– Этот урод у тебя сумку сорвал! И по каске настучал – у него то ли фомка, то ли монтировка. У вас каска криво сидит! Да не слышит он вас! Ну, давай оклемывайся, Жёппа!

Ага, по последнему, что я выловил из кучи разноголосых реплик – и братец тут.

– Куда он побежал?

– Не знаю. На вот тампон, прижми ухо, а то кровит.

– Я видела – за ним двое патрульных погнались.

– Знаете, мне бы присесть, а?

– Пошли в медпункт!

В медпункт – это я с радостью…

Ввалившись в палатку, сгоняем дремавшего сидя мальчишку-санинструктора с его насеста. Это тот, который истерику закатил и был подвергнут рукоприкладству. А сидел он, оказывается, на сложенных стопкой касках. Вона как нашими трофеями распорядился.

Мы, копая немецкие окопы, однажды нашли стопку из составленных друг на друга восьми касок – пулеметчик на них сидел…Откуда он каски надыбал при том, что рядом ни одного шкелета не было – а мы метров 50 – 60 по траншее все взрыли в полный профиль – неведомо. Причем и каски были какие-то разношерстные по окрасу: и зимние, и летние… И почему ему ящики не подходили – а там, в траншее, и снарядные, и минометные, и черт знает какие еще откопались – тоже непонятно. Мы вот на этих касках пробовали сидеть – так задница устает быстро…На ящиках лучше.

Но ящиков у нас нет. Сажусь на теплые каски. Неудобно, как в детстве – но очень приятно.

С меня снимают мою собственную, хотят кинуть в сторону. Не, так дело не пойдет, меня сегодня шлём спас – следы от ударов четко видны на шаровой краске. От души сволочь бил. Ничего, я его рожу запомнил – свидимся еще.

Нос затыкают ватой, даже кто-то из особо умных рекомендует запрокинуть голову, но с этим заявлением тут же сам оказывается заткнутым. Сижу, как положено: носом книзу, братец своими клешнями вату прижал к уху – видно, пряжка от сумки зацепилась, вот и надорвало ухо-то. Ладно, сейчас кровь свернется – можно будет действовать дальше.

– Это уже совсем дело дрянь, – громко заявляет братец.

– Вы о чем? – удивляется светленькая толстушка – медсестричка из приданных.

– Да о том: вон, старшенькому по голове настучали, звон был – как в Ростове Великом при большом церковном празднике. Мы тут сидим на птичьих правах – дальше что? Мне тут не симпатично. Причем – ни разу!

– Давай на правах подлекаря, братец, связывайся со штабом. И это – радиста еще спроси, когда наши будут. Вроде с Крепости должны были прибыть, – у меня как бы в ушах уже не так шумит – начинаю распоряжаться.

Разбудили титаническими усилиями санинструкторов. Организовали два своих патруля. Ботан порадовал: уже сейчас наши прибывают, вот-вот, можно сказать. Наконец, и Ильяс вернулся и очень удивился – ботан сгоряча ляпнул, что врача убили до смерти.

А тревога не проходит.

– Ярый!^[7] – говорит Ильяс. Нет, он конечно рад, что я живой, но вот коробочки оставшиеся ему покоя никак не дают. И факт – он их там не оставит.

Но что хорошо – убывает багатур на этот раз с половиной людей и на одном БТР.

Как только уехал – приваливает куча народа. Наши! Сроду бы не поверил, что серенькая невзрачная физиономия нашего начвора^[8] доставит мне такую радость. Начвор крутит носом – не доперло им бахилы взять, явно вляпались по дороге в отходы жизнедеятельности.

– И как вы тут? – деловито спрашивает начвор.

– Ценю, что начали не с сурового «доложите обстановку», а так вообще-то плохо. Ситуация непонятная. Армеуты прислали всякого добра по принципу «на тоби, небоже, що мени не гоже». Всего не хватает. Публика после освобождения попадала кто где, дрыхнет после трех дней стояния на ногах в запертых цехах. Порядка нет – на меня вот какой-то ублюд напал, настучал по голове, сумку спер.

– Сколько здесь освобожденных? – начальник службы вооружения Петропавловской крепости вправляет поток моей болтовни в русло.

– Несколько тысяч, точно никто не скажет.

– Их как-то регистрируют? – удивляется собеседник.

– Не видел. Да и некому. Пока жратва была – кормили, теперь кипяток раздаем. На том конце – вроде еще кухни были, не ходил.

– Ситуацию, то есть, не контролируете? – щурится начвор.

– Вот до кухни и у палаток – более-менее. Да еще есть патрули, и часовые выставлены вроде. Внутри – хрен его разберет.

– А это у вас тут что? – интересуется гость.

– Пародия на медпункт. В барачной палатке – полсотни тяжелобольных, да еще, по-моему, пара сотен просто в тепло спать набилась. Помощь мы оказали полутора сотням обратившихся, – говорю ему чистую правду.

– Обратившихся? – всерьез удивляется собеседник.

– За медпомощью обратившихся, – поправляюсь я.

– Зомбаки шляются?

– Шляются. Но мало. Хуже – тут мины попадаются.

– Уже были пострадавшие?

– Пока нет, – надеясь, что и дальше так же будет, отвечаю ему.

– А почему пока? – невесело хмыкает начвор.

– Утром начнут ползать – обязательно кто-нибудь напорется…

– Из тех, кто тут командовал – этих людоедов – кого-либо живьем взяли?

– Да был язык. Тут вроде ваши коллеги работают. Допрашивали при мне.

– Так, а что за техника здесь стоит?

– А эта – из армейской бронегруппы. Экипажи накрылись при атаке шустеров, а мы ее, бесхозную, прибрали. Когда цеха осматривали на предмет сбора пострадавших. Ну, вам рассказывали наверно?

– Да, в курсе. Штаб тут в этом кефирном заведении где? Нет, рассказывать не надо – на схеме покажите. Да, и кстати. Эти беженцы – которых мы сейчас видели у кухонь – почему не спят? – хмуро уточняет он.

– Мы напрягли нескольких мужиков помогать. А экземпляр схемы есть для нас?

– Для вас – нет. Сидите тут при медпункте. Для того, кто Николаича заменил – привезли. Ладно. Вы помогалам этим своим что-нибудь обещали?

– Нет. Просто приказал таскать воду.

– Еще такие помощники есть? – явно ведя разговор к концу, спрашивает напоследок начвор.

– Ну да. Инженер Севастьянов – он отсюда сбежал, потом был проводником – правда, не в нашей группе.

Показываю начвору, где штаб, куда поехал Ильяс и где надо будет обеспечить санитарный поиск. Кивает, потом быстро сваливает, прихватив не что-нибудь, а БМП.

Больные перестают прибывать. Ну да – собачий час. Всех разморило.

Даже у кухонь притихло. Но неугомонный повар о чем-то говорит тем, кто помогает ему в работе. Когда подхожу к кухне, слышу: повар постоянно и очень убедительно, даже завораживающе все время говорит что-то.

Прислушиваюсь – и меня охватывает ощущение сюрреализма происходящего.

– Экспедиция адмирала Ноульса в Балтийское море, русско-шведская война 1719 – 1721 годов, например. Высадившись десантом на остров Нарген, британцы сожгли у нас избу и баню… Петр Первый милостиво согласился компенсировать владельцам за свой счет стоимость избы, а Меншиков – компенсировал стоимость бани. Еще англичане безмолвными наблюдателями смотрели, как под Гренгамом русские галеры методично и спокойно вырезают «на шпагу» команду четырех шведских фрегатов. Сами же не вмешались – дескать, мелко больно и фарватера не знаем. Так что шведам они тоже были хорошими союзниками.

Следующая англо-русская заваруха – 1801 год. Адмирал Нельсон (тот самый), спалив к такой-то матери Кобенхавн (Копенгаген) – кстати, без объявления войны, – попер на Таллииииинннн. Но тут обошлось: в Питере Павел Первый помер от апоплексического удару табакеркой в висок, и замирились.

Зато в 1807 – 1812 Россия воевала с Англией не на шутку: тут тебе и морские бои были, и попытки англичан «парализовать русскую торговлю и рыболовство». Что греха таить, воевали мы в ту войнушку не слишком весело: на Балтике потеряли 74-пушечный «Всеволод» (дрались, правда, до конца: выжило только 56 русских моряков, а что «Всеволод» сдался, мол – лжа британская наглая, флага они предъявить не смогли), погиб в бою и 19-пушечник «Опыт».

Хотя бы про Крымскую вы знаете? И про содействие Британии инсуррекции в Польше? А про дело шхуны «Виксен», везшей оружие чеченам? Англия – самый ГОВНИСТЫЙ противник России 19 века. И весь 19 век они нас, в общем-то, не любили – ажно кушать не могли. С кратким перерывом на 1812 – 1814-й, даже не 1815-й – уже тогда Веллингтон начал возбухать и гадить…

– Но ведь дрались же с общим врагом! – возражает истопник, копающийся у форсунок. (А, вот кому это все говорится, я-то уж было подумал, что повар с ума сошел. А они, оказывается, диспут ведут на исторические темы – железные люди в расчете кухни).

– Да уж – сражались с общим врагом… То как генерал Вильсон под Бородино, который настаивал, чтобы Кутузов дал Наполеону «во имя интересов человечества» бой под стенами Москвы и положил всю армию; то как в Первую мировую: когда чуть у инглизов на Сомме запарка – давай, русский Иван, – наступай в болота Польши, выручай союзничков; то как в Великую Отечественную, когда британцы не пожалели лишних канадцев – высадили их без поддержки под Дьеппом, чтобы, мол, обозначить активность в Европе перед маршалом Сталиным в 1942-м.

– Так, но все равно же союзник, Федор Викторович!

– АТЛИЧНЫЙ союзник. С таким даже врагов не надо… А еще какой блестящий нейтралитет: в 1904 – 1905-м, когда японским макакам в Сити аплодировали стоя («Победу под Цусимой над царской Россией одержал, джентельмены, не японский флот, а наш флот, во имя наших интересов в Китае…»). Доаплодировались ажно до Сингапура с речкой Квай. Или как инглизы в 1919-м под Архангельском с мониторов деревни газом травили, напомнить? Союзники, млин, братья по оружию.

Простых англичан сие не касается – те, и правда, бывали союзники, а вот «истеблишмент» тридцать раз их канцером – Шуршилл, который Спенсер, достойный потомок взяточника Мальборо – не успела война кончиться, какие бочки в Фултоне накатил – спасибо, спасибо ТАКОМУ союзнику: удружил-с. Так, готово, сварилась манка, давайте. Разливаем!

Саперы и водолазы выручают – взяли на себя охрану медпункта, да и техники, а остальных, пока есть передышка, я отпустил дрыхать по машинам. Из прибывших с начвором пара человек остались с нами, вместе с саперами посматривают за порядком. Саша после нападения заявил, что шага от меня не сделает, да и братец еще не спит. Ну, братец всегда удивлял – может пару суток не спать без особых проблем, зато потом сутки дрыхнет, и хоть его за ногу таскай – не проснется.

– Ты как думаешь – минновзрывные травмы будут утром? – спрашивает меня братец, раскуривая свою роскошную трубку.

– Будут, – отвечаю я, нюхая ароматный дым.

– На сколько ставишь?

– Ну, две.

– А я думаю – одна. До полудня.

– Охота вам такое говорить – беду накличете, – осторожно замечает Саша.

– При чем тут накличете? Это статистика. Положено было в год угробиться тридцати тысячам на дорогах в автоавариях – и гробились. И беду накликивало не то, что об этом говорили, а совсем другое – купленные права, безголовость и хреновые дороги все с теми же дураками…

– И все равно – не буди лихо… Давайте тему сменим, а? Вот раз уж не спим – почему человеку с дыркой в пузе нельзя давать пить? – сворачивает тему Саша, видимо, думая об истопнике с прободной язвой.

– Ну, это ж все знают! – удивляется братец.

– Этот, из патруля – не знал явно.

– Да тут все просто. Пищеварительная система – она для чего? Для пище-варения. Все, что человек слопал и выпил – перерабатывается, переваривается. Потому там и щелочь, и кислота, и куча весьма злобных ферментов – чтоб, например, то же мясо разобрать на фрагменты. Пищеварительная система – как трубка. Изнутри выстлана специальным защитным слоем, и потому готова ко всем этим кислотам-ферментам. А вот снаружи – защиты такой нет. Сравнение дырки в желудке или кишечнике простое: картина пробоя в фановой трубе, по которой в кухне вся канализация протекает. Пока вся канализация внутри трубы – в кухне чисто и приятно. А как лопнула труба… – как всегда, очень издалека и подробно начинаю я вразумление.

– Так вся кухня и вообще квартира в говнище по колено – братец видимо решил, что у малоопытного Саши не хватает воображения.

– Потому если пациенту с дырой в желудке или кишечнике дать еще попить…

– То в кухне и квартире говнища прибавится и будет не по колено, а по пояс – все так же деликатно заканчивает лекцию мой братец.

– Так ведь хирург потом все равно все промывает и чистит, – не успокаивается Саша.

– Ну, а разница не видна – между подтереть тряпочкой лужу на кухне или вычерпывать говны по всей квартире? Стоя в них по пояс? Ущерб где больше?

От продолжения лекции отвлекает прибытие какого-то агрегата. Оказывается, Ильяс приволок на буксире БТР без горючки. Узнает о прибытии начвора и сразу скучнеет.

– Ясно. Будут из нас амебу делать!

– В плане – давайте, ребята, делиться?

– Ага. Хапкидо – искусство хапать и кидать.

– Ну, так нам все равно не утащить с собой все. Даже и вести некому.

– Э, что с тобой говорить! Раздать все – и босым в степи – так, что ли?

– Нет, я такого не говорил. Просто ты вполне можешь выторговать взамен и нам что полезное…

– Говори, говори, льстун… Ладно, поедем БМП притащим. К слову – рад, что ты жив остался.

Ишь как!

Меня развозит еще пуще. Но если прикемарить – потом долго в себя не придешь. Потому как усталость тяжелая. Давящая. Это когда на машине катишь, и дрема нападает – то вполне двадцати минут вздремнуть хватит, а вот когда все тело устало, не только мозг – тут минутами не обойдешься. Меньше четырех часов спать – без толку, только хуже будет. К тому же время гадкое: если на нас кто нападет – то, скорее всего, сейчас.

На воздухе становится и впрямь легче.

Начинаем обход – и тут же сталкиваемся с нашими: пара саперов задерживает смутно знакомых мужиков. Двое тащат третьего, и в этом волочащемся я с мерзкой радостью узнаю «мужа рожающей женщины».

– Во, узнаете – этот? – спрашивает один из таскателей.

– Этот, сукота! Он самый.

Несколько удивляюсь, потому как двое – а это патрульные, бывшие раньше у кухни – бодро поворачиваются на 180 градусов и маршируют прочь от нас. Пока я думаю, что это они собрались делать – и мне даже приходят в голову дурацкие заумные мысли о камере предварительного заключения, трибунале и прочем воздействии Фемиды на того, кто меня хлестал железякой по каске, – патрульный повыше прислоняет задержанного к стенке здания и быстро отскакивает в сторону, а второй, коренастый, какой-то брезгливой короткой очередью перечеркивает моего обидчика.

Расстрелянный сползает по стенке – там как раз лежат двое упокоенных нами раньше зомби.

Коренастый закидывает автомат на плечо и подходит к нам.

– Яке жахлыве самогубство^[9]… – ехидно это в его устах прозвучало. Он протягивает мне мою сумку. Надо же, вернулась.

– Спасибо.

– Тю, та нема за що!

Залезаю глянуть. Медикаментов поубавилось, да и в коробочке с ампулами – четырех не хватает. Вопросительно гляжу на коренастого. Тот уже без шуточек отвечает по-русски, но с очень внятным южным акцентом.

– Эта хнида сумку вывернула на землю перед тем, как вмазаться – кохда собирали, что особо попачкалось, класть в суму обратно не стали. Себе тож немнохо взяли, ну так – из пачканнохо же. И по ампуле тоже. Но мы ж – не бесплатно, – коренастый уже без всякого юмора кивает в сторону напарника, поджидающего, когда убитый обратится и начнет вставать.

– И зачем вам ампулы? – туплю я. Вроде они – то на наркоманов никак не похожи.

– Спокойнее, кохда есть. Хоть и по одной на нос – доходчиво объясняет патрульный.

– Воевали? – до меня, наконец, доходит, что им ампулы нужны ровно для того же, что и мне – а именно, обезболить при ранении.

– Было дело – коротко отвечает патрульный.

– Чечня? – неожиданно спрашивает тот сапер, который седоватый.

– Ни. Я за мусульман воевать не буду, – серьезно говорит коренастый патрульный.

Бахает выстрел. Что характерно, никто и не почесался – ни на очередь, ни сейчас.

Второй патрульный подходит к нам, с ходу просекает обстановку и начинает тянуть напарника в сторону, приговаривая, что пора вернуться к кухне, которую они ради ликаря покинули.

– Что скажешь, Крокодил? – спрашивает напарник седоватого.

– По мне, так и их грохнуть надо б. Или проверить.

– Думаешь, из УНСО мальчики?

– Не удивлюсь. Но хоть с принципами…

– А кроме Чечни, украинцы где еще воевали?

– Везде. И в Карабахе, и в Абхазии. Причем с обеих сторон… Ладно, живы будем – приглядимся. Вы, к слову, того мордатого не обыскали? – поворачивается ко мне сапер.

– Которого? – не понимаю я.

– Да вон – у стеночки лежит. Безрукий который – сапер показывает на упокоенного, бывшего при жизни охранником в этом самом лагере. Ручонку-то ему снесло из крупнокалиберного, потому и некомплектный зомбак получился.

– Нет. А надо?

Сапер по кличке Крокодил пренебрежительно фыркает носом и идет, не торопясь, к мертвецам у стенки.

– А что его Крокодилом зовут? Может, по именам познакомимся?

– Пока не стоит. Меня зовите Правилом – отвечает старший саперной тройки.

– Пра́вило или Прави́ло^[10]?

– Оба допустимы. Вот схему минирования мы так и не нашли, что печально. То, что мальчик показал – сняли, но не факт, что это все. Как бы с утра не потащили ущербных.

Крокодил тем временем подходит с жменей всякого барахла из карманов покойного охранника. Саша брезгливо морщит нос. Саперы уходят в палатку, но очень скоро выкатываются оттуда оба – причем, не долго думая, угоняют БТР.

Тот, который Руль, успевает махнуть с брони – дескать, обходитесь пока без нас.

Наверное, нашли, что искали.

– Счастливые люди, – меланхолически замечает братец.

– Так мы тож счастливые, – возражаю я – просто, чтоб не уснуть.

– С одной стороны – несомненно, – так же меланхолически соглашается младшенький.

– А с другой?

– С другой… нет. Конечно, нам остолбененно повезло, что в самом начале остались живы. Упредить успели, кого смогли, тебе люди хорошие сразу попались, мне тоже: если б не Миха – я бы, может, и умом тронулся. А у Михи психика – железобетон марки 600. Родители наши – в глухомани, надеюсь, живы. Так вот глянешь на то, что в этом лагере творилось – особенно это понимаешь.

– Так в чем дело?

– В этом. Во всем этом. Какой везухой это назвать можно? Корапь-то потонул, а то, что нам повезло в шлюпке оказаться… Еще неизвестно, как оно окажется, – братец и впрямь выглядит понурым.

– Да брось. Сказку Гайдара читал? Про горячий камень?

– А что, Гайдар еще и сказки писал? – удивляется Саша. Ну да, он же молодой совсем – не того Гайдара помнит.

– Не, речь про его дедушку. Так вот у него есть сказочка: типа, вот лежит валун, на ощупь горячий – и мальчику становится известно, что если его раздолбать – то жизнь снова проживешь. Ну, мальчик идет к герою-революционеру: типа, дедушко – вот иди разломай камень, а то ты вот и без руки, и без ноги, и без глаза, и без зубов – а так жизнь проживешь заново.

– И что революционер?