Глава 2

Так же, как армейская служба сходу взяла в оборот новобранца Дмитрия Кузнецова, закружила столичная жизнь и Марину Серову.

Её состояние в точной степени соответствовало пришедшему в наш язык из Греции слову "эйфория". Девушку не покидало приподнятое настроение, состояние беспечности и благодушия, что объективно никак не могло соответствовать миру, в котором она теперь жила.

Происходило это от недостатка опыта и знания законов этого мира, а равно и от её юношеского романтизма, который окрашивает действительность исключительно в розовый цвет. Потому за внешним великолепием, богатством и роскошью она не смогла разглядеть цинизм и жестокость мегаполиса, его полное равнодушие и презрение к людям, не обладающим богатством, властью и славой.

Молодой студентке, прожившей свою короткую жизнь во второразрядной европейской стране и отдалённой российской деревне, столица нравилась всем.

Нравился сам город с его роскошью, универсальностью и обилием объектов практически из любой сферы деятельности человека.

Нравился институт, который давал знания и возможность сделать блестящую карьеру не только в России, а и в самых передовых и "продвинутых" станах большого человеческого мира. Она была довольна тем, что её обучают умные, опытные, повидавшие этот самый мир специалисты и преподаватели.

Ей чрезвычайно импонировало то, что рядом учатся дети российских знаменитостей. Чьих только отпрысков не собрал в своём чреве престижный МГИМО! Дети дипломатов, режиссеров, космонавтов, артистов, художников, политологов, журналистов, и даже писателей, в первую очередь, тех, кто доказал власти свою преданность и лояльность. Правда, здесь наблюдался отрицательный момент, огорчавший юную студентку. При личном знакомстве потомки знаменитостей, уловив тот факт, что Марина всего лишь дочь третьеразрядного помощника третьеразрядного посла, моментально теряли к ней интерес. У некоторых даже проглядывало откровенное пренебрежение. Но до поры до времени, девушка воспринимала это как должное. В этой среде она была человеком новым, и интерес к себе нужно было еще завоевать.

Ей нравилась их московская квартира, оформленная по всем законам европейского ремонта. У нее была своя, очень уютная комната. Уголок, в котором она чувствовала себя полноправной хозяйкой. В переднем углу стоял телевизор с большим экраном, видео приставкой и проигрывателем для дисков. Комната была обставлена удобной, подобранной по цвету мебелью. Два мягких кресла, шкаф для любимых книг. Просторная кровать и гардероб с разнообразной и модной одеждой. По этой части шефство над дочерью взяла мать. Марине нравилось одеваться по моде, а возможность одеться красиво в столице была действительно прекрасной.

Конечно же, особый восторг у девушки вызывал большой компьютерный стол, на котором размещался процессор со всеми приставками. Самое настоящее окно в мир. Компьютер позволял беспрепятственно путешествовать в мировой паутине под названием "Интернет".

Нравился Марине и подаренный отцом мобильный телефон "с наворотами". Таких телефонов на периферии в то время было еще мало. У студентов МГИМО "навороченный мобильник" был непременным атрибутом. На любого молодого человека, одевавшегося не по моде и не имевшего "мобильника", здесь смотрели, как на папуаса, вырядившегося в свои национальные одежды.

Надо отдать должное, Марине понравилась не только внешняя форма новой жизни, но и ее содержание. Девушка с удовольствием ходила на лекции и старательно изучала все, что предписывала программа. И происходило это не только потому, что самолюбие не позволяло ей быть хуже других, а юношеский максимализм подталкивал к лидерству. Ей и в самом деле пришлась по душе эта новая для нее область человеческой деятельности. У нее зародилась мечта сделать оглушительную карьеру. Такую, чтобы о ней узнала не только страна, но и весь мир. А для этого, в чем она была твердо убеждена, нужно стать специалистом высокого класса. И потому, настроившись бежать длинную дистанцию, она с первых же метров рванула так, как бегут на стометровке. А жизнь насыщенная интенсивной работой, как известно, почти не оставляет времени для жизни личной.

Только по вечерам, перед сном, вспоминала она годы, проведенные в селе Большая Гора, и думала о Димке. По тому, как замирало сердце и в душе появлялась тоскливая нотка, можно было предположить: она влюбилась в этого парня. Влюбилась не мимолетно, а всерьез и надолго. Но, даже добыв адрес его воинской части, Марина предпринимать ничего не стала. Она была категорично убеждена: именно парень должен проявлять характер и идти на сближение первым. А он на сближение не шел, и ее все чаще посещала мысль, что так даже лучше. Не стоит торопить события и увязать в личной жизни, пока ни она сама, ни ее избранник "не вышли в люди". Прежде нужно выучиться, получить работу и только потом думать о собственном гнездышке.

Рассуждения Марины были верными, если исходить из постулатов мирной жизни. Но для войны такие логические заключения совершенно не годятся. Во время войны дорога каждая минута. Человек осуществить свои личные планы может попросту не успеть.

А о том, что против России развязана война на уничтожение, девушка пока не догадывалась. Потому как велась эта война иными, отличными от предыдущих войн способами. Захватчики на этот раз не "завоевывали" мир силой, а "перестраивали" его под себя. Под свои ценности, свою идеологию, свою культуру.

Европа, как бывало не раз, сдалась очередному завоевателю без единого выстрела. И только "самая непокорная страна" – Россия, даже после распада СССР и "внедрения" в нее "идей западной демократии", все еще трепыхалась и пыталась отстоять свой путь. К ней, как к любой непокорной стране, применялся комбинированный метод. Суть которого была проста – разложить и уничтожить непокорных и "перевести" на свои ценности лояльных.

О том, что против России ведется тотальная война на уничтожение, в то время догадывались только самые умные, дальновидные и прозорливые люди. Они делали попытки образумить сограждан. Но страна находилась в состоянии эйфории от изобилия западных товаров, массового нашествия западной идеологии и культуры, и слушать доморощенных пророков никто не желал.

*

Полгода пролетело как один день, и вот уже новое место службы. Курсант Кузнецов закончил учебку "на отлично" и получил сразу воинское звание "сержант". Его направили служить в инженерную бригаду, дислоцированную на Северном Кавказе. Сюда же попали еще с десяток ребят из их роты и среди них младший сержант Кашин. Димка и Толик были определены в саперный батальон и, конечно же, радовались тому, что им предстоит служить в одной части.

Правда, радовались не долго, ибо, в отличие от учебки, их новая часть постоянно выполняла какие-нибудь практические задачи. А это означало одно: ее личный состав не вылезал из командировок.

Потому уже через несколько дней Толик уехал в составе миротворческой роты в Абхазию. А Димку с его прекрасной характеристикой определили в состав подвижной группы разминирования.

Работы у саперов хватало. Им приходилось уничтожать взрывоопасные предметы времен Великой Отечественной войны, очищать от неразорвавшихся боеприпасов полигоны, ликвидировать найденные милицией и гражданским населением "подарки" последней "чеченской" войны, разминировать установленные боевиками-террористами мины, фугасы, уничтожать бандитские схроны и тайники, сопровождать воинские колонны и проверять подозрительные участки на дорогах, мостах и путепроводах. Иначе говоря, саперы и в мирное время делали то, чем иные войска занимаются только во время боевых действий..

Привлекали их и на ликвидацию последствий террористических актов. Это была опасная и неблагодарная работа. Опасная, потому как в любой момент можно было подорваться на оставленной боевиками "растяжке" или заряде, подготовленном для дистанционного подрыва. Неблагодарная, потому что войсковые саперы выполняли самую черновую и тяжелую работу, а "лавры" доставались гражданскому министерству. На таких объектах, как правило, вело съемку телевидение, и на ребят надевали жилеты с надписью "МЧС". У самого министерства своих сил и средств пока не хватало, и пиар, с помощью которого правили страной "либералы", проявлялся даже в этом. Телевизионщики и журналисты по-прежнему говорили об армии "или ничего или плохо", потому афишировать армейских трудяг было не принято, и делать из них героев никто не собирался.

Одним словом, саперы занимались своей неприметной рутинной работой. Неделю в разъездах, день-два отдыха на зимних квартирах, и на завтра все с начала. Для человека, привыкшего к ежедневному комфорту, уже в самой такой кочевой жизни заложены те самые "тяготы и лишения воинской службы", о которых гласит устав.

Тем не менее, сержанту Кузнецову такая служба даже нравилась. В ней не было убивающего душу однообразия, на которое были обречены парни, что оставались в пункте дислокации для несения наряда по системе "через день на ремень". Кстати сказать, Димка терпеть не мог нести службу в карауле, а уж тем более на КПП или в солдатской столовой.

*

В наше нечестное время у людей, сохранивших совесть, всегда находится куча врагов. Наученный горьким опытом на новом месте Димка "не высовывался", не демонстрировал свою независимость и все же приобрел непримиримого недруга. Да еще какого! Против сержанта, ни много, ни мало, ополчился заместитель командира части по воспитательной работе.

Обыватель "гражданской наружности" во все времена пытался обобщить человека в погонах и приклеить ему ярлычок. Диапазон характеристик и ярлычков, приклеиваемых офицерам, чрезвычайно широк: от "самого главного носителя чести" до "безмозглого болвана", умеющего только слепо выполнять приказы. На самом деле люди в погонах, так же как и другие категории граждан, разные. Среди них есть Офицеры, для которых честь, достоинство и совесть превыше всего. Есть и их противоположности, люди, напялившие на себя форму и погоны из корысти либо по недоразумению. Много и таких, что болтаются между этими крайностями. То самое "ни рыба ни мясо", описывать которое словами нет никакого желания.

К какому " сорту" относился майор Степаненко, пусть читатель определит сам. Несомненным в его характеристике прослеживалось одно: он принадлежал к довольно многочисленной породе людей-лакеев, для которых главный смысл жизни – служение своим хозяевам. При этом им не важно, каков этот хозяин, плохой или хороший, честный или мерзавец… Важно, что он хозяин, и этим сказано все.

Потому применять к майору Степаненко высокие слова о том, что он служил своему Народу и Отечеству, будет не совсем корректно. Он просто служил тем, кто сидел наверху. Наверху в данный конкретный момент была верховная "демократическая" власть во главе с президентом-пьяницей. Чуть ниже – Министр обороны с генералитетом – одна из силовых опор верховной "демократической" власти. Еще ниже – Командующий округом со своим аппаратом. Последним звеном в цепочке "вышестоящих" был командир части. Правда, к нему майор относился уже не как к хозяину, а как к такому же, как он сам, лакею, только рангом чуть повыше.

Вот этим структурам и служил Степаненко. Его не пугала смена хозяев в высших структурах, потому как в силу своего характера он с молодости понял главный принцип лакейской службы: всегда оставаться лояльным к "вышестоящему", даже если тот какает тебе на голову.

С подобным характером данного "офицера" можно было бы и смириться. Мало ли в России в чиновничьей вертикали холуев. Но беда заключалась в другом. Степаненко жестко требовал подобной же "лояльности" от своих подчиненных, то есть всех, кто располагался на служебной лестнице ниже его. Он со всем своим усердием стремился искоренять любое свободомыслие, инакомыслие и много-много еще чего другого, что, в общем-то и отличает человека от робота. И в этом своем "искоренении" он не гнушался ни какими, даже самыми пакостными и мерзкими, методами и не придерживался самых минимальных моральных норм и правил. С целью проверки лояльности и выявления инакомыслия он любил покопаться не только в душах подчиненных, но и в их личных вещах.

Самым излюбленным занятием у него была проверка содержимого тумбочек, чемоданов и вещмешков солдат и сержантов. При проведении данного "мероприятия" его всегда подогревало желание найти что-нибудь запрещенное. Например, спиртное, порнографию, гашиш или, если повезет, антиправительственную пропаганду. Много интересного о подчиненных можно было узнать и из адресованных им писем.

Если Степаненко что-то "находил", он использовал это с максимальной пользой для себя. Все вышестоящие инстанции немедленно оповещались о том, что командир подразделения, в котором "обнаружен факт", "не узнал", "не выявил", "не предотвратил"… И только благодаря высочайшей бдительности майора Степаненко в части предотвращено очередное ЧП.

Во время очередной проверки личных вещей майору Степаненко крупно повезло. Равно как абсолютно не повезло сержанту Дмитрию Кузнецову. Заместитель командира части "нашел" толстую тетрадь, исписанную "политическими стишками экстремистского содержания". А из Димкиной тумбочки исчез сборник его любимых "рифмушек".

По приезду из очередной командировки сержант был немедленно вызван к майору Степаненко.

*

Димка догадывался, зачем его вызвал "главный воспитатель" части. Молва о методах работы майора давно перешагнула пределы и батальона, и бригады. Он ожидал, что Степаненко сразу перейдет на крик, но разговор начался в спокойном тоне. Майор выложил тетрадь с "рифмушками" на стол и спросил:

– Кузнецов, это твоя тетрадь?

– Так точно, товарищ майор, моя. А как она у вас оказалась?

Степаненко проигнорировал вопрос и задал свой.

– Ты что же пытаешься писать стишки?

– Да нет…, это не стишки. Я их называю "рифмушки". Сочиняю, чтобы мозги раньше времени не засохли.

– Чтобы мозги не засохли, нужно учить уставы и материальную часть. А то, чем занимаешься ты, называется графоманство!..

– Графомания…

– Что?!

– Правильно нужно говорить "графомания".

– Ты что считаешь себя грамотным, а меня дураком?

– Нет, что вы… У вас высшее образование, а у меня только одиннадцать классов.

– Ну, раз ты это понимаешь, дам тебе совет: брось это бумагомарание, пока не поздно. Иначе наживешь себе и всем нам кучу неприятностей.

– А почему? У нас же демократия. Тем более пишу я для себя. Нигде свои "рифмушки" не публикую. На концертах с ними не выступаю.

– Демократия – это для тех, кто на гражданке. В армии никакой демократии быть не может! А твои стишки не просто плохи, они вредны, потому как ты пытаешься заниматься политиканством!

– Чем?

– Не строй из себя дурачка. Ты суешь нос в политику, хотя понятия о ней не имеешь. А армия должна быть вне политики.

– Товарищ майор, человек живет в обществе и не может быть "вне политики"… Иначе он не человек, а животное… или даже растение.

– Что ты сказал?!

– Это не я…, это Аристотель сказал.

– Кузнецов, прекрати повторять враждебную пропаганду! В армии существуют уставы и приказы. Всё, что ты должен, это беспрекословно их выполнять!

– Я с этим и не спорю. Но ведь я не робот. Должен же я хоть чем-то отличаться от машины?

– Робота из тебя никто и не делает. У нас есть чем заняться. Смотри телевизор, читай газеты, книги, на худой конец… А писать пародии я тебе запрещаю! У тебя нет образования, нет таланта, нет политических знаний, так что перестань переводить понапрасну бумагу.

Димка понял бессмысленность этого спора и совсем было собрался уступить майору, но последняя фраза задела его самолюбие. Он растопырил колючки и принялся копать для майора небольшую ямку.

– Вот у вас есть образование и знания, так покажите мне, как надо писать настоящие стихи.

– Кузнецов, у меня нет к этому призвания, поэтому я стихов не пишу. Это не мое дело, и я в него не лезу.

– Тогда почему вы пытаетесь оценивать творчество других?

Степаненко с трудом, но сообразил, что попал в ловушку. На его лице промелькнула растерянность. Он попросту не знал, что ответить этому нахалу, и, чтобы скрыть свою растерянность, повысил голос.

– Мне это положено по должности! Если бы ты писал про цветочки или там любовь-морковь, я с тобой бы не беседовал. А ты пишешь экстремистские стишки, и я обязан принять меры!

Димка тоже раскипятился.

– А что в моих "рифмушках" противозаконного? Там чистая правда, и я имею право о ней писать. Это мое личное, и вы не имеете права лезть в мою личную жизнь!

– Ах, вот как?! Ты, я вижу, так ничего и не понял? И еще пытаешься права качать! А ну, пошли к командиру!

Степаненко схватил тетрадь и потянул Димку в канцелярию комбата.

*

Командир отдельного инженерно-саперного батальона Смирнов был со своим заместителем в одном звании, а по возрасту на четыре года старше. Ему давно пришла пора ходить в подполковниках, должность позволяла, но как-то все не складывалось.

Нет, служил он хорошо. Смирнов был офицером-практиком. Командиром слыл основательным и надежным. На самые сложные задания командование всегда нацеливало его, потому как была уверенность: он выполнит любую работу.

Из-за этой добросовестной работы с личным продвижением по службе ему и не везло. И в этом не было никакого противоречия. Так уж в нашей армии повелось (да и не только в армии): того, кто хорошо тянет воз, отпускать на повышение не спешат.

Командиры бригады менялись часто. На эту должность приходили для того, чтобы получить "полковника". Как только очередной комбриг это звание получал, он почти сразу уходил на более "теплое" место. Вполне естественно, командиры-временщики не горели желанием отпускать офицеров-трудяг, которые обеспечивали им благополучие.

Виноват, отчасти, был и характер комбата. Смирнов по натуре слыл человеком смелым и, если чувствовал свою правоту, мог высказать правду-матку в глаза любому начальнику. А это не нравилось начальникам во все времена, что уж говорить о времени нынешнем, когда лицемерие стало нормой жизни не только в армии, а во всей мировой пирамиде под названием "глобальный мир".