– Государь… Та-Таисия… – И закричал: – О горе мне! Против меня все силы ада! Будь проклят…

Подбежал Сургун:

– Уходи, Настенька, уходи. У нас за такие разговоры языки рубят!

Настя прыгнула из возка в снег. Юрша схватил ее за руку:

– Постой. Скажи боярышне и мое слово. За всю жизнь я любил только ее и никогда не позабуду! Нависла надо мной беда смертная. Раньше я спастись хотел, может, убежал бы куда. А теперь мне жизнь не мила. Один конец скорей бы! А пока жив, пойду в монастырь, схиму приму. Прощай!

Юрша повалился в кибитку, Аким вскочил на облучок. Застоявшиеся кони легко вынесли через снежные сугробы, по дороге пошли ходкой рысью.

На следующее утро Аким в возке, а Юрша верхом остановились у Яузских ворот Москвы. Сопровождавший их стрелец отъехал в сторонку. Аким сказал:

– Юр Василич, ты сейчас свою жизнь в грош не ставишь, а все же поостерегись. За тобой ведь много людей потянут, ежели что…

– Помню, отец. Прежде всего о тебе моя забота. Ранее еще с тысячником говорил. Он тебе десяток стрельцов даст, начинай службу нести. Вот съезди, проводи гостей незваных и ступай. Коней пригони, тысячнику дай. Ежели вернусь, дома тебя подожду. А постригусь сразу, свидимся когда-нибудь.

– Жаль мне с тобой расставаться, Юрий! Да, видать, придется. Давай облобызаемся, друг мой сердешный.

Юрша свесился с седла, они трижды поцеловались. Аким перекрестил его, сам перекрестился на придорожную часовенку, отвернулся, чтобы скрыть слезы, и, тронув коня, запылил снежком по Коломенскому тракту. Юрша долго смотрел ему вослед… Потом в сопровождении стрельца, следуя вдоль стен Белого города, выехал на Троицкий тракт.

17

Коломенский тракт накатан множеством возков, мчащихся в обе стороны, с пристяжными и цугом. Аким спешил, но ехал малоутоптанной боковой дорогой. Здесь лошади было тяжелей, зато не приходилось постоянно уступать дорогу знатным людям да строптивым царским гонцам, которые не ленились благословить плеткой зазевавшегося.

Когда от Бронич свернул с тракта, лошадь по занесенной дороге пошла шагом. Тишина вокруг, плавное движение убаюкали Акима. Разбудило его приветствие:

– Здравствуешь, Аким Дорофеич! С возвращением.

Рядом с возком глыбился каурый конь, по грудь утопая в сугробе. В седле парень, узнал не сразу – младший сын самого богатого мужика из Хлынова.

– Здорово, Игнат. Катаешься?

– По наказу старосты. Гости барина нашего Юрия заморского вина захотели. Дали старосте серебра, он и послал меня в Броничи. Вот везу целый бочонок.

– Значит, гуляют они?

– Гуляют. Говорят, от них Домна убежала, у старосты спряталась. А он, как прежнему барину, двух баб безмужних к ним послал. Маслена!

– Небось ждут вино?

– Знамо дело, ждут.

– Тогда беги.

– Итто. – Конь его скакнул, обдав возок комьями снега, вымахнул на дорогу и скрылся за поворотом.

Сон к Акиму не вернулся. Беспокоили слова Игната. Гуляют, а! Выбрали время. Харитон, видать, в батю пошел – Деридубу по молодости из-за баб частенько перепадало.

Когда ехал деревней, повстречал Игната, возвращавшегося с барского двора. Спросил:

– Отвез? Довольны?

– Ага. Харитон барин добрый. Кубок заморского поднес.

Около церкви увидел отца Нефеда, тот пошел к нему навстречу. Аким остановил коня, Нефед, волнуясь, заглянул в возок:

– Нету Юрия Васильевича? Тогда ты слушай. Как вам уехать, ко мне монашек горбатенький пришел, сказался из епархии. Помогал службу править. Но любопытен не по сану. Все сквозь забор к вам в усадьбу заглядывал. Заметил, что я сзади стою, приказал помалкивать, дело, мол, государево.

– Тут он? Повидать бы.

– Нет, вчера ушел.

– Благодарствую, отче.

К усадьбе подкатил на рысях. Ворота прикрыты, но не заперты. Въехал – ни одного живого человека. Пес загавкал, потом сел у конуры и, рыча, скалил зубы. В доме многоголосо пели. Аким кипел от негодования, но сдержался, разгонять гостей сразу не пошел. Распряг коней, завел их в конюшню и задал корма. Стал выходить и невольно остановился: Неждан стоял, обняв пса, тот, положив передние лапы к нему на грудь, довольно урчал, энергично помахивая хвостом. Картина невероятная, потому что собака была на диво нелюдимая и злющая, на Акима до сих пор рычит, хотя он много раз кормил ее. А тут за три дня дружба и любовь. Пес первым заметил Акима и пристыженно отступил к конуре. Неждан, отряхиваясь, затараторил:

– С приездом, Аким! Аз не угадал, кого Бог послал. Дивишься, что со псом милуемся? Меня дед, Царство ему Небесное, за власы таскал да поучал: с человеком собачься, а с собакой человеком будь. Вот и стараюсь.

Аким сердито спросил:

– Почему ворота настежь? Где конюх?

– Харитон его за старостой послал, добрым вином угостить хотел. И тебе с дороги хорошо будет, радости прибудет.

– Весело живете. Ну, пошли.

– Слава Богу, не скучаем. Редко нас барами считают, вот и пользуемся.

Вошли в горницу, тут никого не было, на лавке валялись бабьи шубы. Из опочивальни шел гомон. Аким распорядился:

– Ступай крикни Харитона сюда, да баб гони. Сейчас я вас другим повеселю.

– Смотрю, Аким, завидуешь ты нам. Могли бы третью бабу кликнуть.

– Чего мелешь, постыдись! Ступай.

В опочивальне все затихло. Харитон вышел с пьяной ухмылкой. Усы задрались к глазам, рожа будто кирпичом натерта, рубаха на брюхе расстегнута. Аким постарался говорить спокойно:

– Непотребством занимаешься, Харитон. А в селе монах живет, за вами через забор наблюдает.

Харитон тотчас протрезвел, с лица сползла краснота, осталась только на шее. Спросил поспешно:

– Монах горбун?

– Горбатый. Что – знакомый?

– Неждан, шубу! Убью поповского шиша!

– Опоздал, ушел еще вчерась. Откуда знаешь горбуна?

– В Кириллове впервое увидел. Потом в скиту попался. Хотел его там придушить. Сбежал. Не к добру это.

– Вот так. По следу идет. Поколь беда не грянула, уходите.

– Мы-то уйдем, а Юрий где?

– В Троицком монастыре, постриг принять хочет.

– Ну и дурак! Ему с нами уходить надобно.

Дверь из опочивальни отворилась, вышли две ухмыляющиеся бабы. Пока они надевали шубы, Неждан оделил их по копейке. Они, поклонившись, ушли довольными. Тут же вошел конюх и сообщил, что староста занемог, явиться не может. Харитон распорядился:

– Ладно. Коней как следует корми, на рассвете едем.

Однако уехать им не удалось. Легли спать пораньше, но уснуть не успели. Застучали в ворота, залился лаем пес. Первым оделся и выскочил Неждан и пропал. Аким собрался выйти за ним, но вернулся, взял саблю и разбудил Харитона. На дворе заскулила собака, но скоро замолкла. Послышались тяжелые шаги. В горницу вошли сразу человек пять. Аким встретил их со свечой. Узнал стражников из Разбойного приказа и их полсотника Мирона, который скомандовал:

– Именем государя, брось саблю! А, знакомый!

– Стрелецкий десятник Аким. С чем ты, полусотник, пожаловал?

– Татей покрываете! Пришли взять. Ребята!

Аким с саблей и свечой в руках попятился в опочивальню. Увидел, как стражники втолкнули обратно в избу Харитона, попытавшегося выскочить в выдавленное окно. Свеча осветила его испуганное лицо, это был человек окончательно растерявшийся. Вдвоем они могли бы еще отбиться, но одному сопротивляться не имело смысла. Аким положил саблю, отошел к стене. Полусотник Мирон сел в передний угол; стражники заложили подушками выдавленное окно, засветили еще одну свечу.

– Где второй тать? – спросил Мирон.

– У нас татей нет. Есть гости, – хмуро ответил Аким.

– Чего же гость в окно полез? Где монах?

– Тут аз.

Только сейчас Аким увидел маленького монаха в шубе поверх рясы. Под шубой заметен был горб, одно плечо выше другого. Мирон обратился к нему, кивнув на Харитона:

– Этот?

– Тот самый. Харитоном звать. А сбежал Неждан.

– Ну, десятник Аким, где Неждан? В окно сиганул?

– Не видел. Был тут, в избе.

– Ребята, обыскать двор. Пошлите за священником и старостой. А теперь, Аким, где дворянин Юрий Монастырский? Почему в Хлыново не вернулся? Чего молчишь?

– Монастырский для меня барин. Приказал мне вернуться, а сам сел на коня и уехал. Куда – не сказал.

– Врешь, старик, знаешь. Он тебя не раз отцом называл. Где он?!

– Не знаю.

– Вон как ты крутишь! Ребята!

Два стражника схватили Акима, вывернули руки, нагнули. Третий встал сзади с плеткой, ждал знака.

– Где Юрша? Молчишь? Десять горячих ему!

Стражник хлестал во всю силу, сопровождая удары выкриками: «Вьиих! Вьиих!» Аким беззвучно вздрагивал, после десятого удара выпрямился.

– Вспомнил? Говори.

Аким покачал головой:

– Хоть убей, ничего не знаю.

Стражники опять нагнули Акима, но Мирон остановил их:

– Погодите. Ты… как тебя? Харитон, знаешь, где Юрша? Говори, пока плетей не отведал.

Тот начал торопливо объяснять:

– Когда Юрша отсель уезжал, говорил, что в Москву. Аким вернулся и сказал, что он в Троицкий монастырь подался. В монахи хочет. – Перехватив злой взгляд Акима, ответил: – Нечего на меня коситься! Влипли, теперь чего молчать!

Мирон согласился:

– Правильно! Когда уехал?

– Выходит, два дня тому…

И тут произошло самое неожиданное. Аким до сих пор не сопротивлялся стражникам, а тут вдруг раскидал их, схватил со стола саблю и с воплем: «Убью гада!» бросился на Харитона. Тот рванулся к двери. Мирон, вылупив бешеные глаза, заорал:

– Держи их! Туды растуды!

В дверях образовалась свалка. Аким вырвался из нее и вскочил на скамью. За ним увязались три стражника с саблями наголо, но первым никто нападать на решался. С полу поднялся Харитон, перепуганный, но невредимый.

– Вот везет дерьму! Жив! Сдаюсь! Не хочу вашей крови. – С этими словами Аким сошел со скамьи и воткнул саблю в пол. Его тут же связали.

В опочивальню вошел отец Нефед, привели старосту и конюха. Мирон начал допрос. Его интересовало, как Юрша относился к старосте, мужикам, бабам. Потом начал спрашивать, кто гостил тут, особенно про Харитона и Неждана. После допроса конюха и старосту высекли, отдали приказ беречь деревню, она отходила государю. О приезжающих сообщать в Броничи наместнику.

Потом поели, попили. Все, что понравилось из добра, забрали себе. Присутствующий при этом староста попытался удержать грабителей: мол, государево это теперь. Его вторично поучили – высекли.

Как рассвело, собрались уезжать. Акима с Харитоном посадили в возок, к ним забрался горбатый монах, и двор опустел.

Староста, кряхтя и держась рукой за спину, запер ворота, покричал конюха, но того и след простыл. Посчитал лошадей, оставшихся в конюшне. Пошел к дому, но остановился, испуганно перекрестился. Он увидел, что разрубленный пополам пес, лежавший у конуры, зашевелился, а из конуры вылез Неждан, посиневший, дрожащий, заикаясь, сказал:

– Никого нет? Пошли в дом, снега прихвати, растирать будешь. Чуть не замерз. Пес погиб, а меня спас, загородил. Никто не догадался в конуру заглянуть. Ты чего жмешься? Высекли?!

Примерно через час он, раскрасневшийся, сидел за столом, допивал и доедал, что осталось от стражников. Староста стоял перед ним и слушал его болтовню. А собравшись уходить, Неждан такое сказанул, что Михей обомлел:

– Нравится мне тут у вас, тихо. А стражников монах привел, ему недолго жить осталось. Опять же, барский двор в лес упирается. Так что мои людишки другой раз приходить будут, пока хозяева не появились. Ты запас еды и питья тут храни, убудет – пополняй, а больше тебя ничего не касается. Тутошнего конюха не меняй. Собаку новую заведи. Да запомни: ты ничего не знаешь. А то у нас ребята бедовые, ненароком придавить могут.

Староста видел, как Неждан вынул из-под поленницы плетеные снегоступы, перевалился через забор и исчез. Подошел Михей к частоколу, заглянул в щель: ничего не видно и следов нет…

18

Юрша остановился на постоялом дворе близ Троице-Сергиевского монастыря. Перекусив немного и отдохнув, он оставил стрельцу шубу, саблю, поколебавшись немного, отдал и нож. Главные ворота монастыря были закрыты, привратник пропустил его в калитку. Из каморки навстречу вышел и поклонился монах:

– С благополучным прибытием в нашу обитель. Как прикажешь доложить о себе?

Юрша назвал себя, монах недоверчиво окинул его взглядом – государев стрелецкий сотник и вдруг в простом темном кафтане – и протянул к нему опечатанную кружку: