– Да в том-то и дело, что нет, а я вообразил себе, что он непременно должен скрываться. Уж я и туда и сюда – нигде нет. Я объехал и обшарил по крайней мере десять домов, а он играет себе преспокойно на бильярде в трактире.
– Может ли быть? И он ничего не знает о том, что у него производили обыск?
– Как не знает! Из дому к нему приходил человек сказать об этом.
– Что же он ответил?
– Пускай, говорит, обыскивают.
– Что же это? Беспечность, хладнокровие?.. Введите его.
Полицейские чиновники вышли. Я остался с прокурором. Дверь растворилась, и в кабинет вошел молодой человек. Он притворил за собой дверь и поклонился.
– Позвольте просить вас подойти к столу, – сказал я.
Он подошел. Высокий рост, сильное сложение и необыкновенно красивая наружность делали его замечательным.
– Вы дворянин Никандр Петрович Ичалов?
– Да-с, я Ичалов.
– Который вам год?
– Двадцать третий.
– Ваше вероисповедание?
– Конечно, православное.
– Вы служите?
– Нет.
– Под судом не были?
– Не был, да, вероятно, не буду и в дальнейшее время.
– Дай Бог, чтобы уверенность ваша вас не обманула.
Необычайное спокойствие Ичалова приводило меня в недоумение. Мы с прокурором невольно переглянулись.
– Вы знавали Елену Владимировну Русланову? – продолжал я допрос.
– Да, я был хорошо принят в доме ее родителей и пользовался ее вниманием.
– За что же вы ее зарезали?
– К кому вы обращаетесь с этим вопросом?
– Конечно, к вам. Кроме нас с вами, здесь, как видите, никого нет, кого бы я мог допрашивать.
– Так позвольте вас попросить повторить ваш вопрос.
– Что послужило для вас поводом к убийству Елены Владимировны Руслановой?
– Я понимаю, как бы я должен был отвечать на подобный вопрос, но я слишком уважаю отправления судебной власти, чтобы выйти из роли допрашиваемого.
– Прошу вас отвечать категорически: зарезали вы или нет девицу Русланову?
– Ни Руслановой, ни кого-то другого не резал! И уверяю вас, что, если бы мой отец слышал ваш вопрос, он заставил бы меня с вами стреляться!
Ичалов смотрел мне прямо в глаза. Он был совершенно спокоен. Ни тени волнения не было на его лице! Румянец во всю щеку, глаза глядят как-то насмешливо.
– Так я отвечу за вас: зарезали ее вы и никто другой.
– Отвечая за меня, вы облегчаете мне нашу беседу, и я вам за это очень благодарен, потому что эта комедия начинает мне надоедать.
– Зачем вы ездили в Москву?
– Я в Москве не был, кажется, с февраля, в последний раз я ездил для того, чтобы повидаться с матерью и сестрами!
– А теперь с кем желали вы там повидаться?
– Я не был в Москве. Я приехал с отцом из деревни.
– Я бы вам посоветовал не упорствовать в запирательстве. Я не предлагаю вопросов о вещах, мне неизвестных. Я имею факты. Вы были в Москве.
Ичалов промолчал. Прокурор пристально смотрел на меня, как бы желая сказать, чтобы я смягчил тон допроса.
– Почему, – обратился я к Ичалову, – вы не были двадцатого октября на балу у Русланова, тогда как получили приглашение?
– Я, право, не могу уже упомнить, почему я не поехал на бал. Не поехал, вероятно, потому, что не хотелось ехать.
– Где же вы были во время бала?
– Я был дома, собирался на другой день ехать в деревню.
– Поздно вечером, в одиннадцатом часу, вы, однако же, выходили из дома?
– Я был дома целые сутки.
– Кто это может подтвердить?
– Мои домашние.
– Так вы утверждаете, что на другой день после бала у Русланова вы отправились в деревню к вашему батюшке?
– Я поехал к отцу двадцать первого октября. По дороге я встретил Афанасьева, с которым пробыл несколько дней на охоте.
– Кто это может подтвердить?
– Если одного моего утверждения вам недостаточно, это может подтвердить мой отец и вся деревенская прислуга.
– Домашние ваши не могут знать, сколько времени вы были на охоте с Афанасьевым и не заезжали ли еще куда-нибудь.
– Так это знает Афанасьев.
– Где же сейчас Афанасьев?
– Он уехал в Самару.
– Считаете вы нужным, чтобы Афанасьев был призван к допросу?
– Мне это не нужно, а нужно ли это вам, вы знаете лучше меня.
– Где вы оставили ваш пиджак коричневого цвета?
– Право, не знаю! Об этом лучше спросить у моего лакея. Пиджак, вероятно, дома, а если его нет дома, может быть, я забыл его в деревне или где-нибудь во время охоты.
– Ну а если бы я показал вам ваш пиджак и сказал бы, где вы его забыли?
– Очень был бы вам благодарен.
Я достал из шкафа пиджак.
Ичалов смутился, но сразу же сказал:
– Пиджак похож на мой, но только я не ношу платья с заплатами.
– Заплата могла быть пришита и не вами. Вы могли случайно оторвать клок сукна, например, слезая с какой-нибудь лестницы.
Я пристально смотрел в глаза Ичалову, но он уже вполне овладел собой.
– Я не имею привычки лазить по лестницам, – сказал он с усмешкой.
– Потому вы, вероятно, и оборвали ваше платье, что заранее не приучили себя лазить по лестницам. Но этот клок сукна найден на лестнице, по которой вы спускались из дома Русланова.
Ичалов молчал.
– Я могу даже сказать вам, что это платье шил вам портной Фишер.
– Это действительно мой портной.
– Не ваши ли это сапоги?
– Может быть, и мои.
– Не были ли они на вас двадцатого октября?
– Не помню.
– Не в них ли вы были, когда бежали по саду Русланова?
– Когда?
– Двадцатого октября, после убийства!
– Я уже сказал вам, что двадцатого октября не выходил из дома.
– Каким образом досталась вам бриллиантовая диадема Елены Руслановой?
– У меня ее нет.
– Знаю. Вот она, здесь, в этой коробке. Эту диадему вы в Москве продали Аарону по баснословно низкой цене.
– Я никакого Аарона не знаю и в Москве не был.
– Позвольте посмотреть вашу правую руку?
Ичалов протянул ко мне свою правую руку и держал ее наружной стороной кверху. Я ее перевернул. Два больших, уже почти заживших шрама виднелись на ладони. Пятый и четвертый пальцы были наполовину согнуты.
– Прошу вас вытянуть согнутые пальцы.
– Я не могу, пальцы мои болят.
– Отчего болят ваши пальцы?
– Я порезал себе руку во время охоты.
– Так вы настаиваете на своем? Вы не признаете себя виновным?
– В убийстве Елены Владимировны я виновен настолько же, насколько и вы.
– Но я могу рассказать вам теперь все подробности совершенного вами преступления.
– Мне будет очень интересно их выслушать.
– Двадцатого октября, во время бала, вы зарезали Русланову и похитили с ее головы диадему. Спускаясь через окно по лестнице, вы ее уронили и упали вместе с ней. Падая, вы выронили диадему и нож, которым при падении ранили себе руку. При этом пола вашего пиджака застряла в расщепе лестницы. Вставая, вы оторвали кусок вашего пиджака. Затем, подняв оброненные вещи, вы пробежали садом и перелезли через забор. Вы думали, что вас в это время никто не видел. Но вы упускаете из виду, что оставили кусок вашего платья на лестнице, что от ваших сапог остались следы на снегу и что кровью своей вы обрызгали забор. По этим указаниям началось следствие.
Двадцать первого октября вы уехали в Москву, где остановились в гостинице «Мир». Туда к вам являлся ростовщик Аарон, с которым вы условились о цене за бриллианты. На другой день вы послали к ростовщику рассыльного (бляха № 61), а сами скрылись и поехали к отцу в деревню. Верно? Не так ли? Вы видите, господин Ичалов, что я знаю достаточно, чтобы не сомневаться в том, кем совершено преступление. Я советовал бы вам не упорствовать далее в запирательстве: чистосердечное признание облегчает наказание, и вам было бы лучше избавить меня от необходимости уличать вас посредством свидетелей.
– Я не виновен в убийстве Руслановой, – сказал Ичалов.
Я отворил боковую дверь и позвал Аарона. За ним вошли доктор и конвойные.
– Хаим Файвелович Аарон, – сказал я, – нет ли между нами того, кто вам продал бриллианты?
Аарон подошел к Ичалову и сказал ему:
– Отдайте мне мои триста рублей! Я знаю, что они не у вас, но вы виноваты в том, что я их теряю.
Ичалов оставался спокойным, не обращая внимания на слова еврея.
– Хаим Файвелович Аарон! Повторите ваше показание.
Еврей снова рассказал то, что уже было известно.
– Ну, что же?
– Ничего! – сказал Ичалов.
Я велел увести Аарона в тюремный замок и предложил доктору осмотреть руку Ичалова. Доктор заключил, что сухожилия двух пальцев были повреждены порезом очень острого ножа.
Тогда я предъявил Ичалову письмо, представленное портнихой Мазуриной. Он сказал, что в первый раз его видит.
Затем я велел ввести Фишера. Он, уже при Ичалове, вновь рассмотрел пиджак, штаны, жилетку и повторил, что все эти вещи сшиты в его магазине по заказу Ичалова для него самого.
– Я постановляю, – сказал я, подавая Ичалову протокол для подписи, – заключить вас под стражу согласно статьям сто девятнадцать и четыреста двадцать один Устава уголовного судопроизводства и пункта четвертого статьи тысяча четыреста пятьдесят третьей Уложения о наказаниях.
Секретарь в это время доложил, что несколько лиц ожидают меня в приемной. Опасаясь какой-либо сцены, я сам проводил арестанта до выхода. Ичалов не сопротивлялся.
В приемной мне бросились в глаза старик Ичалов, Руслановы и Бобровы. Проходя мимо Анны Дмитриевны Бобровой, Ичалов окинул ее каким-то насмешливым взглядом. Она же глядела на него с выражением любви и сострадания, щеки ее пылали, она была взволнована. «Положительно, они влюблены друг в друга!» – подумал я.
Возвращаясь в кабинет, я пропустил впереди себя Русланова.
– Так вот кто негодяй, убивший мою дочь! Кто бы мог подумать! Верните его, если можно, я желал бы с ним поговорить.
– Завтра я удовлетворю ваше желание. Сегодня не могу.
Русланов, просмотрев протоколы, ушел через приемную. Там сидел отец Ичалова, но они не поклонились ДРУГ Другу.
Я остался вдвоем с прокурором.
– Знаете, – сказал мне прокурор. – Хотя Аарон и узнал его, хотя против него существует так много улик первостепенной важности, я все-таки не решусь утверждать, что он убийца: до того он неподдельно хладнокровен! Он отвергает даже свою поездку в Москву, которая удостоверяется такими неопровержимыми свидетельствами. Тут можно потерять голову. Сколько испорченности надо предположить в человеке, по-видимому, таком честном и добропорядочном!
Когда прокурор вышел, я пригласил старика Ичалова. Он был взволнован, но не давал воли словам. Очень сдержанно он попросил у меня объяснений.
Прежде всего мне нужно было его допросить, и я обратился к нему со словами:
– Статья семьсот пятая Устава уголовного судопроизводства предоставляет отцу обвиняемого право устранить себя от свидетельства. Желаете ли вы воспользоваться этим правом в настоящем случае?
– Да, я должен им воспользоваться: неосторожное, необдуманное слово могло бы погубить моего сына. Я не желаю давать показания по существу дела. Но как отец я могу свидетельствовать только о добрых, несравненных качествах моего сына.
– Согласно той же статье, отказываясь от ответов на вопросы, склоняющие к обвинению, вы лишаетесь права свидетельствовать обо всем том, что может служить к оправданию.
– Так я лучше ничего не буду говорить. Расскажите мне подробности этого невероятного дела.
Я ему рассказал.
– Это непостижимо! Он действительно был у меня в деревне, но всего лишь одну последнюю неделю, а до того времени, как он говорил, был с Афанасьевым на охоте. Преступление очевидно, но что же привело его к этому проступку? Боже мой! Боже мой!
Я постарался его успокоить, но слова мои не произвели никакого действия. В страшном отчаянии, совершенно растерянный и расстроенный, старик Ичалов вышел из моего кабинета.
После его ухода я отправился в клуб, где нашел почти все наше общество. Боброва была там же и танцевала очень весело. Увидав меня, она обратилась ко мне:
– Правда ли это, что Ичалов будто бы оказывается убийцей Елены Руслановой? Какой вздор! Можно ли выдумать такую небылицу!
В это время кавалер напомнил ей, что их очередь делать фигуру, и разговор наш прекратился.
О проекте
О подписке