Сердцем учреждений стал Музей Рериха в Нью-Йорке (Roerich Museum), первое открытие которого состоялось 24 марта 1924 года, с коллекцией из 315 картин Н.К.Рериха; второе – 17 октября 1929 года, с коллекцией, содержащей около тысячи его работ. Согласно Декларации Учредителей от 24 июля 1929 года, Музей был объявлен собственностью народа Соединенных Штатов Америки. С 1929 года все эти учреждения и другие культурные организации и общества, созданные под их эгидой, расположились в специально выстроенном 29-этажном здании на Риверсайд Драйв, 310. В нем также находились кинотеатр, оперный и драматический театр, лекционный зал, библиотека и квартиры, предназначенные для продажи или сдачи людям творческих профессий. Почетными советниками Музея Рериха являлись передовые деятели науки и культуры со всего света, среди них были А.Эйнштейн, Р.Милликан, Р.Тагор, С.Гедин, Дж. Ч.Боше. В 1931 году было принято решение об образовании при некоторых зарубежных обществах Отделов Музея по образцу Европейского Центра в Париже. Такие Отделы были устроены в Латвии, Югославии, Бельгии, Индии и Южной Америке. «Схема очень проста – Музей дает от десяти до двадцати картин, а местное Общество или Учреждение находит для них помещение как Отдела Музея»^[37]. При этом Николай Константинович никогда не рассматривал Отделы как механических исполнителей «воли Нью-Йорка», но видел их как самодеятельные, активные и живые группы, приветствуя каждую строительную мысль и инициативу их участников.

Во второй половине 1935 года рериховским учреждениям в США был нанесен тяжелый удар: президент учреждений Луис Хорш и две его сообщницы Нетти Хорш и Эстер Лихтман вывели из состава Правления остальных учредителей (присвоив себе их акции, переданные на хранение), потребовали выплатить несуществующие долги и через несколько лет захватили здание Музея со всем имуществом. Суд, растянувшийся на несколько лет, принял решение в пользу грабителей, которые представили сфабрикованные документы и заручились поддержкой члена правительства, министра Г.Э.Уоллеса. Чтобы исключить возможность приезда Н.К.Рериха в США, Хорш, имевший генеральную доверенность на ведение его финансовых дел, «подстраховался» ложным донесением в Налоговый департамент о неуплате налогов с экспедиционных сумм.

Письма периода судоговорения – свидетельство упований Рериха на торжество справедливости, его глубокой скорби по поводу братоубийственных действий тех, кто некогда участвовал в культурной работе, но допустил в свое сердце тьму. Николай Константинович скрупулезно отбирает имеющиеся у него документы, составляет меморандумы с детальной хроникой событий и точными цифрами, в которых пункт за пунктом опровергает наглые обвинения Хорша, дает указания сотрудникам, как лучше противостоять нападкам и клевете, на что в первую очередь следует обратить внимание адвокатов. Особое внимание он уделяет Декларации 1929 года, подписанной всеми учредителями, – свидетельству их непоколебимого решения о даре Музея нации, закрепленному в официальных отчетах и в прессе. «Но вдруг по щучьему велению одного индивидуума все бывшее, широко объявленное по всему миру, делается небывшим. Индивидуум заявляет в прессе, что Музей не будет этим Музеем, а каким-то другим. Наименование Музея и Знак его срываются и исчезают опять-таки по произволу одного человека. Все Общества и организации Друзей Музея остаются в онемении, пораженные таким неслыханным произволом. У всех на глазах творится такое незаконное захватное насилие, попирающее всю коллегиальную систему, а насильник, глумясь над всею нацией и, вернее, над всем миром, старается выкрикнуть, что Музея вообще и не было, а была лишь его частная собственность»^[38].

Получая все новые и новые свидетельства подделок, подтасовок и подлогов своего бывшего доверенного лица, Николай Константинович приходит к неутешительному выводу: «Мы имеем дело не только со злоупотреблением доверия, но с чем-то давно задуманным»^[39]. Он не перестает удивляться тому, как быстро все излияния дружбы и преданности сменились жгучей ненавистью, желанием оклеветать и причинить вред. «Предатели не могут сказать, что их куда-то не допускали, – наоборот, все было дано, все было предоставлено именно так, как бывало во времена исторических примеров»^[40]. «Все кристаллизовалось весьма просто: бандит Хорш пытается завладеть моими картинами. Какие бы преступные манипуляции бандит ни придумывал, какие бы фальшивые бумаги ни устраивал, но все же истина должна восторжествовать. Музей как общественное учреждение существовал 15 лет и имеет за собою целую литературу. Все почетные советники, жертвователи и сотрудники твердо знали, что они помогают общественному делу, а вовсе не афере Хорша. ‹…› Когда вспоминаешь всю литературу о музее, с именами множайших художественных критиков, то становится прямо непонятно, чтобы среди бела дня на глазах у всех был разрушаем общественный музей»^[41]. В письмах Рерих затрагивает явление, обозначенное им ранее в одном из очерков как «самоотвержение зла», когда во имя творимого зла клеветники и предатели уже не в силах остановиться в своих разрушительных действиях, будучи затянуты в орбиту антиэволюционного вихря. «Чудовищные методы преступников заставляют думать, что они не остановятся ни перед какими мерами, – отмечает он. – ‹…› Их вандализм над музеем показывает, что они готовы действовать даже против собственной выгоды, лишь бы разрушать и вредить всему сущему»^[42].

Зинаида Лихтман и Кэтрин Кэмпбелл, «поистине прекрасные души, деятельные и сто´ящие на преданном дозоре»^[43], пытались оградить музейное собрание от посягательств Хорша и отчаянно сражались до последнего, но обстоятельства оказались сильнее. На стороне предателей были все преимущества – большие деньги Хорша позволяли ему нанимать самых искушенных в вопросах юриспруденции адвокатов, а один звонок «сверху» мог изменить решение судей за одну минуту. В 1938 году картины Н.К. и С.Н. Рерихов, ценные предметы искусства и архивы были тайно вывезены Хоршем из Музея и впоследствии распроданы, а два года спустя здание, где размещались учреждения, было признано его собственностью. Так шаг за шагом разрушалась вера Н.К.Рериха в страну, которой он принес лучшие результаты своего творчества. После сорокапятилетней культурной работы, отмеченной во всем мире и нашедшей многочисленных продолжателей, его оклеветали и ограбили, а общественный отклик выразился в нескольких статьях о снятии картин и личных сочувственных письмах. «Иногда, читая в прессе о всяких преступлениях гангстеров, думается, что такие типы утрированы, и злодеяния их писательски приукрашены, – констатировал он, – но то дело, в котором мы были ограблены, изгнаны из нашего же Учреждения и оклеветаны, доказывает, что преступность может достигать крайних пределов, и Хорш является со своими двумя сателлитами ярким показателем современного нравственного упадка при общественном равнодушии. Но правда все же восторжествует! Давно сказано, что Бог платит не по субботам. И лучшая наша общая крепость в том, что мы знаем нашу правоту»^[44].

Немыслимый произвол по отношению к истинным учредителям, избранным пожизненно и располагающим многочисленными доказательствами своих прав, циничное попрание священных основ и глумление над человеческим достоинством наполняли болью сердце не только Николая Константиновича, но и его близких: «Неужели кто-то может хотя бы на минуту допустить мысль, что Музей и дела, начатые с чистым устремлением к общему благу, могут быть уничтожены без тяжких последствий? – писала Е.И.Рерих. – Нет, подойдут сроки, и вся преступность предателей станет явной. ‹…› По многим причинам сами мы не даем огласки, также хотим, чтобы сначала высказалась Америка. Ведь плоды многолетнего зрелого творчества были отданы Америке. ‹…› Ведь процесс Музея есть пробный камень для Америки!»^[45].

Полученные удары не могли не подорвать здоровье Николая Константиновича. Его самочувствие становилось все хуже и хуже, несмотря на целебную атмосферу Гималайских гор. «Только полный невежда не может представить себе, что значит явиться свидетелем разрушения и уничтожения своего долголетнего творчества!»^[46] – с горечью напишет Елена Ивановна, обеспокоенная его постоянными недомоганиями. В письмах 1940-х годов Рерих часто возвращается к постигшей Музей трагедии, сердце его истерзано болью, почему страна, когда-то сердечно принявшая и приветствовавшая его, допустила такое чудовищное злодеяние. Начавшаяся война пресекла большую часть связей с миром, и американские корреспонденты становятся, по сути, его единственными эпистолярными собеседниками. В результате предательства круг ближайших сотрудников Николая Константиновича сужается, но подходят и новые друзья, исполненные серьезных духовных запросов, а старые, закаленные испытаниями, продолжают культурную деятельность. Рерих называет их «стоящими на дозоре» и «сеятелями будущего» и приветствует их желание даже в стесненных условиях творить благое дело. «Пусть живет АРКА^[47], пусть живет Академия^[48], пусть живет “Фламма”, пусть живет издательство – в них нерушимый посев Культуры. Человечеству неотложно нужны такие очаги добра, творчества, преуспеяния. Даже в труднейших условиях, под вихрем и ливнем семена не погибнут ‹…› Вы можете, по сознанию, давать столько оздоровляющей помощи. Если сейчас нет бумаги, чтобы книги печатать, то ведь слово еще не иссякло!»^[49]. Много тяжкого и кровавого сгустилось над бедной темной Землею. Ужасы и зверства Второй мировой. Испытания нового смертельного оружия. Кровавое противостояние индусов и мусульман в некогда мирной Индии. И повсеместно – свидетельства огрубения, дикости и жестокости. «Нам пишут: “Армагеддон кончен”. Отвечаю: ничуть не бывало! Кончен Армагеддон войны, а теперь на человечество надвинулся Армагеддон культуры! Еще более трудный! Человек, смятенный, истощенный, духовно обнищавший, должен сокрушить многих ехидн невежества. И много этих ядовитых кобр, заползающих в жилища»^[50].

В 1947 году Николай Константинович серьезно заболевает, и в декабре его жизненный путь заканчивается. «Сердце его не выдержало количества яда, порождаемого обезумевшим человечеством, не выдержало последних нагнетений и лютой тоски за утеснение всего культурного, несущего спасение подрастающему поколению»^[51], – напишет Елена Ивановна, сокрушенная утратой любимого мужа, друга и сподвижника.

Музей Рериха в Нью-Йорке обрел новую жизнь и новый дом уже после ухода Н.К.Рериха. В начале января 1949 года Кэтрин Кэмпбелл выкупает 106 картин Мастера, и осенью того же года рериховские учреждения перебираются в здание, специально приобретенное для них Балтазаром Боллингом, промышленником из Мичигана. После войны, во время которой пострадало несметное количество памятников и произведений искусства Европы, идеи о сохранении культурного наследия вновь заинтересовали международную общественность. В 1946 году возобновилась деятельность Комитета Пакта Рериха и Знамени Мира в Нью-Йорке. В 1948 году к Пакту Рериха присоединилась Индия. В 1950 году вся документация по Пакту была передана в ЮНЕСКО, и этот документ лег в основу Межправительственной конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта, подписанной в Гааге в 1954 году. В настоящее время она ратифицирована большинством стран мира.

«Переживем это время бодро и успеем для будущего посеять наибольшее количество полезных зерен»^[52] – очень часто письма Николая Константиновича заканчиваются на этой созидательной ноте, обращением к древнейшему универсальному символу духовного пробуждения и развития, реализации внутреннего потенциала, а также к образу сеятеля, посланника Высшего мира, посвятившего себя служению и не привязанного к результатам своих трудов. «Всякое доброе семя рано или поздно процветет, и не нам судить о том, когда и как должно расцвести добро посеянное. Сеятель должен сеять и не воображать себя жнецом»^[53]. Он и его сподвижница Елена Ивановна Рерих посадили в почву нашей планеты немало драгоценных духовных зерен – разработали важнейшую тему космического сознания, подготовили все, чтобы человек, осознавший свое высокое предназначение и смысл пребывания в этом мире, встретил грядущую новую эпоху во всеоружии. Оба они были вестниками космической эволюции в ХХ веке, стараниями которых эволюционный импульс, несущий новые знания и высокую энергетику, был внедрен в культурное поле нашей планеты.

Можно ли сказать, что семена, посеянные заботливой рукой вестников, попали на добрую почву? Отчасти да. Импульс творческой мысли Н.К.Рериха вызвал к жизни мощную волну народной поддержки, культурное движение, связанное с его именем и идеями, обрело международный характер. В России его труды издаются и переиздаются крупнейшими издательствами и маленькими коллективами единомышленников; передвижные художественные выставки (до недавнего времени проводимые МЦР), а также картины, извлеченные из запасников музеев, где хранятся рериховские полотна, привлекают десятки тысяч зрителей. Немало ученых проявляют интерес к космическому мировоззрению и стремятся реализовать его идеи и подходы в своих научных разработках. И даже чудовищная сила противодействия среды, выразившаяся в ожесточенных нападках на имя и наследие Рериха, кульминацией которых стало разрушение посвященного ему общественного музея в Москве, только говорит о масштабе и значимости сделанного этой выдающейся личностью ради утверждения нового мира, нового космического мышления. Случившаяся трагедия ставит перед нами другой вопрос: сможем ли мы создать подходящие условия для развития этих ростков, чтобы они не погибли от непогоды, не были задушены сорными травами и получили шанс превратиться в прекрасные, крепкие деревья, способные принести нужные планете плоды? От ответа на него зависит будущее всего мира.

* * *

В заключение необходимо сказать о принципах подготовки настоящего издания. Публикуемое собрание писем Н.К.Рериха выстроено в хронологическом порядке, дана сквозная нумерация. Работа с документами имела свои особенности. Наиболее сложными оказались письма, написанные во время пребывания Рериха в скандинавских странах, не датированные автором, поэтому их атрибуция делалась по содержанию. Редакция не делала никаких купюр, все письма приводятся полностью, с учетом правил современной орфографии и пунктуации, при сохранении стилистических особенностей и смысловых оттенков оригинала. Все подчеркивания в оригинальном тексте заменены курсивом, выделения прописными буквами сохранены. Расшифровка сокращенных терминов, имен и названий учреждений, а также текст, восстановленный по дополнительным источникам, даются в квадратных скобках. Все неразборчивые слова и пропуски в тексте обозначены многоточиями (в пределах одного предложения) и многоточиями в косых скобках (предложение и более) и оговорены в подстрочных примечаниях.

Большую работу проделала группа переводчиков, в которую вошли Г.А.Бухрова, Е.А.Захарова, О.А.Канищева, М.В.Морочковская, Е.В.Никонорова, И.В.Орловская, Ю.П.Пронченко, Г.Н.Сукачева, Н.А.Феногенов, Н.Е.Шмелев, Н.А.Шнайдер. Ими было переведено около трети опубликованных писем.

При подготовке писем к изданию потребовалось провести объемную работу для уточнения биографических данных упомянутых в них лиц, а также событий, о которых идет речь в тексте. Такие сведения даны в именном указателе, помещенном в конце каждого тома, и в подстрочных примечаниях. Эта работа была выполнена Л.Н.Аношкиной, И.С.Жаровой, Е.А.Захаровой, Т.О.Книжник, Т.А.Угловой.

Издание иллюстрировано фотографиями из Отдела рукописей МЦР и репродукциями работ Н.К.Рериха.

Международный Центр Рерихов благодарит Латвийское общество Рериха, хранителя оригиналов писем Н.К.Рериха к В.А.Шибаеву, и лично Алвилса Хартманиса за предоставленное право публикации писем.