2

Отец умер глупо. Нелепо как-то. Умер в заводском сортире. Хватили с приятелем какой-то дряни на опохмелку. Перекурили это дело. Потом отец сел на толчок и отключился. А потом – умер. Так рассказывали.

Вообще-то, отец не то чтобы сильно пил. Другие и побольше закладывали. Но любил это дело. Только где взять, если завод режимный? Через проходную не побежишь, от звонка до звонка не выпустят без специального пропуска, а забор не только с колючей проволокой, но и с вышками охраны. Вот и мутили они «Борис Федоровича», как называли рабочие клей «БФ». Тащили со склада, очищали хитрыми способами и пили в цехе. Новая партия клея оказалась экспериментальной, со специальными морозостойкими добавками. Приятеля смогли откачать в реанимации, а отца – не успели.

Отец с матерью прожили вместе чуть больше двух лет.

На кладбище собралось много народа. Все говорили об отце, хорошо говорили, Серега с удивлением узнал, какой хороший у него был отец. Выдающийся просто. А он и не замечал. На красных подушечках несли ордена и медали. Целых пять подушечек. А Серега и не знал, что у него такой геройский отец…

Он не плакал. Было холодно, начало декабря, дул сильный студеный ветер, и с неба сыпалась острая как иголки поземка. Серега очень замерз. Ему хотелось назад, в теплый автобус. Но он все равно не плакал.

– Иди, поцелуй отца, – сказала ему мать, перед тем как красивый красный гроб начали опускать в могилу.

Серега приложился губами к белому лбу и тут же испуганно отдернулся. Лоб был холодный и неживой. Это его поразило, насколько он был неживой. Как будто целуешь скамейку на улице.

Потом мать сама упала на гроб и запричитала. Серега смотрел на нее с удивлением, это выглядело как-то ненатурально, словно в театре, куда его уже несколько раз водили.

Мужчины взялись оттаскивать мать от гроба, но долго не могли оттащить. Сереге было стыдно и неудобно за нее.

Сиротинка ты, сказали ему после похорон, уже в автобусе, когда они возвращались с кладбища. Серега не сразу понял, что это он теперь сиротинка. А поняв, изумился. Неужели действительно он? До сих пор сиротинки встречались ему только в сказках. Сказочных сирот всегда обижали все, кто ни попадя. А кто его обижал? Может, теперь начнут обижать? – испугался он.

– Бесчувственный ты какой-то, – упрекнула его мать после похорон.

Маленький Серега смотрел на ее распухшее от слез лицо под непривычным черным платком и не понимал, почему он бесчувственный. Ему было жалко отца, жалко мать, но больше всего хотелось вернуться к новенькой пожарной машинке, которую подарил ему перед похоронами сосед, дядя Виталик. Там так здорово выдвигалась игрушечная лестница, на которую можно было сажать солдатиков.

Машинку дядя Виталик привез ему из-за границы, куда часто ездил на своей фуре. Он работал водителем-дальнобойщиком.

– На тебе, – сказал дядя Виталик Сереге и подарил. Так просто. Как обычную конфету.

Машинка была новенькая, блестящая, с наклейками и иностранными надписями. Одну наклейку Серега случайно отодрал и чуть не заплакал от обиды. Пробовал приклеить канцелярским клеем. Но она все равно отпадала.

Хороший сосед дядя Виталик…

Потом были поминки, где взрослые, как обычно, много пили и много ели, набившись битком сразу в две комнаты. Серега нашел для себя и своей машинки укромное место под столом и только там всласть с ней наигрался.

Что отца больше нет и никогда не будет, он понял лишь ночью, уже лежа в кровати, когда взрослые разошлись, а мать, потухшая и остро пахнущая вином, уложила его спать. Серега лег в теплую постель, взбил подушку, завернулся в уютное одеяло и вдруг вспомнил, что отец остался на промозглом кладбище. Что ему там холодно, одиноко и, наверное, страшно в темноте.

Тут он вспомнил, что отец умер и, значит, ничего не чувствует – ни страха, ни холода… Умер? Эта мысль вдруг ударила его словно электрическим током. Умер! Навсегда? Навечно? Значит, его больше нет и никогда не будет?

Никогда… Страшное слово, слово-паук, оплетающее своей паутиной и угрожающе шевелящее огромными мохнатыми лапами…

Тогда он заплакал. Долго плакал, тоскливо, безнадежно, взахлеб, вздрагивая и икая от подступающих рыданий. Серега помнил, он старался плакать неслышно, чтоб не услышала мать и кто-то из родственников, оставшихся ночевать в соседней комнате. Ему казалось стыдным рыдать, как девчонка, на глазах взрослых. И остановиться он уже не мог. Подушка скоро стала мокрой от слез, было холодно и противно лежать на мокрой подушке с размазанными по наволочке соплями. Где-то в глубине мелькнула мысль переложить подушку другой стороной, но он специально не стал этого делать. Чем хуже, тем лучше!

Умер! Навсегда! Навечно! И что теперь думать про какую-то подушку?

Он не помнил, как перестал плакать и уснул наконец. Наверное, не скоро перестал. А уснул без снов, провалился в глухое, черное забытье и открыл глаза только поздно утром. Сразу вспомнил свои вчерашние слезы и обнаружил, что подушка так и не высохла. Пришлось быстро вскакивать и убирать постель, пока мать не заметила. Тогда это почему-то казалось очень важным: чтоб никто не заметил его горя.

Почему?

Он никогда не мог ответить на этот вопрос. Впрочем, особо и не пытался. Просто помнил, как это было…

После похорон в квартире стало пусто и тихо. Слишком пусто и слишком тихо. К этой ватной, печальной тишине Серега долго не мог привыкнуть. Квартира сразу стала какой-то огромной. В ней можно было потеряться. Навсегда! Серега начал бояться в ней потеряться…

От поминок на серванте осталась полная рюмка, прикрытая корочкой хлеба. Водка в ней постепенно убывала. Серега каждый день следил, как она убывает. Он знал, мать рассказывала, что это отец отпивает. По чуть-чуть.

Лучше бы отец выпил все сразу, залпом, смешно сморщив нос, как всегда это делал, думал Серега. И вернулся бы к ним. И опять рассказывал бы интересные истории про Фиолетового гнома и его друзей. И ласково смотрел бы на него смешливыми серыми глазами, морща большой покатый лоб с намечающимися залысинами.

Ведь бывает же, что люди умирают, а потом оживают, рассуждал маленький Серега. Потому что случилось чудо. Случилось и все. Разве мало случается чудес на свете? Во всех сказках про это пишут. Есть живая вода, есть вещие птицы, есть добрые волшебники, способные оживить человека одним прикосновением, мало ли…

Часто, на подходе к подъезду, ему вдруг начинало казаться, что чудо уже случилось. Отец вернулся. Сидит дома и ждет Серегу. Тогда он начинал торопиться домой. Вбегал по лестнице быстро, изо всех сил. Лихорадочно давил на звонок. Но дверь открывала мать. И Серега опять входил в огромную пустую квартиру, в которой можно было навсегда потеряться…

Мать опять начала плакала по вечерам, запираясь на кухне. Серега это знал…

Когда он понял, что отец больше никогда не вернется? Серега потом не мог вспомнить. Понял и все. Со временем. «Время лечит горе и ровняет могилы». Где-то он, повзрослев, вычитал эту фразу. Она ему понравилась. Многое объясняет…

3

В школу Серега пошел с удовольствием. Ранец, форма, отметки в дневнике – все это делало его почти взрослым, казалось Сереге. Но удовольствие быстро прошло, а школа осталась…

В школе он получил обидное прозвище Тюбисрай. Нет, клички в классе были почти у всех: Жека, Пузырь, Чика, Банан – все нормально, никто на такие вещи не обижался. Все старшеклассники называли друг друга по прозвищам, и они, мелочь, быстро начали им подражать.

И все-таки Тюбисрай – это было как-то очень обидно, хотя Серега тогда не мог объяснить почему.

Вообще-то, для друзей по классу он был просто Кузей. Как все. Как детсадовский друг Женька – Жекой, а Сашка Чиканов – Чикой. Но все знали, что он еще и Тюбисрай. Когда он ссорился с кем-то, это прорывалось.

Прозвище Тюбисрай придумали старшеклассники. Наверное, из-за его роста. Серега был выше всех в классе, поэтому, когда старшеклассники вытрясали мелочь из карманов младших ребят, ему всегда доставалось по шее. Для профилактики, как самому здоровому, чтоб остальные страх не теряли.

Одного из них Серега особенно ненавидел. И боялся так, что просто все обрывалось внутри, когда его замечал. Старшеклассники называли того Кучей. Кучинин, если по фамилии. Толстый, противно веселый, глаза голубые, щеки круглые и румяные. Он все время улыбался, просто был какой-то ненормально улыбчивый, этот Куча. Его ехидная, толстогубая улыбка еще долго снилась Сереге в кошмарах.

Мимо Кучи никогда нельзя было пройти просто так.

– Саечку или сливку? – демократично предлагал тот, поймав за шиворот очередную жертву из младших.

В результате жертва получала и «саечку»: пальцами под подбородок, и «сливку»: выкручивание носа, и еще пинка под зад.

Серегу Куча особенно не любил. Просто прохода ему не давал. Тюбисрай, сюда, Тюбисрай, стоять, Тюбисрай, пулей полетел… Потом, когда вырос, Серега понял, что Куча был садист по натуре. Видимо, Серегино молчаливое сопротивление, набычившийся взгляд исподлобья, злые глаза, опущенные к полу, ему особенно нравились. Возбуждали, как теперь говорят.

По ночам, лежа в кровати, Серега часто мечтал – вот неожиданно, совсем вдруг, в школе появится Фиолетовый гном. С Волшебным Камнем, который он забрал из пещеры дракона Кракозуба. Он с удовольствием представлял себе, как вытянется толстая рожа Кучи, как тот сначала будет наглеть по привычке, а когда Фиолетовый гном достанет Волшебный Камень, Куча станет ползать по полу и умолять о прощении.

Это были приятные мысли. Настолько приятные, что казались почти реальностью. После этого Серега даже начинал меньше бояться Кучу. А кто сказал, что сказки не могут превратиться в реальность? Как любят говорить в сказках: в один прекрасный, самый прекрасный день…

Маленький Серега все еще верил, что один прекрасный день вдруг наступит…

Кучу посадили, когда Серега уже учился в третьем классе. Его и еще одного старшеклассника – они вместе обокрали киоск «Союзпечати». Отправили в специнтернат, рассказывали в школе. Когда их поймали, выяснилось, что это была уже не первая кража. Серега еще не понимал, что такое специнтернат, но главное, Куча исчез из его жизни. Словно сразу стало легче дышать.

По тем добропорядочным временам история получилась громкая и скандальная, помнил Серега. За это даже сняли директора школы. Серега, хоть и был совсем маленьким, но хорошо его запомнил. Мужчина богатырского роста и в строгих роговых очках. Им, младшеклассникам, он казался просто великаном. Они пугались его даже издали. Но он был добрым. Серега это точно знал.

Однажды Серега прилепил к стенке присоску и отодрал ее вместе с куском штукатурки. Директор как раз проходил мимо. Серега испугался, думал, все, конец ему пришел прямо на месте. А тот ничего не сказал, только по голове его погладил. Даже странно, показалось Сереге, такой огромный и такой добрый…

Новую директрису ненавидела вся школа. Раньше она была завучем. Ее уже тогда ненавидели. Она была вредной. От вредности даже сохранила девичью стройность фигуры, казалось им. Преподавала она алгебру и геометрию. Директриса – это такая крыса, которая бегает по углам и делит школьников пополам. Это они придумали. Когда начали изучать геометрию. Впрочем, до них наверняка говорили то же самое…

Когда Серега подрос, он несколько раз побывал в кабинете у директрисы за всякие провинности. Она не повышала голоса, не кричала на учеников, она их отчитывала. Долго и нудно, часами, выматывая душу, как зубная боль. А в конце доставала большую черную тетрадь, куда записывала, кто и что натворил. Говорила, вот придет вам время вступать в комсомол, поступать в институт, получать характеристики… Вот тогда все ваши провинности и припомнятся! Вы все, мол, в этой тетради как на ладони! И кто ножницы в классную доску кидал, и кто ведро с водой пристроил над дверью, и кто курил в школьном туалете…

Вредная все-таки была тетка. Впоследствии, вспоминая ее, Серега думал, может, она была старой девой?

4

Серега окончательно перестал быть Тюбисраем к седьмому классу. Стал просто Кузей. Ничуть не обидное прозвище. Он тогда вытянулся еще больше, много занимался спортом, начал расти не только вверх, но и вширь. Стал самым сильным не только в своем классе, но и в параллельных. Даже девяти-десятиклассники его больше не задевали.

Тренер по штанге был от него в восторге. Тренер по боксу относился к нему сдержаннее.

– Здоровый ты парень, – часто говорил ему тренер по боксу, – вырастешь, будешь совсем здоровым. И руки у тебя – кувалды, удар уже сейчас тяжелый, как у взрослого мужика… Только, скажу тебе без обид, чемпиона я из тебя не смогу сделать. Не возьмусь. Для настоящего бокса уровня мастеров чего-то в тебе не хватает… Игры, может быть… Куража, что-ли, как это цирковые называют. Слишком уж ты прямолинейный. Прешь, как бульдозер на стену, и все дела, только за счет здоровья выезжаешь…