Это большая беда: про войну наши воевавшие рассказывать не любили – берегли нас от тех ужасов, а пропагандисты, как правило, были из «героев Ташкентского фронта», и потому их стараниями сейчас разные выкидыши от истории плетут невиданную чушь, а им верят внуки и правнуки тех, кто победили великолепную германо-европейскую армию, кто дал нам жить и так напугал наших неприятелей, что полвека мы не воевали – нас боялись. Вот, кстати, битые немцы про войну рассказывать любили. Такие мемуары понаписали, что любо-дорого. Посчитать если, так они дважды все наше население постреляли, все танки пожгли и всю авиацию сбили, и почему опозорились в конце войны сдачей своей столицы и безоговорочной капитуляцией – совершенно непонятно.

Еще будучи совсем мелким, я сильно удивился, когда мы с дедом мылись в бане. У деда правая ягодица сверху была украшена пятачком тонкой блестящей кожицы, а вот снизу отсутствовал здоровенный кусок – с мой кулак, причем там шрам был страшным и здоровенным. Каким-то перекрученным, сине-багровым, в жгутах рубцовой ткани.

Естественно, я поинтересовался. Дед, смутившись, объяснил, что это пулевое ранение. Навылет.

Должен признаться, что как-то мне это показалось диким. Ведь все ранения у смелых – спереди. А тут сзади. Да еще в попу. Совсем как-то неловко. Очень нехорошо. Хотя деда жалко, конечно, но как-то стыдно и нехорошо.

На том дело и закончилось. В разговорах с мальчишками «про войну» я эту тему старательно обтекал. В семье были еще воевавшие, но все они как-то категорически не вписывались в плакатный образ бойца-победителя.

Часто в гости приходил брат деда. С одной стороны, он был моряком, участвовал в обороне Одессы, списавшись там с корабля на берег – в морскую пехоту.

Это звучало дико – «морская пехота». Сейчас такое представить трудно, потому как американцы со своими маринами – морскими пехотинцами – так всем прожужжали уши, что теперешние дети, небось, скорее пехоте удивятся. А вот в то время, когда я был маленьким, как-то странно это звучало. Как какой-то суррогат пехоты. Моряки же должны на кораблях воевать, а тут вдруг – в пехоте. Все равно как спешенный танкист или летчик.

Потом брат деда воевал под Севастополем. Там и попал в плен. Ну, как так в плен?

А героически подорвать себя гранатой? С десятками немцев? И хотя дед уважительно отзывался о том, как воевал его брат, к самому брату он относился не очень хорошо.

Я это понимал так: брат деда женился на некрасивой бесцеремонной толстой бабе с трубным голосом, много пьет и с дедом часто спорит. Отсюда и прохладность в отношениях.

Сильно потом уже узнал, что брат деда после немецкого плена, хватанув еще конца войны после освобождения, все время был уверен, что скоро будет новая война и потому глупо заводить детей, а надо жить в свое удовольствие. Ладный умный парень стремительно спился. И красивые женщины, идя чередой, как-то незаметно превратились в страшноватых баб, последней из которых хватило ума держать мужа (таки убедила расписаться) постоянно датым. Меня еще удивляло, что она отмеряет ему из бутылочки, которая всегда была у нее в сумке, дозы портвешка – по чуть-чуть, но довольно часто.

Деду не нравилось, когда его брат начинал над ним посмеиваться: ишь, выводок родил, а вот сейчас война будет – и все. Я-де хоть пожил! Не нравилось, что пьет. Не нравилась его беспардонная жена…

А потом мне попалась книжка Ремарка «На западном фронте без перемен». Этого писателя я уважал, и потому отношение его героя к ранениям в задницу, как к совершенно одинаковым с другими, меня удивило и заставило подумать. То, что и смелый может получить рану в спину, а тем более в задницу – это я тоже понял.

Опять же и бабушка как-то невзначай вспомнила, когда я пришел из школы с разбитым носом, что вот дед-то в драке был крут и обидеть его было непросто и что она – будучи завидной невестой с выбором – выбрала его после того, как он на деревенских посиделках отлупил деревянной лавкой целую кодлу пришедших озорничать парней из соседской деревни.

То, что мне удалось в свое время выспросить у скупо рассказывавшего деда, запомнилось. Получилось отрывочно и не очень точно – дед-то мне называл и деревни, и части, и фамилии генералов и другого начальства, фамилии товарищей – он все это отлично помнил. Забывал то, что было час назад, а то, что было тогда – помнил точно и не путался.

В финскую войну дед служил в зенитно-пулеметной роте. Это счетверенные станковые пулеметы «Максим» на тяжеленной тумбе, установленные в кузовах грузовиков.

Работы было много, боев мало. У финнов было негусто самолетов, летали они редко.

Финская армия дралась за свою землю свирепо, и потери в нашей пехоте, штурмовавшей линию Маннергейма, были серьезны. Деду запомнились наши горелые танки – особенно многобашенные монстры. Дырочка в броне маленькая, а танк сгорел, люки закрыты и горелым мясом пахнет вместе с горелой резиной. Или – если не горелый – под танком и на броне кровь студнем…

Выбили финнов из деревни. Танки по улицам ездят спокойно, а пехотинцев тут же расстреливают, не пойми откуда. Прибыло начальство. Распорядилось. Пришли огнеметные танки – маленькие, с длинным стволом, на конце которого горел шмат пакли, и от этого огня вспыхивала струя горючей жидкости. Сожгли дома. Оказалось, что стрельба велась из подвалов, переоборудованных в доты. Саперы эти подвалы подорвали практически без потерь – вместе с их гарнизонами. Ходили слухи, что у финнов воюют и женщины.

Мои руки автоматически раскладывают поувесистой сумке бинты и медикаменты. Это никак не мешает вспоминать.

Дед ни разу среди мертвых финнов женщин не видел, но эту точку зрения разделял уверенно. Ему надо было с приятелем перейти открытое пространство между двумя рощицами – на виду у финнов. Решили дернуть «на авось» – обходить больно не хотелось.

Только вышли – с того края, из кустов, куда они направлялись, им кричат: «Не ходите здесь! Снайпер стреляет!» И – хлоп выстрел. Мимо!

Дед и его приятель пустились бегом. Еще выстрел – и еще мимо.

Дед был твердо уверен: женщина стреляла, потому и промазала. Мужик двух дурней ленивых не упустил бы.

Усмехаюсь про себя. Тогда это было совершенно нормально, сейчас бы уже окрестили сексизмом.

Колонну грузовиков вечером обстреляли из засады. Ответ получился внушительный, финны его явно не ожидали – видно, приняли боевые машины за обозные – вот и напоролись. Из счетверенных-то – сильное впечатление. Один пулемет, не напрягаясь, 300 выстрелов в минуту, а тут вчетвером с одной только машины – 1200 пуль в минуту, да машин – не одна. Колонна остановилась. Потом собрались и прочесали опушку. Нашли какие-то финские шмотки и брошенный автомат «Суоми» с круглым диском.

Боец, который на гражданке был часовщиком, взялся его разобрать. Разобрал-то его быстро, а потом оказалось многовато лишних деталей. Не получилось его собрать – бросили в костер.

Почему-то часть роты стояла отдельно, и потому пришлось выбирать каптенармуса и повара для тех, кто стоял в отрыве от основной группы. Выбрали деда, чем он явно гордился – мне так это и сейчас кажется хлопотным делом, а деду польстило, что его посчитали достойным, порядочным человеком. Ну, он и натерпелся в первый же день. Привез мясо и, взвесив – ужаснулся: недостача, причем большая. Кинулся обратно. Ему со смехом показали на все еще лежащий на весах топор – дед его сгоряча положил вместе с мясом, вместе и взвесил. Получил дополнительно кусок с гарниром из шуточек. Привез, сварил, взвесил вареное мясо. Опять ужаснулся – мяса стало снова меньше, чем было. Чертовщина какая-то! Ну, осторожненько поуточнял и успокоился – умные люди разъяснили: мясо, оказывается, уваривается – вареное легче сырого…

(Думаю, что сейчас многие удивятся: во, какие лохи! И эти болваны не стырили кусок мяса, а вернули, и каптер дурак какой-то: при кухне, а не воровал, да и работе обрадовался – тоже, значит, лох; не лохи – оне не работают! Могу только сказать: если так – поганое сейчас время.)

А то время, когда они были подальше от начальства и как бы совсем сами по себе, было очень спокойным. Не было дурацкой работы из принципа: чтоб только солдат занять. Деду, например, очень не нравилась перебивка лент для пулемета – это было как раз «чтоб не бездельничали»: из длиннющей ленты в 1000 патронов надо все патроны вынуть, почистить саму ленту, почистить патроны и потом машинкой вставить их обратно. Было много работы по обустройству – уже была зима, а надо было и жилье сделать, и баньку: в войсках того времени это было привычно – как встали на место и надолго, тут же начинали обзаводиться баньками для личного состава. Командиры гордились, если их подчиненные и живут удобнее, и баня лучше, чем у соседа.

Помимо деда, были и другие мастера – но плотники. А плотник супротив столяра-краснодеревщика – никакого сравнения не выдерживает. Поэтому дед еще и стройкой там руководил. Соседям нос утерли – добротные получились и блиндажи, и баня, и прочее, что требовалось. Дед хорошо и печи клал.

Одно деду жизнь отравляло: на кухне у него крыса завелась. Вот посреди леса – и крыса.

Дед чистюлей всегда был, и такое соседство его бесило. Он раздобыл у приятелей наган – почему-то с отпиленным куском ствола – и решил крысу подкараулить у одного из ее выходов. Несколько раз крыса выбиралась не оттуда, где ее ждали – но, наконец, совпало, и дед ее героически пристрелил. Для остальных бойцов это приключение было долго основной темой и источником всяческих шуточек и подковырок – как Иваныч за крысаком охотился. Но вместе с тем зауважали еще больше, потому как чистота на кухне – это дело.

А дед после похорон убиенного крыса подале от кухни задумался: что пасюк посреди леса делал? Ну не живут крысы в лесу, они в домах живут. Стал копать снег, где крысова нора была.

Под снегом – слой углей. А под углями – недогоревшие доски-бревна и кирпичный свод с люком. Дом был с подвалом. Дом-то сгорел, а подвал уцелел и оказался набит всякими соленьями-вареньями, что здорово улучшило рацион зенитчиков. Ощутимый оказался приварок.

(Опять же по нынешним понятиям – лохство сплошное: что бы стоило товарищам все это продать, а не отдавать даром… Разбогател бы!)

Вообще финские дома поражали зажиточностью: сами-то дома – не так чтоб очень, наши тоже не хуже строили, а вот городская мебель и особенно костюмы «на плечиках» – удивляли. Дело понятное: война шла в самых фешенебельных местах Финляндии, на курортах Карельского перешейка, потом в 1944-м докатилась до куда более скудных и убогих мест – разительный был контраст, а на карельском жили весьма небедные финны. В подвалах оставались запасы – и хотя политбойцы рассказывали, что финны все отравляют, – ели. Многие поживились финским добром из брошенных домов. Дед не польстился. Еда на войне – это одно, а воровать вещи был не приучен. Посылал дочке (моей будущей маме) цветные картинки в письмах. Птички, цветочки…Пачка открыток где-то попалась. Вот их и пользовал.

А еще отметил, что у финнов срубы рубили не так, как у нас, да еще то, что сараи для хранения сена были «дырявые»: бревна со здоровенными щелями уложены – видно, чтоб сено на сквозняке было…

Потерь в зенпульроте было мало и какие-то они тоже были нелепые. Два солдата чистили пулеметы после стрельбы. Один случайно нажал грудью на общий рычаг спуска. Стоявший напротив был убит наповал – в одном из четырех пулеметов в стволе оказался патрон…

К деревне, где стояли наши войска, из леса на лыжах прикатили гуськом пятеро финнов. Их увидели издалека и сбежались посмотреть. Кто-то ляпнул, что это финны в плен сдаваться идут. Народу набежало много, а финнов пятеро, идут целенаправленно, ясно видят же, что в деревне русские. Наверное, действительно сдаваться. А оказалось – не совсем. Подъехали поближе, шустро развернулись веером и влепили из автоматов «от живота» – да по толпе. Наши шарахнулись в разные стороны, но многим досталось. А финны так же шустро по своей лыжне – обратно в лес. Тут и оказалось, что поглазеть пришли без винтовок. Пока то-се – финны уже у леса. «Если финн встал на лыжи – его и пуля не догонит». Но одного догнала. Тогда двое финнов раненого подхватили под мышки, двое других съехали с лыжни – и пошли, торя лыжни для носильщиков, чтоб тем, кто раненого тащит, не по целине переть – и в момент в лес.

После этого наши сделали такой вывод: без винтовки – никуда. Чтоб всегда при себе. А то умыли почти вчистую… Так и учились.

Еще дед запомнил финские окопы – старательно сделанные, глубокие, с обшивкой – и то, что во время наших артобстрелов финны утекали во вторую линию, а наши молотили по первой. Когда артобстрел прекращался, и наша пехота поднималась – финны тут же занимали передовые окопы и встречали атакующих плотным огнем. Пока кому-то из артиллеристов не пришло в голову перенести огонь на вторую линию, а пехоте подняться до окончания обстрела. Вот тогда получилось почти так же, как действовали немцы в 41-м: финнов здорово накрыли на запасной позиции, а потом еще и пехота оказалась куда ближе. Трупов финских осталось в траншеях и ходах сообщений богато. Ребята из расчетов ходили смотреть, и ходили долго. Ну, а дед глянул для общего развития и не особо долго зрелищем наслаждался – ну, трупы и трупы, не велико счастье на мертвецов пялиться.

И о дотах финских, о полосах заграждения дед отзывался с уважением – большая работа и грамотно сделана была.

Уже летом 1940 года. Дневной марш по пыльной проселочной дороге. На потных солдат пыль ковром садится, вместо лиц – странные маски с зубами и глазами – не узнать, разве что по голосу. В глотках пересохло. Долгожданный привал – в лесу у озера. Солдаты толпой к воде.

Дед был дневальным, задержался. Но быстро договорился с другим парнем – с соседней машины и тоже побежал с дороги под уклон, снимая пилотку, ремень и гимнастерку. Влетел в кучу сослуживцев, а они, полуодетые, почему-то в воду не лезут, хотя жара и пыль на зубах скрипит. Дед их спрашивать – а они пальцами тычут. В воде, неподалеку от берега, лежат на дне прошлогодние трупы в нижнем белье. Непонятно чьи, почти скелеты уже, но еще не совсем…Вода прозрачная, все в деталях видно.

Поплескались с краешку…

Не вышло купания.

Дальше поехали, как пришибленные.

Кто там валялся – одному богу известно.

(Сейчас, конечно, ясно всем, что там могли валяться токо совки, потому как финны практически войну выиграли, только от щедрого сердца отдав все, что им сказал Молотов, а своих солдат они не бросали и вообще финнов нисколько не погибло.

Мне лично так считать мешает то, что мой родной дядька нашел как-то вместо гриба череп – принял его за шляпку боровика, торчащую из мха. Потом они с приятелями скатали мох – и нашли несколько скелетов в полном обвесе, с лыжами, оружием. Нескольких финнов. Рассказывал он, что там они лежали практически кучей, а считать не было интереса. Начало 60-х годов – все еще было неплохого сохрана: и финская обувь с загнутыми носами, и свитера, и кепи…Ну, тогдашние мальчишки такого добра видали много, а эти лыжники, судя по многочисленным пулевым дыркам в костях, попавшие под пулемет, были какими-то нищебродными, даже ножи были какие-то некрасивые…

И другие мои знакомые не раз находили в лесу финские останки. Да, я знаю, что наша партия и правительство хреново относились к нашим погибшим бойцам, их много и сейчас лежит недопохороненными, но не надо рисовать наших врагов ангелами во плоти. У них тоже всяко бывало. Вот чего у них не было – это такой выжженной земли, какую они устроили у нас, уходя с нашей земли… И нашим дедам надо было все отстраивать заново. Может, потому не до мертвых было…)

Дед вернулся с Финской войны целым и невредимым. Никого не убил и не привез никаких трофеев.

После Финской дома прожил всего ничего. Практически на следующий же день после объявления войны был призван. И началась еще более страшная и длинная война.

Меня окликают, встряхиваюсь. Не время для глубокомысленных раздумий и воспоминаний. Санинструкторы стоят кучкой. Нервно курят. Мальчишки совсем.

– В одну шеренгу – становись! – командую им.

Не слишком шустро и ворча что-то, все таки выстраиваются кривоватой шеренгой.

– Сейчас пойдем к цехам. Задача – сбор уцелевших раненых. Вопросы?

– А если там живых нету? – спрашивает один из середины, верткий такой, ушанка у него нахлобучена «с чужого плеча», уши торчат смешно. Надо бы, по уму, чтоб он сначала разрешения попросил на вопрос – как-никак я все-таки успел стать офицером, но все равно для этих мальчишек я штатский, так что черт с ним.

– Тогда упокоение зомби, сбор оружия и действия по обстановке. Опыт оказания медпомощи есть? У кого есть – поднимите руку, – говорю им.

Поднимают руку трое. Маловато.

– Значит, напоминаю: если кровотечение – заткнуть дыру тампоном или индпакетом, кровь остановить, рану перевязать, сломанные конечности не тормошить, обездвижить на два сустава минимум.

– Шин у нас нет, – доносится из строя.

– Пользуйтесь подручным – вот я недавно магазин пустой на перелом примотал.

– Собираешься им курс лекций читать? – тихо, чтобы не ронять моего авторитета, деликатно спрашивает Ильяс у меня. По тону понятно, что он категорически не одобряет моего почина.

– Только самое важное и то в двух словах, – так же негромко отвечаю я.

– Лучше им скажи, чтоб оружие держали наготове, но на предохранителе, поодиночке не шарились и не перестреляли друг друга сдуру.

Тут Ильяс прав. По возможности кратко говорю им это. Ильяс терпеливо выдожидается конца речи и тут же распределяет мальчишек – кто с кем двигается.

Нам не удается добраться спокойно до цехов.

Там была бойня.

Но и здесь убитых валяется много. Вижу, что это, скорее всего, упокоенные.

Погибшие лежат не так чтоб слоем, но проехать невозможно, а давить тела наш водитель Вовка категорически отказался. Благородно, конечно, но есть у меня смутное подозрение, что причина несколько иная. Впрочем, эти мысли я высказывать не собираюсь.

– Будем растаскивать – чтоб дорогу освободить. Мы с Андреем – на прикрытии с БТР, Серега – пулемет, держишь заднюю полусферу. Пятая и шестая тройки – оттаскивают, третья и четвертая – на прикрытии, меняются через десять минут – направление на вон ту маталыгу^[1], что к нам ближе, резерв – у кормы БТР^[2], – дает расклад Ильяс.

– Мне что делать? – спрашиваю у него, когда он лезет на БТР.

– На тебе – ракеты. Если вдруг что нештатное – давай ракету. И посматривай по сторонам. Внимательно!

– Ильяс – как бы не укусили таскателей!

– Багров у нас нет. Веревочных петель не напасешься. А все одеты по-зимнему, в перчатках, так что только лицо беречь. Да и почищено тут уже.

– Пару багров я видел, – откликается курсант Званцев, носящий заодно дурацкую кличку Рукокрыл, сидящий сейчас за фарой-искателем.

– Где?

– На пожарных щитах.