Глава VIII
О правителях, достигающих верховной власти бесчестными средствами
Так как частные люди могут достигать верховной власти (что не всегда можно приписать их счастью или личным достоинствам) еще другими двумя способами, то я не считаю возможным обойти и эти способы молчанием. Об одном из них следовало бы даже говорить с особенной подробностью, если бы дело шло о республиках, а не о монархиях.
Один из этих способов, когда верховная власть достигается бесчестным захватом или подлогом, другой – когда она вручается избраннику, как выражение расположения к нему его сограждан.
Для указания, как достигается власть первым способом, я удовольствуюсь двумя примерами: одним из древней, другим из новой истории. Входить в рассмотрение значения этого способа с точки зрения справедливости и нравственности – я не стану, так как полагаю, что для того, кто захочет прибегнуть к такому способу, достаточно будет указаний, какие он найдет в примерах, которые я привожу. Агафокл Сицилийский сделался государем Сиракуз, будучи не только простым гражданином, но выйдя из самого низшего и отверженного сословия. Сын простого горшечника, он был известен за человека отчаянного, способного на всякие проделки, но все эти проделки выказывали в нем столько силы физической и силы ума, что, избрав военное поприще, он скоро достиг звания претора14 Сиракуз. Дойдя до этого звания, он задумал сделаться правителем и даже захватить верховную власть, но, чтобы не быть никому обязанным, решился взять ее силою, хотя мог получить эту власть с согласия своих сограждан. Для этого он вошел в соглашение с карфагенским военачальником Гамилькаром15, войска которого находились в это время в Сицилии. В одно утро созвав сиракузский народ и сенат, под предлогом обсуждения важных для республики дел, он приказал своим солдатам, броситься на сенаторов и богатых граждан и перебить их. Когда все эти лица были перерезаны, – он без всякого труда захватил господство над страной и сохранил его за собой. Хотя после этого карфагеняне два раза его разбили, а в последний раз даже осадили Сиракузы, он не только сумел отстоять город, но, разделив свои войска на две части и оставив одну гарнизоном в Сиракузах, с другой отправился в Африку, так что в самое короткое время заставил карфагенян снять осаду и привел их в крайнюю необходимость войти с ним в сношения и, за спокойное обладание Африкой, оставить его правителем Сиракуз. Рассматривая действия и характер Агафокла, всякий легко убедится, что он весьма немногим был обязан счастью, если оно даже и играло тут какую-нибудь роль. Как сказано выше, своим успехом он обязан тому, что, проходя со всевозможными трудностями все степени военного звания, сумел приобрести себе расположение войск, с помощью которых не только сумел захватить верховную власть, но и выполнить самые сложные и опасные предприятия. Его готовность убивать сограждан и изменять друзьям, отсутствие в нем всякой веры, милосердия и религии, разумеется, нельзя признать в нем проявлениями доблести; при помощи их он мог бы только захватить власть, но никогда не достигнул бы славы. Рассматривая же находчивость Агафокла в борьбе с опасностями и способность их побеждать, величие духа, с каким он умел выносить бедствия и торжествовать над ними, – нет никакой причины не признать его одним из величайших правителей. Но его жестокость и необузданное бесчеловечие, вместе со множеством низостей, к которым он прибегал, – никогда не позволят причислить его к великим людям. Нельзя, следовательно, приписывать его успех ни счастью, ни его личной доблести, так как этим успехом он им не обязан.
В наши дни, во время правления Александра VI, Оливеротто да Фермо16 представляет другой подобный пример. Оставшись сиротой в детских летах, он был принят на воспитание своим дядей со стороны матери, Джиованни Фолиани, и отдан им в военную службу под начальство Паоло Вителли17, для того, чтобы, ознакомившись со всеми трудностями военной карьеры, он впоследствии мог достигнуть какого-нибудь видного поста. Когда Паоло умер, Оливеротто продолжал службу под начальством его брата Вителлоццо18 и в самое короткое время, благодаря своим прекрасным качествам, – телесной ловкости и замечательной храбрости, – сделался одним из первых людей в войске. Тогда ему показалось невыносимым быть в подчинении и он замыслил с помощью некоторых граждан Фермо, которые предпочитали свободе рабство своей страны, и, рассчитывая на расположение к себе войска, захватить верховную власть над Фермо. Для этого он написал к Джиованни Фолиани, что, будучи так давно вне своего отечества, он хотел бы вернуться, как для того, чтобы увидеть свой родной город и Вителлоццо, так и для того, чтобы привести в ясность свое наследство. При этом он писал, что так как, для достижения своего настоящего положения, он перенес много трудностей, то и хотел бы, чтобы сограждане видели, что он не потерял времени напрасно, для чего и считал не лишним, получить позволение вернуться с почетной стражей из ста человек его друзей и подчиненных, – верхами. Он просил дядю распорядиться, чтобы граждане встретили с почетом его возвращение, намекая, что почет будет относиться не к нему только, но еще более к Фолиани, так как последний был его воспитателем. Джиованни счел, что его племянник вполне заслужил почетной встречи, распорядился об ней и пригласил его жить к себе. Оливеротто, поселясь у дяди и посвятив несколько дней на устройство всего того, что считал нужным для успеха своей будущей предательской попытки, задал блистательный пир, – на который пригласил как Фолиани, так и всех значительных граждан Фермо. За обедом, по окончании угощения изысканными яствами, как это водилось с такими почетными гостями, Оливеротто с большим искусством навел речь на высокие предметы; он стал прославлять величие папы Александра и его сына Цезаря, рассуждая очень много обо всех их предприятиях. Джиованни и другие стали несколько возражать против некоторых его положений, тогда он, поспешно заметив, что о таких вещах следует говорить в местах более секретных, пригласил Джиованни и прочих граждан перейти с ним в другую комнату. Когда все они в нее перешли и хотели садиться, то из потайных мест этой комнаты вышли спрятанные до того времени солдаты и убили Джиованни и всех других. Тотчас после убийства, не теряя времени, Оливеротто сел на лошадь и поскакал к зданию, занимаемому высшим магистратом, и осадил его, так что все из страха вынуждены были повиноваться ему и тотчас же образовали правительство, главой которого он и был немедленно утвержден. Умертвив всех, кто мог быть для него опасен своим недовольством или властью, он тотчас же, для упрочения своего господства, принялся за новые гражданские учреждения; так что, в течении одного года продолжения своей власти, он не только сумел сделать для себя безопасным пребывание в Фермо, но сделался грозным для всех своих соседей. Его было бы также трудно победить, как и Агафокла, если бы он не попался в сети Цезаря Борджиа, который, как я уже рассказал выше, истреблял в Синигалии партии Орсини и Вителли. Ровно через год после сделанных им убийств, Оливеротто был задушен вместе с Вителлоццо, учителем своим в кознях и низостях.
Многим может показаться непонятным, каким образом Агафокл и ему подобные, после бесчисленных предательств и жестокостей, могут долгое время не только безопасно жить в своем отечестве, но и защищаться от врагов и достигать того, что их сограждане никогда против них не конспирируют, между тем как другие правители не умеют при помощи жестокости сохранять мир в своем государстве, не только в сомнительную пору войны, но и в мирное время. Я полагаю что это зависит от того, что и самая жестокость может быть хорошо или дурно направлена. Хорошо направленными жестокостями (если говоря об них можно употребить слово: хорошо) я назову такие, к каким прибегают в случае необходимости для укрепления своей власти; однажды укрепив последнюю, правители на них не настаивают, но заменяют их мерами возможно полезными для подданных. Дурно же направленная жестокость – та, которая не будучи особенно ощутительна сначала, с течением времени не только не уменьшается, но даже увеличивается. Правители, прибегающие к жестокостям первого рода, с помощью Бога и людей могут иногда находить в них средство для блага своей страны: так было с Агафоклом. Лица, поступающие иначе, никогда не удерживаются. Отсюда следует, что при неправом захвате власти всякий узурпатор должен решиться произвести все необходимые для него жестокости за один раз, чтобы не быть в необходимости возвращаться к ним беспрестанно и обеспечить за собой власть, не прибегая к ним постоянно, а привязав к себе подданных своими благодеяниями. Поступающий иначе или из боязни, или из неумения и дурно направленной воли, будет вынужден постоянно проливать кровь и никогда не будет господствовать над подданными, так как они при беспрестанных и новых несправедливостях не получат к нему доверия. Все необходимые жестокости должны быть произведены зараз, для того чтобы они были перенесены с меньшим раздражением; благодеяния же должно делать мало-помалу для того, чтобы подданные имели больше времени для их благодарной оценки.
Главнее всего государи должны действовать в отношении своих подданных с постоянством, чтобы подданные не могли думать, что они изменяют свой образ действий, соображаясь с благоприятными или дурными обстоятельствами. Иначе, вынужденный необходимостью на какую-нибудь злую или благую меру, правитель или потеряет удобное время для приведения к осуществлению своей жестокости, или благая мера не принесет ему лично никакого добра, так как ее будут объяснять, только как вынужденную необходимостью, и никто из подданных не сочтет себя обязанным за нее благодарностью.
Глава IX
О гражданской власти
Рассмотрим теперь случай, когда частный человек достигает верховной власти не бесчестным захватом или не при помощи жестокого насилия, но становится правителем страны, с согласия своих сограждан. Такую власть я назову властью гражданской; для достижения ее обыкновенно бывает необходимо не столько счастье, или личная доблесть сколько успешно употребленная хитрость.
Замечу, что достигнуть такой власти можно или при помощи народа, или при пособии расположения важнейших граждан; – обыкновенно в каждом государстве существуют два разнообразные направления: народ стремится к тому, чтобы не быть теснимым знатными гражданами и уменьшить их власть, аристократия же стремится захватить ее как можно крепче и усилить угнетение народа; результатом двух этих различных стремлений обыкновенно бывает то, что в государстве преобладает или верховная власть, или свобода, или анархия. При этом верховная власть может быть вручена государю или народом, или аристократией, смотря по тому, которая из этих партий воспользуется случаем для ее водворения. Когда аристократы замечают, что они не в состоянии противодействовать народу, то обыкновенно начинают усиливать репутацию которого-нибудь одного из своей среды, для того чтобы, избрав его государем, продолжать, под его прикрытием, удовлетворять своим страстям. Народ же обыкновенно избирает одного и облекает его властью для того, чтобы он составлял его защиту против аристократии, противодействие которой народ сознает себе не под силу. Лица, достигнувшие власти при помощи аристократии, удерживают ее за собой с большим трудом, нежели получившие ее из рук народа; обыкновенно они бывают вынуждены действовать в среде людей, из которых многие считают себя с ними равными, так что они не могут ни владычествовать, ни распоряжаться так, как бы им хотелось. Тот же, кто получает власть из рук народа, обыкновенно прямо делается самостоятельным; он ни с кем не разделяет власти и не встречает кругом себя никого или почти никого, кто не был бы привычен к повиновению. Кроме того удовлетворить аристократов так, чтобы не сделать несправедливости и не возвеличить одних насчет других, бывает очень трудно; совершенно не то с народом: цель его гораздо достижимее, так как он мечтает обыкновенно не об угнетении – к чему стремится аристократия, – но только желает не быть угнетенным. Заметим еще, что для правителя несравненно труднее утвердиться, если к нему враждебен народ, чем тогда, когда против него только аристократы: народ многочислен, аристократов же не много; зато самое худшее, чего может государь ждать от народа, состоит в том, что он от него отложится, между тем как враги аристократы не только могут оставить его, но и начать действовать против него, так как, обладая большей против народа степенью знания и ловкости, они всегда сумеют приготовить себе средства к спасению и выиграть расположение той партии, которая по их соображению останется победителем. Кроме того народ, с которым вынужден ладить правитель, всегда один и тот же. Его нельзя ни изменить, ни заменить по произволу, между тем как аристократию он может каждый день уничтожать и учреждать, усиливая ее значение или, если захочет, совершенно его уничтожая. О последнем я считаю нужным подробнее распространиться.
Считаю нужным сказать, что образ действий правителя по отношению к аристократам должен главнейше различаться, смотря потому, связывают ли они совершенно свои интересы с интересами государя, или действуют иначе.
Тех аристократов, которые связывают свои интересы с интересами государя и не грабительствуют, должно любить и осыпать почестями; действующих же иначе, тоже должно различать смотря потому, что служит для них исходной точкой их образа действий. Действуют ли они так по малодушию или по ограниченности, – тогда можно пользоваться их услугами и теми из советов, которые не лишены здравого смысла; так как, при успехе правителя, они же первые будут его прославлять, а при неудаче – их не стоит опасаться; когда же их образ действий зависит от честолюбия и действуют они так с умыслом, и так как это служит для правителя доказательством, что они свои личные интересы предпочитают его интересам, то их надобно опасаться и действовать против них, как против открытых врагов, ибо они всегда в минуту опасности помогают гибели государя.
Напротив того государь, получивший власть из рук народа, должен стараться удержать за собой его расположение; достигнуть этого государю не особенно трудно, так как народ стремится только к тому, чтобы не быть угнетаемым. Точно также, достигнув власти с помощью аристократии, как бы против желания народа, правитель прежде всего должен стараться расположить народ в свою пользу; это не трудно, – для этого нужно только принять его под свое покровительство. Тогда народ становится еще более преданным и покорным, чем даже тогда, когда сам вручил государю власть, ибо люди обыкновенно гораздо более ценят блага, получаемые ими от тех, от кого они ожидают одно зло, и считают себя в отношении их более обязанными. Подданство свое народ считает в этих случаях даже более добровольным, нежели тогда, когда правитель избран им самим. Способов, какими могут располагать при этом правители, чрезвычайно впрочем много, и так как тут может быть много разных случайностей и трудно дать на все случаи положительные правила, то я и не стану об этом распространяться, а заключу только, что государям важнее всего обладать привязанностью народа, иначе в гибельные для них минуты, у них не найдется никакой прочной опоры.
Набид, один из спартанских государей, выдержал осаду войск всей Греции, которым сверх того еще помогала победоносная римская армия, и защитил от них и власть свою и отечество; для этого в минуту опасности ему было достаточно убедиться в преданности к себе немногих, чего он не мог бы достигнуть, если бы народ был к нему враждебен. Если бы кто-нибудь стал опровергать мое мнение, приводя в доказательства противного избитую пословицу: «рассчитывающий на народ, строит на грязи», – он был бы не прав. Смысл этой пословицы справедлив – если частный человек станет рассчитывать на народную привязанность и станет думать, что народ вступится за него в случае его преследования врагами его или правительством. Такой расчет часто оказывался ошибочным, что и случилось с Гракхами19 в Риме и с мессером Джорджио Скали20
О проекте
О подписке