Часть I

В квартире они расположились вокруг овального приличной величины стола, где вскоре появились чай, кофе по-турецки, конфеты и всякие выпечки, на что Анастасия Антоновна была великая умелица.

– Только рассказывать будем по очереди, потому что я переплывала водную границу с отцом и матерью, двумя братьями и двумя сёстрами, а Иосиф где-то перешёл сухопутную границу, – сказала Анастасия, усаживаясь за стол.

– Как вам удобно, так и рассказывайте. Горю желанием услышать. Наверно, это жутко интересно! – ответила Клавдия Петровна.

– Пожалуй, начну со своей краткой биографии, чтобы в дальнейшем меньше возникало вопросов, – сказала Анастасия Антоновна, глубоко вздохнув, после чего села и начала свой рассказ: – Родилась я в тысяча девятьсот двенадцатом году третьей дочерью в семье зажиточного хуторянина Антона Семёновича Карабут с весьма суровым и властным характером. Невзирая на свой средний рост и кавалерийские ноги, но с довольно хорошо атлетически сложенной фигурой, он был очень сильным и выносливым, пятипудовые мешки мог таскать длительное время, а пышная чёрная шевелюра и едкие чёрные глаза придавали ему такую суровость, что от одного его взгляда шёл мороз по коже. Судя по темпераменту и внешнему облику, отец больше напоминал цыгана или турка. Кстати, фамилия Карабут интерпретируется в переводе с тюркского языка и с небольшим сокращением: «кара-бут» – «чёрная туча» или «чёрное дерево».

В противоположность отцу мать, Елена Давыдовна, в девичестве Гнояная, была очень спокойная: нежная, ласковая, небольшого роста, пышная, что делало её настоящей матроной. А когда она распускала свою чёрную длинную косу, которая свисала ниже ягодиц, то эта коса оттягивала голову назад, а так мама каждое утро заплетала и закручивала косу сзади на голове. Её большие серые глаза, встроенные природой в красивое белое лицо, всегда ласково смотрели на детей – манили к себе и одновременно придавали лицу кротость и миловидное выражение. Уместно будет отметить: в молодости она была стройна и настолько красива, что начиная с её пятнадцати лет с близлежащих сёл и городов такие же помещики, как и их семья, и даже купцы засылали сватов, которым из-за возраста отказывали, а в восемнадцать лет она сама выбрала отца.

В семье нас было шестеро детей. Старшая – Пелагея, среднего роста и полноты, вся в веснушках – была своеобразно умна и очень тактична, с маленьким круглым лицом, рыжеватыми волосами и бегающими карими глазами. За ней – Татьяна; округлая фигуркой, она всегда чего-то жевала, в период качания мёда бегала на пасеку и кружками пила мёд. Училась не очень, за что ей часто попадало, была хитра и ленива, да ещё и себе на уме. Третьей была я, описывать себя не буду, поскольку вы меня видите и хорошо узнали меня за период нашего общения. Следом за мной – Александра, мы с ней очень похожи и ростом, и лицом, и даже характером, невзирая на то, что она на год моложе меня, а засим не буду описывать и характеризовать. Единственное, чем она отличалась от меня, так это влюбчивостью; она постоянно грезила после того, как тайком от родителей прочла какой-то роман. И стоило появиться у нас каким-нибудь молодожёнам, как она тут же прилипала к молодой со своими вопросами о любви и близости с мужчиной.

Старший из моих братьев – Геннадий, всегда спокойный, покорный и учтивый к родителям, но задумчивый, ростом чуть выше среднего, худощавый; лицо чистое, вытянутое и с большим носом. Младший брат – Иван, он же последний в нашей семье, противоположность всем нам по темпераменту – сангвиник в полном соответствии. Внешностью он был копией нашего отца – девяносто процентов, лишь юмор, молодость и деспотизм отличали его от отца.

Жили мы обособленно на хуторе Бовин, который состоял из трёх семейных усадеб братьев Карабут. Одной из усадеб была наша, вторая – дядьки Василия, третья – дядьки Макара. Расстояние между усадьбами было в пятнадцать минут хода пешком.

Усадьбы располагались вокруг большого проточного пруда, расстояние до него у всех было примерно одинаковое, в нём водилась рыба к столу. Водоплавающие понемногу кормились тем, что водилось в пруду, и плавали в этой воде; у всех этой птицы было предостаточно.

Жили натуральным хозяйством, земли у каждого было по сорок десятин посевных площадей, а может, и больше. Не помню, сколько десятин занимали большой фруктовый сад, пасека, бахча, огород и вся усадьба, в которой разместились дом из шести комнат, амбар, мастерские, конюшня, хлев-коровник, курятник, свинарник и прочие строения. В то время мы имели пару плугов, бороны, сеялку, косилку и установку для обмолота зерна. Жили зажиточно. Имели в наличии четыре лошади-пятилетки, три коровы, несколько телят, свиней с поросятами больше пятнадцати; курам, гусям и уткам не вели счёта. Пасека была большая, ульев, наверное, штук пятьдесят, если не больше.

И всем этим хозяйством управляли сами – всей семьёй; хочу подчеркнуть, что каждая скотина и участок земли были закреплены за кем-то. К примеру, мы с Таней доили коров и кормили свиней, а из земель за нами был закреплён баштан. Огород – за Шурой; Паша хозяйничала по дому под руководством матери, она её готовила к самостоятельной жизни в связи с тем, что та была на выданье. Геннадий ухаживал за лошадьми, а Иван гонял гусей и уток – утром на пруд, вечером обратно. Мать держала домашнюю кухню и контроль над всем и постоянно напоминала, кому что делать, готовила корма для свиней и птицы. Отец занимался рынком и всеми тяжелыми мужскими делами, когда бывал дома.

– Выходит, вы были кулаки? – с вопрошающей интонацией в голосе произнёс Александр Васильевич; надо сказать, что как юрист в выражениях он не стеснялся.

Анастасия Антоновна, уловив в интонации Александра Васильевича жёлчный вопрос, не стала акцентировать внимание на нём так, как ожидал вопрошавший, но ответ последовал спокойно и незамедлительно:

– Да, по тем временам мы считались середняками, а ненавистным словом тех времён и мерок нас бы так и посчитали. Если бы мы остались на месте, то при раскулачивании, конечно, назвали бы кулаками и отправили бы на Соловки.

Через некоторое время, когда гости и хозяин начали прикладываться к кофе, хозяйка продолжила повествование с первого дня, когда начались беды в их семье, доведшие до иммиграции.

– Мать моя, Елена Давыдовна, в тот день, ближе к вечеру, начала нервничать, чаще выходить из дома и поглядывать на дорогу, ведшую с нашего хутора в город. Она ждала нашего отца, Антона Семёновича, который на двух подводах повёз продавать зерно в город вместе с братьями, которые тоже везли зерно и некоторые сельхозпродукты на продажу. Оснований для беспокойства было два: первое – то, что после продажи при нём находились деньги, по тем временам большие, он ещё кое-что должен был купить; второе – то, что уж очень большая страсть у него имелась до женского пола. Мать догадывалась, что у него в городе водится любовница, которую он непременно навещал по приезде и у которой неоднократно оставался ночевать; после каждой такой поездки приезжал пьяный, жизнерадостный и с сильным запахом женских духов. И каждый раз после таких ночёвок в городе он привозил матери духи, которые, как правило, проливались у него в кармане. Он объяснял это тем, что на фабрике плохо закупорили. Но в тот день он приехал с покупками поздно, но без духов для матери и ещё у калитки громко, чтобы слышали все, кто встречал его, объявил: в городе и стране смута, а большинство её называет революцией.

– Анастасия Антоновна, это какой период года был, весна или осень? – попросил уточнить Селищев.

– Александр Васильевич, давайте я отвечу вместо супруги, – заговорил отец, – ибо тесть мой не раз рассказывал этот момент, а прикинув время года, получалось, что это была Февральская буржуазно-демократическая революция в России семнадцатого года, которая через восемь месяцев и привела к Октябрьской социалистической революции.

А всё из-за того: самодержец наш своим манифестом отказался от престола в пользу своего младшего брата, великого князя Михаила Александровича Романова, по предложению Государственной думы. А великий князь Михаил II ответил: мол, если народ на референдуме решит мне занять престол – тогда я приму эту миссию на себя; в противном случае я отказываюсь от престолонаследия. Вот так великий князь Михаил II стал однодневным царём всея Руси.

Тогда сформировали первый состав Временного правительства, председателем которого был избран Георгий Евгеньевич Львов. В это правительство вошли двенадцать министров, в том числе и Александр Фёдорович Керенский, остальных не буду перечислять, поскольку он играл ключевую роль с марта по ноябрь 1917. Важно отметить, что в мае это правительство разогнали и создали первое коалиционное правительство, а в августе уже создали второе коалиционное правительство; как в первом, так и во втором председателем правительства избирался Керенский, и ещё было четырнадцать министров, – закончил своё пояснение Иосиф.

– Уже совсем поздней ночью пришли дядьки: Василь и Макар с жёнами, – продолжала Анастасия Антоновна. – Нас, детей, отправили в одну из комнат, чтобы мы не мешали их разговорам и не слышали секреты старших. Сидели долго, о чём-то говорили, спорили, советовались, а тема была одна: как жить дальше и что делать? Остановились на том: сидеть на месте, а там время покажет, только теперь надо копить деньги и скупать золото и всякие драгоценные камни, брильянты на случай, если придётся бежать!

Это я рассказываю со слов матери, которая рассказывала мне уже в Иране, когда я была замужем за Иосифом, а кое-чего со слов отца, когда он рассказывал таким же беженцам и бедолагам, как и он сам, добровольно создавший эту участь не только себе, но и всей семье, о своей горькой жизни.

После того вечера отец с братьями по очереди стали ездить в город узнавать новости, но хозяйство как вели, так и продолжали вести.

С города зачастил друг отца – батюшка Ферапонт, привозил новости, а от нас увозил продукты в обмен на золотишко и мелкие камешки.

– А где вы учились, если жили так далеко от города? – вдруг спросила Клавдия Петровна.

– Осенью, после окончания всех сельхозработ, приезжал к нам учитель и учил нас грамоте; жил и столовался у нас, а весной уезжал с началом полевых работ. Отец нас заставлял делать буквально всё, в восемь лет сажал на коня и заставлял вместе с ним пахать. Чуть позже – сено косить, а потом и жито; он сам работал как вол и нас заставлял, да так распределял работы, что всем хватало на целый день, и попробуй не сделать то, что он задал, – выпорет как сидорову козу! Заставлял работать, чтобы не нанимать батраков, иногда, конечно, нанимал двух или трёх, когда был богатый урожай. Зимой, правда, приходили с города, кроме учителя, мастеровые: сапожники, портные и плотники, обшивали всех и ремонтировали инвентарь и прочее. Нанимали и мастеров по ремонту гужевого транспорта, работали и шорники, все эти люди жили и питались у нас за одним столом. Отец зимой занимался реализацией выращенных сельхозпродуктов. В стране шла гражданская война. С началом революции эта часть страны была под гнётом белых генералов: Деникина, Краснова и Шкуро. Через наш хутор неоднократно проходили разные войска, красные приходили и просили накормить солдат или дать продуктов, некоторые оставляли какие-то расписки. Белые приходили как хозяева, требовали продукты якобы за то, что защищают нас от красных, другие трактовали по-другому, будто освобождают нас от ига красных. Проходили разные банды, в основном по ночам, как они только себя не величали, и тоже требовали, а чаще просто отбирали то, что им было нужно.

Надо сказать, мой отец был мудрым человеком: когда узнал про революцию, он под большим стогом сена вырыл погреб, постелил и обложил его гудронированным брусом, после чего обмазал растопленным гудроном от влаги и обил рейкой, сделал две вытяжные трубы, замаскировав их в сене. Туда он спрятал мешков сорок пшеницы, двадцать – муки, по бочонку сала, мёду, масла подсолнечного, смальца, мешок соли, сахара и бочку керосина. Всё это он делал с моей матерью, выпроводив нас, детей, на это время к тётке по материнской линии, а сами всем запаслись, чтобы мы, дети, не видели и не знали.