Вкус абсурда

1

Является ли героем абсурда Будда, то есть пробужденный? А почему, собственно говоря, нет? По существу, буддой может стать лишь тот, кто сумеет пройти по воде, не замочив ног… Но, кстати, ведь именно это и делает в Новом Завете Иисус Христос, поведение и многие изречения которого действительно исполнены вполне чаньдзэнской парадоксальности, рассчитанной на то, чтобы взорвать сознание слушателей, сжечь в нем накопившиеся шлаки.

С одной стороны – «Почитай отца и матерь свою…», а с другой – «Враги человеку домашние его…» С одной стороны – «Собирайте себе сокровища на небе…» (то есть умножайте богатства духа), а с другой – «Блаженны нищие духом…» Плох тот христианин, который будет, как школяр, цепляться за буквальный смысл каждой фразы Учителя, не стремясь постичь всей парадоксалистской, поистине абсурдной для привычно-накатанной житейской логики, истины учения, с одной стороны призывающего «возлюбить ближнего как самого себя», а с другой возвещающего: «Царствие мое – не от мира сего!» или: «О род неверный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас?» С одной стороны – «Кто не против вас, тот за вас», а с другой – «Кто не со Мною, тот против Меня». А как возможно буквальное понимание таких речений Иисуса, как «идущий за Мною стал впереди меня»? Или – «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее»? Или – «Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов»? Или – «Всякому имеющему дастся и приумножится; а у неимущего отнимется и то, что имеется»?..

Быть может, действительно путь к живой воде Нового Завета лежит через постижение раскрепощающей методологии чань? Не берусь говорить за других, но в случае со мной произошло именно так. Евангелия и Иисус ожили для меня после путешествия в мир даосской мистики и «Алмазной сутры».

«Истина не в словах…» Но не означает ли это необходимости совершенно нового прочтения Евангелий, где Иисус – гибкая, вечно юная лоза («Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой – виноградарь». От Иоанна, гл.15), текучая всеоживляющая вода, а не заматеревшее в навеки схватившихся и оцепенело засохших формах древо?

«И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите; сие есть тело Мое…» Разве не было это приемом шоковой терапии для сознания бедных рыбарей и пастухов? Разве не разверзся перед ними в этот момент мировой простор?³ Разве их бренный рассудок не провис над бездной? Разве не почувствовали они в это мгновенье, как задрожало земное и как начало небесное растворять мировой опыт? Разве вместе с телом и кровью Иисуса в их жилы не хлынуло святое безумие? «Сумасшедший» – разве эта версия об Иисусе не схватила некую существенную грань его натуры, самой его природы?

Когда читаешь в Евангелии предостережение Учителя ученикам о втором Своем Пришествии: «Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» и далее: «Потому и вы будьте готовы; ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий», – то вспоминаешь такие напоминания восточных учителей к ученикам: «Дзэн – это то, что подстерегает вас за каждым углом», «дзэн – это то, что готово в любой момент напасть на вас из засады» и т. п., где так же, как и в Евангелиях, речь идет о насущности тотального духовного бодрствования, о раскрытии в себе той высшей чуткости, которая делает человека предельно внимательным, то есть любящим и, значит, бесстрашным.

С одной стороны – «Мир вам!..» или «Ибо я кроток и смирен сердцем и найдете покой душам вашим», а с другой – «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю: не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее…» (От Матфея). А в Евангелии от Луки еще жестче: «Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» С одной стороны – «Не собирайте себе сокровищ на земле, собирайте себе сокровища на небе», а с другой – «Любящий душу свою – погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную». С одной стороны – «Что пользы человеку приобрести весь мир и повредить душе своей», а с ругой – «Сберегший душу свою потеряет ее»…

Слова сами по себе, их внешне-наглядный смысл никогда не имеют здесь устойчивого, а тем более абсолютного смысла, слово как некая оболочка сокрытого непрерывно увертывается, намекая на нечто, что не может быть усвоено посредством присвоения некоего “знания”. Иисус передает ученикам некий парадоксальный опыт-метод, метод парадоксального бытия в парадоксальном мире, где, живя всецело в плотском и земном, следует жить вне плотского и земного, где, пребывая в теле и веществе, следует быть духом и небом. («Царствие Мое не от мира сего…», «Не ищите чего вам есть и пить…», «Не бойтесь убивающих тело…» и т. д.)

Надзвездный шепот, уходящий к глубинам дао, слышится в исполинских и поистине безумных для человека (будь он только человеком) словах Иисуса: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Но поскольку слова его не есть всего лишь человеческие, склонные к мгновенному остыванию-омертвению слова, но нечто в сущности своей внесловесное, некий огонь, некая скрытая энергия слов, не плоть, но дух слов, постольку «не прейдет» именно духовная субстанция слова земного, в то время как плоть словесная (там, где слово равно самому себе, не имея внутри себя самоотрицания) – «прейдет», да в сущности и преходит прямо у нас на глазах.

Странно ли, что самые непримиримые филиппики Иисуса направлены против фарисеев и книжников, то есть догматиков от слова, людей, поклоняющихся плоти (букве) слова? Странно ли, что Он говорит: «Не то что, входит в уста (пища), оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека». И хотя «не по словам их судите, а по делам», все же – «…говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Какое же слово праздно? То, в котором нет духа, нет движения, то, которое не из сердца.

Так что же – по делам ли будет воздаяние на Том Свете или по словам? Даже и здесь нет человеку, мыслящему плотски-словесно, ни ответа, ни указания. Сплошная ирония. Сплошные ловушки из слов. Ответ можно получить, лишь выпрыгнув из словесных сетей.

2

Христианская аскеза посредством наложения обета молчания весьма близка дзэнской практике дзадзэн – медитативного погружения в безмолвие ума. На высших ступенях и здесь, и там отрицается необходимость специальной медитации или молитвы, поскольку жизнь как таковая во всей неразрывности ее атомов рассматривается как молитва-медитация. Всякое действие может стать молитвой. Самый влиятельный мастер чань – Шестой патриарх Хой-нэн – был не только не книжником, но неграмотным дровосеком, рассекавшим шелуху слов одним молниеносным «примитивным» ударом сердечной искренности.

Но и Иисус – у кого Он советует учиться своим ученикам? У природы: у цветов и птиц! «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться, душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их… Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…» Но что практически следует за этим советом взять в учителя природу? Судя по контексту, это означает учиться у них абсолютному доверию Бытию(=Богу), а равно и безмолвию. Во всяком случае, один из тех, кто научился у Иисуса постигать истину как страстное индивидуально-актуальное переживание доверия, – Сёрен Киркегор – именно так это и почувствовал. В одной из своих “евангельских” бесед он говорил: «И чего бы ты ни желал сделать в мире, нет удивительнее подвига, чем этот: ты должен признать лилию и птицу своими учителями и перед Богом не придавать себе большей важности, чем лилии и птице». Чему же птичка и цветок научили Киркегора? Подлинной молитве. Это ли не Восток? «Молиться – не значит слушать самого себя, говорящего, но значит прийти в молчание и, умолкнув, ждать до тех пор, пока не услышишь Бога». Что и делает чаньский отшельник, для которого лилия и птица – братья по судьбе. Но и еще один нюанс подчеркивает Киркегор: лилия и птица учат забвению завтрашнего дня, выходу из проектов и проектирования жизни. «Они учат следующему: есть только сегодня, – и на это есть падает бесконечное смысловое ударение, – и не нужно, совершенно не нужно никак заботиться о том, что будет завтра и в последующие дни». Полное растворение в том, что есть, безмерная, внемысленная полнота внимания к сущему.

Случайно ли, что парадоксальный «цвет православия» – юродивые, весьма близкие по архетипу мышления и методу жизни иным мастерам чань, пребывали большей частью в зоне сплошной немоты, прерываемой изредка взрывами абсурдистики? Чаньские учителя, как известно, на вопросы часто отвечали малопредсказуемым поведением: странным жестом, молчанием, оплеухой, ударом палки и т.д., а если прибегали к словам, то к таким, которые не проясняли вопрос, но задавали еще большие загадки. В дореволюционной книге «Стародавние старички, пустосвяты и юродцы» М. Пыляев пишет о юродивом Семене Митриче: «Спроси, например, его кто-нибудь о женихе или пропаже или, как одна барыня спросила, куда ее муж убежал, он или обольет помоями, или обдаст глаза какой-нибудь нечистью». А вот образчик логики другого русского юродивого, Ивана Яковлевича. «Свадьба уже была назначена, но невесте вздумалось съездить к Ивану Яковлевичу. И вот мать с дочерью едут в лес, к землянке Ивана Яковлевича, и спрашивают у него: счастлива ли будет замужем такая-то раба Божия? Иван Яковлевич, вместо ответа, вскакивает со своего места, стучит кулаком о стол и кричит: “разбойники! воры! бей! бей!”…»

Ну, чем не дзэнская взрывчатость, не чаньская спонтанность? Подобной свободе от «заготовок» учил и Иисус: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет, что сказать». Хотя сколь велика разница между вопросами! На многие вопросы, задаваемые мещанами знаменитым юродцам, вероятно, и нельзя было ничего иного ответить, кроме «разбойники! бей!»

Юродивый – тот, кто впал в физическое убожество и в абсурдизм ради того, чтобы стать вплотную к истине и переоценить все ценности мира. Дзэн, как и Христос, учит искусству бытия, а не стяжания. Дзэн, как и Христос, как и юродство, – это непрерывная полемика с действительностью, та полемика, без которой наш мир культуры становится пустым и выхолощенным. Здесь вполне определенно разрешается вечный вопрос, следует ли одухотворять действительность или же, наоборот, – из действительности ждать одухотворения человека. Здесь проверяется сама природа действительности. Здесь утверждается, что дух – в человеке, притом в частном, а не в общественном, не в публичном человеке;⁴ дух – в человеке-Боге, который рождается в момент вслушивания в говорение Бога. Но дух равно и в лилии-Боге, и в птице-Боге, когда они вслушиваются в его Голос.

3

Однако вернемся к Иисусу. Не чисто ли дзэнский образ – евангельский Иуда и вся таинственная противоречивость ситуации Тайной вечери, непостижимость ее на понятийно-словесном уровне? В самом деле, Учитель знает о замышляемом в глубинах сердца Иуды предательстве, но не только не пытается остановить ученика, но как бы поощряет его: «Что задумал – делай скорее!» Иуда, изобличенный, не кается, но предает, в сущности, бескорыстно и вслед за этим почти сразу кончает с собой. Иуда – и предатель, и герой веры одновременно, ибо кто-то из учеников должен был помочь Иисусу встать на путь к Голгофе – апофеозу его славы.

Точно так же, непостижимо для нашего насквозь словесного ума, смерть в христианстве становится синонимом жизни, а отрешение от самого себя – обретением себя. Земное и самое близкое человеку воспринимается как самое чуждое и далекое, а самое далекое и чуждое (смерть и всё последующее) – как самое родное и желанное: ведь верующий в Иисуса уходит к Нему (как Он к своему Отцу) на небо, а значит, земной наш отец не есть подлинный отец, и земной дом – не подлинный дом; так возникает родство в духе – крайне катастрофическое, в высшей степени рискованное для телесного уюта родство. О, лилии и птицы небесные, сколь вам проще! Как же при этом нам-то входить каждый день в тотальное доверие бытию? Как совместить две эти бездны?