В те годы запрет для разведки был введен строжайший: с агентами-коммунистами работать нельзя. Они всегда и везде под наблюдением спецслужб. И нарушение, пусть невольное, этого правила, как считается, погубило Зорге.
Такой точки зрения придерживался и Борис Игнатьевич Гудзь. Вот как он оценивает арест разведчика в 1941 году:
– В отношении Зорге была допущена очень крупная ошибка. Это мое личное мнение. Оно оспаривается многими исследователями, авторами толковых книг о Рихарде Зорге. Он держал связь с реэмигрантом Етоку Мияги, членом американской компартии. Но как же можно работать с коммунистами? Они ведь везде за рубежом находились под наблюдением. Художник Мияги выехал из Японии в США, где наши его завербовали. На побережье в Сан-Франциско, он там жил до конца 1932 года, образовалась чуть ли не миллионная колония японцев. Но начальнику военной разведки Яну Карловичу Берзину пришла мысль использовать Мияги в Японии. Он изымает художника-коммуниста из нормального японского окружения в Штатах и осенью 1933-го посылает в Японию на связь с Зорге, которому подсказали: нужно встретиться с таким-то человеком, он уже находится в Японии, используйте его. Рихард так и поступил. Не раскусил, что нельзя столь явно и столь часто общаться с коммунистом.
Напомню, дело Рамзая было раскрыто в Японии не военной контрразведкой, а их политической охранкой. Эта служба, работавшая по коммунистам, случайно вышла на Мияги через другого коммуниста, тоже раньше жившего в США.
А художник вошел в Токио в моду, рисовал портреты высших руководителей, большей частью военных, их жен. Был вхож во многие модные салоны. Так что не только Одзаки, но и Мияги обладал важнейшей информацией. Тоже очень полезная, но и опасная связь. Такие люди – всегда под наблюдением охранки. Надо это понимать.
– Но в чем здесь просчет Зорге? Мияги-то ему прислали по приказу из Москвы. И как же Зорге мог ослушаться?
– Так и мог: решить на месте – рискованно, нецелесообразно. Меня, работавшего во 2-м отделе Разведупра, смущало и другое. В 1919 году Зорге вступил в компартию Германии, возглавлял коммунистическую газету, был партийным функционером и другом Эрнста Тельмана. Это ему была поручена охрана советской делегации во главе с Куусиненом, прибывшей на съезд КПГ. Через пять лет, в 1924-м, перебрался в Москву, вступил в нашу компартию. И даже написал три публицистические книги, понятно какого направления, под собственной фамилией. И немецкая контрразведка могла это обнаружить.
– Но как получилось, что не обнаружила? Как вышло, что весной 1933 года в Берлине перед поездкой в Японию в качестве корреспондента Зорге удачно прошел все собеседования и получил на то разрешение от партийных нацистских бонз?
– Проглядели его, потому что прошло относительно немало времени между той его партийной работой и приходом Гитлера. Изменилась власть, и, быть может, нацисты не сразу взялись за старые архивы. Коммунистов они уничтожали безжалостно. Опасность оставалась всегда и нами учитывалась. На всякий случай для Зорге была заготовлена версия: он разочаровался в юношеских увлечениях левым движением, теперь, повзрослев, полностью разделяет идеологию национал-социализма. Мы разрешили ему вступить в фашистскую партию. Но переживали, тревожились – вдруг коммунистическое прошлое всплывет. Не всплыло. И Берлин по представлению уполномоченного гестапо в Токио даже предложил Зорге стать руководителем отделения нацистской партии в Японии. Рамзай благоразумно отказался. Это вовлекло бы его в чисто внутренние конфликты и дрязги, мало что дав взамен. Да и более тщательную проверку личного дела могло спровоцировать.
Дополню Бориса Гудзя и рассмотрю все версии провала группы Рамзая.
По первым двум все началось с ареста художника Етоку Мияги. По одной из них японская политическая полиция вышла на «другого коммуниста», который затем совершенно случайно вывел ее на Мияги. Бдительные жильцы пожаловались на соседа: тот болтает лишнее. И болтуна, чтобы постращать, вызвали в полицию.
Разговор с инспектором не предвещал больших открытий – обычная бытовая ссора. И вдруг разволновавшийся посетитель начал давать показания. Изобличал некого художника Мияги как предателя, врага нации. Даже подозрительные полицейские не поверили трусу, в буквальном смысле слова наделавшему в штаны от страха.
Однако за художником теперь на всякий случай присматривали: мало ли что. И очень быстро выяснилось, что Мияги – действительно коммунист, да еще сующий нос, куда не надо, и к тому же общающийся с иностранцами. «Топтуны» установили: художник постоянно встречается с корреспондентом уважаемых немецких газет Рихардом Зорге. Что может быть общего между коммунистом и нацистом, не вылезающим из немецкого посольства?
И охранка, вышедшая на Зорге по коммунистической связи, простите за специфическую терминологию, передала Мияги контрразведке.
Итак, мы рассмотрели две версии ареста художника. И принадлежность одного из членов группы к компартии, и предательство соседа-стукача. Да, линия Мияги остается в деле Зорге наиболее уязвимой.
Но вот и третья версия, в которую, судя по токийским изданиям, верят сами японцы, а натолкнули их на это американцы. Группу Зорге якобы выдал один из руководителей японской компартии Рицу Ито. Формальных доказательств нет. Есть лишь ссылка на протокол допроса Ито, который действительно был знаком с Мияги. Допрос вели «умело», и Ито не выдержал, назвав участников шпионской группы, среди которых были одна из малозначащих помощниц Зорге и все тот же художник. Когда после войны Рицу Ито пытались допросить его товарищи по компартии, он сбежал в Китай. Но и там бывшие соратники его нашли. Они вроде бы даже просили уничтожить Ито, как предателя, но гуманные китайцы лишь засадили его за решетку на 27 лет. Ито, как ни странно, выжил, вернулся в Японию, где заклейменный врагом собственными соратниками скончался в преклонном возрасте, так ни в чем и не признавшись.
Эпизод с Рицу Ито видится совместной японо-американской попыткой дискредитировать коммунистов, представлявших в конце 1940-х – начале 1950-х годов определенную силу и имевших немало сторонников. Если Ито действительно под пытками кого-то и выдал, то именно двух коммунистов, никак не подозревая о глубоко законспирированной группе Рамзая.
Есть и четвертая версия, она выглядит достаточно правдоподобно. В начале 1940-х в Токио с подозрительностью смотрели на все с клеймом «сделано в США». Полицейские составили список японских граждан, которые, проведя годы в Штатах, вернулись домой. Время от времени проводилась выборочная проверка каждого такого «американца». Настал и черед Мияги. А дальше всё, как следовало ожидать. Без всяких предателей – коммунистов и стукачей – засекли его регулярные встречи с Одзаки. Они охранку насторожили. Когда поняли, что больной туберкулезом соотечественник встречается с югославским журналистом Вукеличем и немцем из пресс-службы германского посольства, поднялся переполох. На исходе второй недели слежки выяснилось, что после этих встреч доктор Зорге спешит в дом коммерсанта Клаузена. Тот самый, в котором, как свидетельствовал пеленгатор, работала рация. Почерк радиста совпадал с тем, что действовал поблизости от жилищ Зорге и Вукелича. Сомнения почти отпали. Хотя оставались спорные моменты, было решено взять Мияги и Одзаки, а затем – остальных.
И, наконец, существует еще и пятая, классическая версия. Ее в мягкой форме озвучили в России только в 1995 году, ссылаясь на бывших непосредственных руководителей Зорге из военной разведки. По этой версии на Рамзая вышли случайно. Его никто не выдавал и не предавал. Просто группа работала очень долго. И лишь цепь случайностей, а вовсе не допущенные ошибки или предательства, на девятом году активнейшей деятельности привела Зорге к неизбежному концу.
Хочется в это верить. Уж очень славных, достойных людей собрал Рихард Зорге под красные знамена, которые сам считал коминтерновскими. А японцы признания Зорге в служению именно Коминтерну с удовольствием приняли. Война с набравшей в военные годы огромную мощь Красной армией в их планы не входила. И чтобы лишний раз не злить СССР, называли Зорге не советским шпионом, а именно коминтерновцем. Не забыли об этом напомнить даже при казни 7 ноября 1944 года.
Аресты начались с Мияги. Когда пришли за художником, он, все поняв и стремясь избежать неминуемых пыток, совершил харакири. И опять версии. Первая – с помощью самурайского меча, с которым ему позировали натурщики. Версия вторая – воткнул в живот старинный нож.
Совершить харакири Мияги не сумел. Его мигом доставили в тюремную больницу и откачали. Он тут же ухитрился, обманув охрану, выброситься с третьего этажа. Но и на этот раз самоубийство не удалось. Не суждено было ему умереть относительно легкой смертью.
Наверное, после этого следователи поняли, что Мияги будет молчать, и все равно допрашивали его с неимоверной жестокостью. Он ничего не сказал. Тюремщики прозвали художника «фанатиком». Мучили на допросах. Етоку терял сознание, его обливали водой, снова били. Говорил только в бреду. Звал умершего отца и жену.
Во время следствия Мияги сделал заявление. Вот часть его: «Понимая, что главная задача заключается в том, чтобы избежать войны между Японией и СССР, я принял решение вступить в организацию как простой солдат. Я принял участие в ней, отдавая себе отчет, что в военное время буду приговорен к смерти». Мияги проявил себя стоиком. Да, фанатичным, верным, преданным. Неизлечимо больной, страдающий от туберкулеза в последней его стадии, он скончался в тюрьме 2 августа 1943 года.
Если бы японцы знали, кто первым сообщил Советскому Союзу о подготовке их нападения на озере Хасан, они бы обращались с Мияги поаккуратнее. Не дано им было докопаться до того, что сигнал тревоги, тотчас в СССР принятый, подал именно этот смертник.
Не вступая в бессмысленный спор с Гудзем, замечу: существует и другое объяснение возвращения Мияги из Соединенных Штатов в Японию. Американцы еще в 1932 году собирались арестовать художника-японца, казавшегося им подозрительным. И чтобы не потерять ценного агента с необычной профессией, Мияги решили вывести из Америки. Сам он был не прочь поехать в Москву. Больше-то некуда. Мияги даже обратился с просьбой отправить его в Советский Союз. Ему не отказали, сообщив лишь, что «такая возможность изучается».
Но в это время в Японию отправился Рамзай, которому требовалась поддержка. И с согласия художника Берзин перебрасывает того в Токио. Следует встреча с Зорге и с Вукеличем в музее. Говорящий по-английски Мияги выступает в качестве гида, знакомит Рамзая и его спутника с секретами современной японской живописи. Прикрытие надежное, объясняющее общение с иностранцами. К тому же Зорге убеждается, что его потенциальный помощник хладнокровен, умен и уже неплохо знаком с разведывательной работой. Где еще найдешь такого среди японцев? И он уговаривает Мияги стать его другом. Живописец сомневается. И все же не может отказать советскому резиденту. Его «да» становится началом долгого и плодотворного для советской разведки сотрудничества. И началом конца группы Рамзая осенью 1941 года.
Никакой вины Зорге здесь нет. Конечно, важную роль художника понимал еще один помощник Зорге – югославский журналист Бранко Вукелич. С Мияги общался и Одзаки, но знакомство двух японцев подозрений до поры до времени не вызывало.
Все документы, попадавшие в руки Рамзая после обработки, моментально уничтожались. Законы конспирации соблюдались. Что можно было еще предпринять, чтобы обезопасить группу Рамзая? К тому же Мияги с давних американских времен тяжело болел туберкулезом. Сомнительно, чтобы человека обреченного заподозрили в работе на иностранную разведку. Полиция была осведомлена о его доходах от продажи собственных картин и чтения лекций о японской культуре на приличном английском.
Из США он привез три тысячи долларов – деньги по меркам 1941 года немалые. И Мияги об этих сбережениях иногда «пробалтывался». Уж не знаю, накопил ли их сам художник, или советская разведка заранее обеспечила агента этой суммой. Ее обладатель, человек свободной профессии, мог и не ходить каждый день на работу. Это устраивало не только его – главным образом Зорге. К тому же Мияги всегда отличало немногословие.
Супруга Одзаки не подозревала, чем занимается ее супруг. Профессионал Вукелич, разведясь, по предложению или приказу Зорге отправил жену на родину, в далекую Австралию. Новая спутница жизни – японка – ждала ребеночка, не до разведки ей было. А русская жена Макса – Анна Клаузен – работала на советскую разведку еще с шанхайских времен.
Так что выскажу свою точку зрения, которая согласуется с классической версией: Зорге сгубило время, уж очень долго держался он со своими людьми в Японии. Плюс случайность, которой стал выход полиции на Мияги. Увы, случай и предательство всегда довлеют над жизнью любого, даже самого осторожного разведчика.
О проекте
О подписке