XVII
Палач и жертва

В широком капоте из тяжелой турецкой материи, в которой преобладал ярко-красный цвет, с распущенными волосами, подхваченными на затылке ярко-красной лентой и все-таки доходившими почти до колен, стояла Ирена Станиславовна и с улыбкой глядела на растерявшегося от ее внезапного оклика Оленина.

В этой улыбке была не радость приветствия, а торжество удовлетворенного женского самолюбия.

Она несколько минут молча глядела на него своими смеющимися, прекрасными глазами.

Он тоже молчал, невольно залюбовавшись так неожиданно появившейся перед ним прекрасной женщиной.

Она, действительно, была восхитительна.

Тяжелые складки облегали ее роскошные, рано и быстро развившиеся формы, высокая грудь колыхалась, на матовых, смуглых щеках то вспыхивал, то пропадал яркий румянец, – след все же переживаемого ею, видимо, внутренного волнения.

Высоко закинутая голова, деланная презрительная улыбка и деланный же нахальный вид доказывали последнее еще красноречивее.

Виктор Павлович сидел под взглядом этой женщины, как в столбняке, – он похож был на кролика, притягиваемого взглядом боа и готового броситься в его открытую пасть, чтобы найти в ней блаженство гибели.

Все думы, все мысли как-то моментально выскочили из его головы, и она, казалось, наполнялась клокочущею, горячею кровью.

– Ирена… – задыхаясь, произнес он и бросился к ней.

Она как будто ожидала именно этого и отстранила его, бывшего уже совсем близко от нее, своей рукой.

Разрезной рукав капота позволил ему увидеть точно отлитую из светлой бронзы, обнаженную почти до плеча руку.

– Я не ожидала, что вы так рады встрече со мной, Виктор Павлович! – насмешливо произнесла она.

Руки, поднятые для того, чтобы обнять эту чудную женщину, опустились.

Он отступил и как-то весь съежился.

Обливаемый у колодца горбун почему-то пришел ему на память.

Холодная дрожь пробежала по его телу.

– Ирена… – тоном мольбы, снова произнес он.

– Добро пожаловать, дорогой муженек… Довольны ли вы своей холостой квартирой?

Он молчал.

– Присядем, что же мы стоим… Вы как-то странно принимаете гостью, даже не предложите сесть…

Она звонко засмеялась, сделав особое ударение на слове «гостья».

Он бросился подвигать ей кресло.

– Нет, я сяду здесь, – сказала она и быстро направилась к турецкому дивану, уселась на нем, вытянув свои миниатюрные ножки в красных сафьянных туфельках и чулках телесного цвета.

Виктор Павлович стоял, судорожно сжимая рукой спинку кресла.

Она снова подняла на него свои смеющиеся глаза.

– Что ж вы не ответили мне, довольны ли вы вашей квартирой, которую я убрала с такой заботливостью, с таким старанием и с такой… любовью…

Она снова захохотала, подчеркнув это последнее слово. Этот хохот произвел на него впечатление удара бичем.

– Что вам от меня надо?.. Зачем вы меня мучаете?.. – прохрипел он.

Его горло, видимо, сдавливали нервные спазмы.

– Ха, ха, ха… – снова разразилась она веселым хохотом, – мучаю… Чем же это, позвольте вас спросить, мучаю… Не тем ли, что позаботилась устроить вам удобную квартиру, сообразную положению капитана гвардии… Вы, впрочем, исключены, кажется… Вы забыли и о службе, и о карьере для прекрасных глаз Зинаиды Владимировны…

– Ирена, – перебил он ее, – я запрещаю вам произносить это имя…

– Запрещаю… – фыркнула она… – Запрещаю… Кто же это вам дал право мне что-нибудь запрещать или позволять?.. Если так, то вы каждый вечер будете слышать от меня это дорогое имя, которое я профанирую, по вашему мнению, моими грешными устами. Грешными… А ведь они были, быть может, почище и посвятей, чем уста Зинаиды Владимировны… А кто сделал их грешными? Отвечайте!

Виктор Павлович молчал, до боли закусив нижнюю губу.

– Вы молчите… Извольте, я не буду задавать вам более таких щекотливых вопросов, но помните, что слово «запрещаю» относительно меня вы должны навсегда выбросить из вашего лексикона.

– И вы для этих разговоров удостоили меня своим посещением, да еще и незвестным мне путем? – делано-холодным тоном спросил Оленин.

– Для чего бы то ни было, я имею полное право, когда хочу, приходить к моему мужу, а путь очень прост. Вам стоило обратить внимание на глубину двери, ведущей отсюда в кабинет, чтобы догадаться, что в толстой стене, разделяющей эти комнаты, устроена лестница, ведущая наверх, а в боковой стене двери есть другая, маленькая дверь, запирающаяся только изнутри, и ключ от которой находится у меня. Удовлетворено ли ваше любопытство?

– Это, однако, не объясняет мне ничего в наших отношениях, да и самое требование ваше о моем переезде сюда, в квартиру с такими странными приспособлениями, мне, признаться, совсем непонятно…

– Вот как… А вам было бы, конечно, понятнее, проделав с бедной, беззащитной девушкой постыдную комедию, лишив ее честного имени, бросить ей подачку и передать другому, успокоившись устройством таким способом ее судьбы… Это для вас понятнее?

– О какой подачке вы говорите?.. Я хотел разделить с вами мое состояние…

– А разве это не подачка? Разве значительность суммы может изменить дело, разве десять рублей не все равно, что десять тысяч, сто тысяч, миллион даже, разве сумма цены изменяет факт купли? – взволновано заговорила она и даже отделилась всем корпусом от спинки дивана.

– Но… – растерянно и смущенно перебил ее Оленин, – я предложил вам этот дележ после того, как вы отказались обвенчаться со мной вторично и сделаться на самом деле моей законной женой… Я и теперь снова предлагаю вам это, вместо этой устроенной вами для меня тюрьмы и исполнения вами роли тюремщика…

– Тюрьмы, – усмехнулась она. – За ваше преступление тюрьма небольшое наказание, а такого тюремщика вы и совсем не стоите… А, может быть, вам бы хотелось в его роли видеть Зинаиду Владимировну…

– Ирена!

– Что… Ирена… Я вам сказала, что я не перестану говорить о ней и не перестану…

Она уже сползла с дивана и, опустив ноги на пол, топнула ножкой.

– Но почему же вы не хотите быть моей женой? – прошептал он, совершенно подавленным голосом.

– Не чувствую ни малейшего желания изменить свое положение.

– Что же хорошего в этом положении?

– А что же дурного? Я девица Родзевич… Живу со своей теткой. Свободна как ветер… Меня окружают поклонники, которым я, благодаря вам, могу безнаказанно дарить свое расположение в весьма осязательной форме…

– Ирена… Замолчи! – вскрикнул он.

– Почему я должна молчать… Мы вдвоем, и я говорю вам правду… Мне терять нечего… Надо только действовать с умом, а его я не пойду занимать у вас… Я довольствуюсь вашим состоянием…

Она захохотала, но в этом хохоте слышались горькие ноты.

– Возьмите его себе… Все… и освободите меня от этой муки! – выкрикнул он.

В этом крике слышалась нестерпимая внутренняя боль.

– Оно и так мое, – холодно сказала она. – Но мне нужно и вас.

– Зачем?..

– Вопрос более чем странен… Я затрудняюсь ответить, так как вы сейчас доказали мне, что не любите откровенности… Ну, хоть бы затем, чтобы быть холоднее с моими поклонниками…

– Мне страшно понимать вас…

– Какой вы стали боязливый… А почему вы не подумали, что мне будет страшно то, что вы заставили меня понять…

– Я увлекся… Я любил вас…

– А я, может быть, вас до сих пор люблю…

– В таком случае… Ирена, дорогая… – он подошел и сел около нее на край дивана. – Почему ты не хочешь обвенчаться со мной?

– К чему… Что изменит брак в наших отношениях? Ничего… Для вас, я понимаю, он был бы выходом из вашего тяжелого положения, для вас он был бы к лучшему, а для меня только к худшему… Я ведь не сказала вам, что я люблю вас до самопожертвования… Я люблю вас… люблю потому… потому что вы мне еще не разонравились…

– Это откровенно…

– Я предупреждаю вас, что буду только откровенной…

– Но почему же, сделавшись моей женой, ваше положение изменится к худшему?

– А вы этого не можете сообразить… Между тем это так просто… Теперь вы мой раб, а тогда я буду вашей рабою…

– Как так?

– Да так. Теперь вы в моей полной власти… Я могу распоряжаться вами и вашим состоянием…

Он вздрогнул.

– Не бойтесь, я не буду злоупотреблять этим… А тогда выдав мне свое имя, не лучше чем имя Родзевич, сочтете, как всякий мужчина, свой долг относительно меня исполненым… Вы устроите дом… будете отпускать мне суммы на хозяйство, на булавки. А себя сочтете свободным… На ревнивых жен не обращают внимания… Ревность жены – такое общее место… Ведь ей дано положение, место почетной прислуги… Ведь развлечения мужа на стороне не потрясают ее домашнего трона… Чего же ей нужно… Так рассуждают мужья и жены волей-неволей должны подчиниться… Не то в нашем положении… Я не потерплю не только малейшей измены, но даже возникшего подозрения… Вам придется забыть Зинаиду Владимировну…

Он встрепенулся…

– Но я не могу же не бывать там хоть изредка… Это покажется странным… Мы даже дальняя родня.

– Как вы перепугались… Даже приплели родство… Бывать я вам разрешаю везде… Но знайте, что мне будет известно каждое ваше движение, каждое слово… И берегитесь, если вы от вашего немого обожания к этой девчонке, перейдете к более существенным доказательствам ваших чувств… Горе и ей… Впрочем, она мне поплатится и за прошлый год.

В последних словах Ирены Станиславовны прозвучало столько злобы, что Виктор Павлович невольно вскочил с дивана и отошел в сторону.

– За что же?.. В чем же она виновата?.. – простонал он.

– В том, что стала на моей дороге… Вы знаете басню Лафонтена «Волк и ягненок». – Я волк – вы меня сделали им… Но довольно об этом, поговорим о вас… Вы хотите поступить снова на службу?

– Хочу и поступлю, – резко ответил он, еще не успокоенный от раздражения.

– Куда? – властно спросила она.

Он как-то невольно подчинился ее авторитетному тону и покорно отвечал:

– В гвардию… В тот же полк…

– Вот как? Кто же это устроил вам?

Он рассказал о ходатайстве Архарова и о встрече с государем.

– Это хорошо… Значит мне хлопотать не придется…

– Вам… – насмешливым тоном спросил он, думая хоть этим уязвить этого прекрасного «палача», как мысленно называл он Ирену.

– Да мне… – спокойно сказала она.

– Через ваших поклонников… Слуга покорный…

– Вы ревнуете… Это мне почти нравится, – усмехнулась она.

– И не думаю.

– Не лгите… Но успокойтесь… Я хотела просить Шевалье.

– Какую Шевалье?

– Мою приятельницу… французскую актрису.

– А… знаю… Что же могла тут сделать актриса?

– Очень много… Пожалуй, более чем сам Архаров.

– Каким образом?

– Она хороша с Кутайсовым… Вы понимаете?

– Понимаю…

– Вот я в моей непрестанной заботе о вас, – насмешлево продолжала она, – хотела через нее добиться прощения вас государем… Но это уладилось иначе и я очень довольна! Чем меньше услуг мы требуем от наших друзей, тем лучше.

– Относительно меня, вы, понятно, не держитесь этого правила?

– Вы мне не друг… вы враг.

– Вот как!..

– Несомненно… Вы укрощенный мною зверь, и не будь у меня в руках хлыста, вы бы растерзали меня… Вы обвиненный, я палач, а разве палач и жертва могут быть друзьями.

– Вы, однако, доволно правильно глядите на вещи… И такое положение укротителя и палача вам нравится? – сказал он.

В голосе его звучала бессильная злоба.

– Очень… Нет ничего лучше чувства власти… Вы, мужчины, очень хорошо знаете это. Почему же женщина не может воспользоваться обстоятельствами, дающими ей в руки эту власть.

Он заскрежатал зубами.

– Не сердитесь… Разве можно сердится на такую красивую женщину.

Она встала во весь рост и закинув на голову свои обнаженные руки, лениво потянулась.

Вся кровь бросилась ему в голову.

– Садитесь сюда, рядом со мной! – села она снова на диван.

Он повиновался. Она обвила его рукой за шею и потянула к себе.

Снова мысли и думы, весь, только что окончившийся унизительный для него разговор, вылетел у него из головы и она снова наполнилась одною клокочущею горячею кровью.