– Вы уже здесь? Хорошо-с, хорошо-с… Итак, дорогой Василий Петрович, вам с вашим героем для аудиенции пять минут. Не более того…Сегодня у государя большая почта, и он должен ее просмотреть, и непременно-с до завтрака. А где командир полка, в котором священствует наш герой? – он с особым ударением проговорил «наш герой». – Кажется-с, подполковник также приглашался?!

Генерал почтительно наклонил голову перед рослым советником:

– Приглашался, естественно, приглашался, Иван Николаевич. О том отдельно писано в приказе в 30-ю пехотную дивизию. И писано, что вместе с полковым священником 54-го Минского пехотного полка обязан прибыть в ставку и подполковник Кременецкий. Но он, к сожалению, получил ранение.

– Ну-с, если ранение, это хорошо! А то вы частенько забываете в точности исполнять мои поручения.

– Иван Николаевич, как возможно, как возможно…

– Очень даже возможно-с.

В маленькой передней у окна, зашторенного тонким полотном, стояли два молодых высоких офицера в новенькой наглаженной полевой форме, перекрещенной ремнями и саблями с темляками. На руках ослепительно белые перчатки.

Государь сидел за столом, на котором аккуратными стопками лежали как сами газеты, так и их обзоры, которые исправно делало и присылало министерство иностранных дел, другая разнообразная корреспонденция. Удивительно доброе, располагающее к себе лицо: короткие, гладко причесанные волосы не закрывали глубоких залысин, бывших продолжением высокого, с двумя глубокими продольными морщинами лба. Густые, пышные усы почти закрывали рот, нависнув над нижней пухлой губой. Усы переходили в такие же густые курчавые бакенбарды, крепкий, волевой, чуть выдвинутый вперед подбородок был гладко выбрит. И усы, и бакенбарды, и редкие волосы отливали сединой. Оттененная темно-синим сукном мундира, эта седина не столько подчеркивала возраст, сколько придавала государю величия и мудрости. Над плотным воротом мундира офицера драгунского полка белела полоска свежего подворотничка. У петлички под самым воротом был прикреплен георгиевский крест. Невероятная простота царской формы была поразительной на фоне ярких мундиров, и даже несколько праздных костюмов его окружения, проживавшего в ставке в Горном Студне.

Перед государем, несколько в стороне, стоял его адъютант. Как я понял, это был князь Суворов – человек, известный своим остроумием, умением сочинять четверостишия, которые затем с большой охотой воспроизводились офицерами. Особое место занимали едкие пародии в адрес нашего неприятеля. Ходили слухи, что и туркам они известны, и среди них даже объявились охотники выследить и убить Суворова.

Царского адъютанта за его острословие любили в войсках, но побаивались в ставке. Со стороны эта боязнь выглядела как почтение, ибо Суворов ко всему был и храбрым человеком, готовым в любую минуту жизнь положить за государя. Положить без промедления. И государь это осознавал. Это была не та показная преданность, которой грешили многие из царского окружения. Они-то знали, почему к своему адъютанту государь весьма благоволит.

Император, не отрывая взгляда от разложенных бумаг, кивнул головой, что означало «можно входить», довольно разгладил усы и постучал пальцем по бумажной стопке:

– Однако, судя по донесениям, успех намечается, как вы считаете, князь?

– Несомненно, Ваше Величество, определенно.

– Сие надо отметить! – Государь поднял голову, взглянул на стоявшего впереди меня советника: – Иван Николаевич, подготовьте-ка грамоту о награждении Владимиром с мечами князя Александра Александровича. Первой степени, несомненно. Князь Суворов, как это по-вашему должно звучать?

– Ваше Величество, определенно так, – и князь Суворов выдернул из-за обшлага мундира уже заготовленный им текст, – извольте посмотреть наброски.

– Так, так… «Благоразумные распоряжения Вашего Императорского Высочества во время командования отдельным отрядом в действующей армии, вполне соответствующие видам главнокомандующего и общему плану кампании, дают вам право на особенную нашу признательность. Храбрые наши войска отражали все нападения превосходившего их численностью неприятеля и выказали при этом свои превосходные боевые качества». Хм, недурно-с. Вполне, вполне… – Затем, подумав, он заметил: – Надо бы перед храбрыми войсками поставить «предводимые вами».

– Ваше Величество, перед храбрыми войсками стоите только вы как государь император, а затем уж… – улыбнулся Суворов, – но если вы так считаете…

– Ах, князь, ах, проказник, – рассмеялся государь, – как у вас все получается. Увольте-с, я стою позади войск.

– Ваше Императорское Величество, извольте не согласиться, только не позади. А даже и если там, где вы определили, то лишь только для того, чтобы стать той сильной опорой, от которой отталкиваются наши войска, дабы потеснить неприятеля и выиграть поход.

Государь всплеснул руками и улыбнулся:

– Вот ведь как воспринимается моя позиция!!.. Мда-с! Красноречиво! За это вас и ненавидят турки. Однако, Иван Николаевич, – государь посмотрел на советника, – обязательно поставьте «предводимые вами». Думаю, что и Александру Александровичу, и его офицерам это будет приятно.

– Будет сделано, Ваше Величество!

Суворов приблизился и что-то шепнул на ухо государю.

– Да-да, согласен… – Он помахал в сторону советника пальцем: – Иван Николаевич, и командира 12-го армейского корпуса великого князя Владимира Александровича также Владимиром с мечами второй степени. Оба сии награды заслужили.

– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество, – советник поклонился и вышел.

Только после этого государь взглянул в мою сторону, поднялся и развел руками:

– Вот так богатырь! Наслышан, наслышан, особенно лестно отзывался о вашем преподобии князь Суворов. Да и не только он, вся ставка говорит о тех чудесах храбрости, которые проявляют наши священнослужители на поле брани. Князь, а где «Биржевые Ведомости», которые описали подвиг, совершенный отцом Сергием? – Государь взял протянутую князем газету: – Да, прекрасно, восхитительно! Истинно православный герой-священник, перед которым не устояли враги. – Он вышел из-за стола и направился ко мне, и я почувствовал, как предательски задрожали колени, даже не помню, как император обнял меня и трижды по христианскому обычаю поцеловал, как взял меня за локоть, подвел к большому кожаному креслу и усадил в него, сам сел в такое же напротив: – Рассказывайте обо всем, как участвовали в деле, мне очень интересно. В газете, наверное, не все так прописано, как оно было?

Памятуя наказ генерала, я поднялся, чтобы ответить, но государь повелительно махнул рукой:

– Если я вас усадил, то сидите, негоже такому богатырю ваньке-встаньке уподобляться. А я не в обиде буду, что вы посидите в моем присутствии, – и он хитровато улыбнулся, – ведь кроме нас с вами да князя Суворова этого больше никто не видит, не так ли? Теперь сказывайте!

– Примерно все, государь-батюшка, «Биржевые Ведомости» изложили. Ее корреспондент Максимов весьма обстоятельно у всех выспрашивал.

– Хорошо писал Максимов, жаль, что его ранили. Очень жаль, и павшего Верещагина, хороший художник был. Помяни Господи его и другое воинство, – государь поднялся, повернувшись к иконе Казанской Божией Матери, широко перекрестился. Вслед за ним перекрестились и мы с князем Суворовым. – Князь, распорядитесь относительно кофе. Думаю, что сей напиток будет полезен и приятен отцу Сергию с дороги… Или вас уже потчевали? Думаю, что нет. Они себя не забывают, а о других пусть государь заботится.

Я стал рассказывать об июньской переправе через Дунай, когда наш полк атаковали большие силы турок, и как мы сдержали их натиск, не позволили, чтобы они утопили нас в реке.

– Значит, турок не осилил вас?

– Нет, государь-батюшка, бежал турок!

– Дайте-ка я осмотрю ваш крест. Удивительно, необъяснимо! Значит, в него попали две пули… выпущенные вам прямо в грудь?!!

– В него, государь-батюшка, в него. Вот эти две отметины ими оставлены. Как я уже говорил, при переправе через Дунай 15 июня.

Я называл государю эту дату, которая стала моим новым днем рождения. И в этот день с особой силой молюсь Господу нашему Иисусу Христу и в молитвах возношу ему свою благодарность.

– От одной пули, раз крест спас вам жизнь, это можно отнести за счет случайности, как говорит наш князь Суворов, а от второй – это своего рода знамение. Не так ли, князь?

Князь поклонился:

– Несомненно. Склонен считать, Ваше Величество, что в этом знамении есть особый знак.

– И какой же?

– Осилим мы турка, с Божией помощью осилим. Вера наша покрепче, чем их, будет.

– Их вера тоже сильна, – государь задумчиво посмотрел в окно. – Мы должны уважать неприятеля с его верой. Уважай веру чужую и горячо люби свою. – Его взгляд остановился на иконе Казанской Божией Матери: – И если мы такого сильного неприятеля побеждаем, значит, наше дело правое, значит, наша вера сильнее, благороднее в этом деле. Болгары нам братья по вере. Это священное братство! Что может быть крепче его? – государь посмотрел на меня, словно этот вопрос адресовался мне, и тут же сам ответил: – Нет такой силы!

Князь Суворов выпрямился:

– Ваше Величество, истинно так! Какие слова! Ваше Величество, я передам их журналистам. Эти слова должен прочесть весь мир.

Император улыбнулся:

– А сколько в этом мире тех, кто вообще не хочет ничего слышать об успехах России, о силе и духовной мощи нашей православной веры.

– Ваше Величество, хоть один турецкий мулла покажет вам свой знак, который спас ему жизнь, и притом дважды?..

– А вы как считаете, отец Сергий, – государь опять посмотрел на икону Казанской Божией Матери, словно этот вопрос относился к ней, – осилим мы неприятеля?

Мне захотелось сказать нечто особенное, но я растерянно пробормотал:

– Осилим, государь-батюшка, ибо на вас возложен перст Божий, чтобы привести нас к победе.

Государь кивнул, на его исхудалом лице засветилась улыбка.

Кофе не подали. Не успели. Вошел Иван Николаевич и с полупоклоном сообщил, что подошло время царского завтрака.

Государь достал из кармана расческу, провел ею по усам и бакенбардам, поправил китель с «Георгием»:

– Что ж, будем соблюдать распорядок. Дисциплина во всем, и прежде всего здесь, на войне… Это особенно важно. Князь, отцу Сергию место за столом! И еще, князь, вам поручение…

Какое поручение государь давал князю Суворову, услышать не довелось, ибо Иван Николаевич аккуратно взял меня под локоть и вывел из царского кабинета во двор, где меня уже поджидал Синельников.

– Господин ротмистр, проводите его преподобие к столовой.

Синельников учтиво наклонил голову.