– Поставь светоч, а сам… – Иван жестом приказал отойти. Читал долго. Юрша разомлел от тепла и запаха ладана, стоя задремал, покачнулся. Спиридон оказался около и толкнул его. Иван взглянул на них:

– Ты и впрямь меня не боишься, десятник, засыпаешь передо мной.

– Виноват, государь! Помилуй.

– Виноватых бьют… Ладно. Ты прочел эту грамоту?

– Нет, государь, как мог посметь!

– А откуда же узнал, что эту грамоту я жду? А?

– Бирючи сказали. И я видел начало и подпись.

– Значит, посмотрел… Спирька, голова там? Крикни его. А ты, десятник, иди спать, потолкуем завтра.

– Государь, дозволь слово скопинского воеводы сказать.

– Говори.

– Скопинский воевода молвил: «Великий государь! Мне доподлинно известно: сын крымского хана Магмет-Гирей шел на Переяславль Рязанский. За два перехода до нашей засеки он повернул на Тулу-град. Будет там через два-три дня. Сам Девлет-Гирей Муравским шляхом идет. Великий государь, я не знал, что ты в Коломне, гонца послал в Москву». Так он сказал.

– На Тулу, говоришь? А какова орда числом, сказывал?

– Нет, государь. Он послал разведать. Мы видели огни татарские Задонского лагеря. Тамошние люди сказывали – тьма будет. Полоняне татарские точно не знают, но меньше тьмы, говорят.

– Так… Пожалуй, правда. Магмет-Гирею хан большое войско не даст… А сам сколько ведет?.. Ладно… Голова, гонцов накормить, напоить и спать уложить. После заутрени придешь ко мне. Бирюча татарского в кандалы.

Юрша вновь обратился к Ивану:

– Дозволь слово молвить.

– Молви.

– Один из гонцов ранен. Лекарь нужен.

– Я смотрю и у тебя кровь. Отбивались?

– Так, государь.

– Голова, лекаря к ним.

– Еще, государь. Оставь полоняника без кандалов. Он доброй волей к нам пришел, помогал отбиваться от татар. Головой ручаюсь за него.

– Ой, смел ты, Юрша! От ума иль от дурости?

– Помилуй, государь, коли что не так сказал! Я от чистого сердца.

Хмыкнул царь и приказал явиться к нему после заутрени вместе с полоняником.

24

На следующее утро беседа Ивана с Юршей и Невезуном затянулась. Аким не находил себе места. Он прохаживался около красного крыльца архиерейских покоев, вертелся около черного хода. Всякого люда, особенно монашеского звания, выходило множество, а Юрши нет как нет. А вдруг прямо из чертога в пытошную? Его грызло беспокойство, он сам советовал Юрше говорить все как было, без утайки. Аким не без основания полагал, что Афанасий приставлен дозорным к Юрше и все равно доложит государю обо всем, что было и чего не было.

Аким окончательно уверовался, что дело скверно, когда увидел, как с заднего крыльца трое дворцовых стрельцов поволокли Невезуна. У несчастного подкашивались ноги. Аким проследил, куда его отволокли, и тут же вернулся. У него даже возникла крамольная мысль – кликнуть своих, чтобы в случае чего отбить Юршу силой. Но тут же спохватился; отбить, может, и удастся, но далеко от Коломны не уйдешь, кругом войска царские.

Тут еще знакомый стрелец прилип со своими разговорами. Он рассказывал, что в тот день, как они уехали в Дикое Поле, пропал боярич Даниил. Поехал из Тонинского провожать царя, а в Москву так и не приехал. Их полсотня по приказу государя всю округу обшарила – никакого следа не нашла. Говорят, государь боярина Прокофия здорово потряс, он должен знать, куда делся Даниил.

Освободившись от знакомца, Аким решил пойти в келью, отведенную их десятку, и посоветоваться с ребятами, что делать. Но тут появился гонец и заторопил его:

– Куда ты подевался? Десятник обыскался тебя!

Аким полетел на крыльях. Сказал Юрше, какого страха натерпелся, но умолчал о Невезуне – видел, что Юрша в радостном настроении, не хотел его расстраивать.

– По государеву приказу, – рассказывал Юрша, – дьяк Сулим отвел меня в свою подклеть. Дал новый азям, терлик суконный, порты, сапоги во какие. Государь сотником пожаловал!..

Аким удивился:

– И сотню дал?

– Пока нет. Как даст, тебя полусотником сделаю… Ведь вот как все получилось. Беседуем, обо всем расспрашивает, интересуется. Приказал дьяку переписать всех, кто помогал нам. Награды, говорит, потому установлю. Разбойниками интересовался. Сказал я ему, о чем Васька Блин просил. Задумался и молвил: «Пусть татар воюет, а там посмотрим». Невезуна о многом допросил, потом сказал, что еще поговорит после, и отпустил. Спирька велел отвести его в келью для убогих, а мне говорит: «Многого ты достоин, Юрий… Как по отчеству-то?» Назвался я. «Так вот, – говорит, – Юрий Василия сын, ко обедни приходи, рядом со мной стоять будешь. Только одежонку-то другую, почище надень». Я ему, мол, что другой-то нету. Он тут же приказал дьяку выдать мне одежонку вот эту, терлик сотника. Дьяк, понятно, намекнул, мол, не сотника, а десятника. Как цыкнет на него государь. «Царь, – говорит, – не ошибается в таких делах». И отпустил нас. Вот как бывает! Сейчас давай покатаем вальком одежду, выгладим маленько, да побегу к тем убогим, разыщу Невезуна. До обедни успею.

Аким взмолился:

– Юр Васильевич, прошу тебя, не ходи… Далеко это, за монастырем.

– Да? Тогда после обедни.

…После обедни воеводы большие и малые, коломенский синклит, иерархи монастырские, дьяки думные направились в трапезную. Юрше приказано было идти тоже и остаться у входа.

Государь и князь Владимир Старицкий, его брат двоюродный, сидели за отдельным столом, рядом второй стол, за ним настоятель монастыря, архиерей Коломенский Феодосий и другие иерархи церковные и монастырские. По другую сторону третий стол, за ним воеводы. Против этих – два длинных стола, тут садились все по старшинству, места указывал дьяк Разрядного приказа. Обычно вопрос, кому за кем сидеть, вызывал препирательства и большие недовольства. Во время походов Иван приказал места блюсти согласно воинскому старшинству, и дьяки следили, чтобы этот приказ выполнялся без укоснений. Поэтому под грозным взглядом царя все послушно садились на указанные места.

Когда все разместились, Иван поднял руку, говор утих, и он начал свое слово. Боярство и люд московский впервые услышали царя с Лобного места в июле 1549 года. Это было ново: обычно слово царское и великокняжеское зачитывал думный дьяк. А тогда молодой государь – было ему в то время девятнадцать лет – сам свое слово молвить изволил! Потом так и повелось: царь перед боярами и народом голос являл.

– Отцы духовные! Воеводы славные, большие и малые! Бояре! Люди служилые! Слуги мои верные! Много терпели мы обид, разорения и предательства от царя казанского, от татар неверных. Море слез выплакали наши русские матери и жены. Тысячи тысяч люда русского, братьев наших погибли от мечей татарских, захвачены в полон и проданы в рабство на веки вечные. Переполнилась чаша терпения нашего! Русский народ встал на борьбу с царем казанским. Господь Бог наш благословил нас на защиту православия. И вот теперь объединяются силы черные. В помощь Казани идут орды ногайские, на стольный град наш Москву идут орды крымские. Но не допустил Господь торжества силы адовой, помог нам отгадать замыслы коварные. Сей день стало нам доподлинно известно: крымский хан Девлет-Гирей с царевичем Магмет-Гиреем и янычарами турецкими ведут свои войска на Тулу-град. Преградить путь им послали мы воевод наших князей Щенятева да Пронского. А из-под Каширы ведут свои рати князья Курбский, Хилков и Воротынский. Сами мы, если понуждится, с царским полком станем под Переяславлем Рязанским. Все мы как один выйдем навстречу орде неверной!.. Это наше слово о ратном становлении. А упредить врага мы можем потому, что слуги наши верные, не жалея живота своего, принесли нам вести точные, нужные, государству полезные. Сказано: всякое деяние да воздастся. Отблагодарим мы слугу нашего. Сотник Монастырский, подь сюда. Дьяк, чти.

Юрша подошел к столу и поклонился Ивану большим обычным – до полу. Лысый дьяк подался вперед и начал читать нараспев. Юрша слушал, и удивлению его не было предела. Государь назначал его сотником своего охранного полка, жаловал ему деревеньку Хлыново под Броничами и дворянское звание. Дьяк подошел, подал дарственные грамоты и шепнул:

– На колени, благодари.

Юрша опустился на пол, чтобы справиться с волнением, повременил и хрипло сказал:

– Государь, выше всяких мер оценил ты мои заслуги. Клянусь перед Богом: всю мою жизнь буду верным твоим рабом и готов положить за тебя живот мой!

Ивану понравились слова Юрши, он милостиво улыбнулся и вымолвил:

– Встань, Юрий сын Василия. После трапезы нашей можешь отбыть в деревеньку свою на седмицу. Потом нагонишь нас. Дьяк, посади сотника.

Юрша задержался и вновь поклонился царю:

– Государь, дозволь молвить.

– Говори.

– Государь! Кругом враги, сам ты сказал. Не такое теперь время, чтобы прохлаждаться. Позволь мне остаться в войске твоем.

Иван воскликнул:

– Вот слово преданного слуги! Исполать тебе, Юрий свет Васильевич! Будь по-твоему. Отныне ты будешь находиться при нашей особе. – Гул недовольства прошел по трапезной. Иван окинул всех взглядом прищуренных глаз: – А вы, воеводы, князья мои любимые, не удивляйтесь. Я всегда буду ценить преданных слуг и возвышать их, не глядя на знатность. В сие время преданность важнее знатности. А знатность и преданность – высшее украшение царства нашего! Теперь же вознесем молитву Всевышнему и приступим к трапезе.

Из-за высокой спинки царского кресла вышел протопоп Андрей и резким голосом прочел длинную молитву. Владыка Коломенский, дряхлый седенький Феодосий, благословил трапезу. Уставшие стоять слуги ретиво бросились к столам, понесли похлебки, щи, ушицу. Потом рыбы разные, квашения, соления, пироги с рыбой и ягодами… Монастырь выложил перед царем свои запасы.

Запивали еду квасом и соками. Хмельное употреблять в походах запрещалось, но с царского дозволения и с благословения Феодосия разносили и меды шипучие. Иван со своего стола посылал кубки с медом князьям, отъезжающим в Тулу. Высокородным боярам и то не всем поднесли, а Юрша в тот день удостоился великой чести – царь Иван Васильевич самолично изволил налить кубок вина заморского и послал ему. Юрша, как положено, встал, поклонился царю и выпил кубок единым духом под одобрительные возгласы и завистливые взгляды застольников.

25

Сытый и слегка пьяный, пришел Юрша в келью к Акиму. Рассказал ему, в какой чести он у государя, и удивился тому, что Аким опечалился.

– Да ты что, друг мой Аким, отец мой названый? Радоваться надо!

– Чему, Юрий Васильевич? Как быстро возвеличат тебя, еще быстрее разжалуют. Чем выше вознесешься, тем сильнее расшибешься при падении.

– Почему я должен упасть? Почему разжалуют? Аким, может быть, я что-то не так делаю?

– Все пока так. Но лучше б ты стал монахом! Меня страшила твоя монашеская ряса, боялся, что загубишь ты свою молодость в келье. Поэтому учил тебя ратному делу. Радовался, когда тебя благословили в стрельцы… Но сотник, жилец! Это постоянно на виду государя. Обязательно кому-нибудь перейдешь дорогу… Появятся завистники, начнут искать твою родословную… – сказал Аким и осекся.

Юрша смотрел и не узнавал своего спокойного и рассудительного наставника. Не мог понять, что его так взволновало. Юршу всегда беспокоил вопрос: действительно, кто его родители? Воспоминания детства всегда связывались у него с монастырем, но иногда все затмевал образ доброй, очень красивой, ласковой женщины, которую он видел в детстве. Именно такой представлялась родная мать, маманя ему, воспитанному скитскими белицами и монашками. Он, ставши взрослым, ни с кем не говорил об этих воспоминаниях, берег их в своем сердце. Иногда ему казалось, что Аким что-то знает о его родителях, но старательно скрывает. Потому сейчас Юрша насторожился, оставшийся хмель соскочил окончательно.

– Ты знаешь моих родителей?! Они опальные, да? Чего же молчишь? Говори!

Вопросы эти сразу охладили Акима, он как бы пришел в себя и уже спокойно ответил:

– Откуда мне знать… А вот они, бояре да князья, будут знать о твоем худородии. Всегда попрекать станут. И опять же, ты дворцовые порядки не знаешь, кривить душой не умеешь. Запутают они тебя и поминай как звали!