-то социальной группой персонажей, а давал широкую панораму русской жизни – представлял «целую армию» героев, как он сам скажет впоследствии. Точно так же, как у Лейкина, ранние чеховские рассказы следуют календарному циклу и описывают эпизоды из повседневной жизни самых обычных людей. Если Лейкин изображал по преимуществу Петербург, то Чехонте предпочитал родную для него Москву, но при этом многие места действия оказывались «аналогами» петербургских (это относилось к местам гуляний, дачным местностям, кафешантанам, трактирам и т. п.). Чехонте, как и Лейкин, постоянно придумывал своим героям смешные фамилии. Если у Лейкина действуют купцы Куроглотов, Рублевкин, Волкодавов, Семишкуров, то у Чехова – Кашалотов, Механизмов и Синерылов; лейкинскому дьячку Ижеесишенскому вторит чеховский Вонмигласов; не любивший аристократию «демократ» Лейкин выводит барона по фамилии Киндербальзам, «демократ» Чехонте – графа Дерзай-Чертовщинова. Лейкин был известен своими комическими словечками, вся Россия повторяла приветствия из лейкинских рассказов: «С пальцем девять, с огурцом пятнадцать! Толстое почтение с кисточкой, поклон с набалдашником!» – или фразу, выражавшую удивление при неожиданном повороте событий: «Вот тебе и фунт изюма». Не отставал и Чехонте: уже в первом его рассказе – «Письмо к ученому соседу» – промелькнула фраза, которую до сих пор повторяют, иногда не помня автора: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». А ставшее крылатым названием чеховского рассказа – «Свадьба с генералом» – придумал Лейкин. Несомненно и сходство многих сюжетов двух авторов: чеховская зарисовка «Пересолил» перекликается с лейкинской юмореской «Два храбреца», а знаменитый «Ванька» – отголосок лейкинского очерка об апраксинском «мальчике» – бесправной «прислуге за все».

Антоша Чехонте был лучшим, но не единственным сотрудником Лейкина. К участию в журнале Лейкин привлек Н. С. Лескова, Атаву (С. Н. Терпигорева), Н. В. Успенского, Л. И. Пальмина, Л. Н. Трефолева, В. В. Билибина и других литераторов. И при этом непрерывно писал сам. Книги Лейкина без конца переиздавались, «Осколки» и «Петербургская газета» все шире распространялись по России, а Николай Александрович богател и набирал вес в обществе. Он был избран гласным (депутатом) петербургской городской Думы, состоял членом всевозможных обществ, земским гласным, почетным мировым судьей (этот пост в России занимали в основном отставные генералы). Был он и церковным старостой – как вспоминал современник, «состоял при церкви какого-то казачьего полка, что давало ему даже право носить мундир и шаровары с красными лампасами». Лейкин, никогда не числившийся на государственной службе, не мог получить дворянства, но зато стал потомственным почетным гражданином – привилегия, дававшаяся обычно крупным коммерсантам.

Он и был крупным коммерсантом, но только от литературы. Стремясь компенсировать лишения молодости, Николай Александрович жил на широкую ногу. В 1885 году он приобрел усадьбу в селе Ивановском (ныне город Отрадное), прямо на берегу Невы у впадения в нее реки Тосны, завел там богатые оранжереи, статуи, парники и образцовый огород. А в 1899 году, продав это поместье, купил усадьбу «Медное» в 15 километрах от Отрадного, на реке Мойке, у деревни Мустолово. В усадебном саду находилась «зала в два света», соединенная с домом коридором; простенки в коридоре и стены в «зале» украшали причудливые картины, а сводчатый потолок был расписан под небо с облаками. Как вспоминал Михаил Чехов, его брат Антон, оказавшись впервые в лейкинском имении, при виде роскошного дворца с богатой обстановкой выразил недоумение: «Зачем вам, одинокому человеку, вся эта чепуха?» – и получил ответ: «Прежде здесь хозяевами были графы, а теперь – я, Лейкин, хам».