2

Перед тем как войти в палату Бэккера, Клендат получил уведомление от Звезды: «остаточное время – десять часов». Восприятие времени для него ожидаемо изменилось, и, несмотря на готовность, определенный дискомфорт казался чересчур назойливым. Так что пришлось ускориться – и, только перешагнув порог, он сразу же активировал виртуальный экран перед кроватью, дабы изображение с камер наблюдения, передающих Опус в реальном времени, послужило своеобразной провокацией на контакт.

– Уходи! Я же сказал, что никого не хочу видеть, так сложно понять?! – Сидя в углу палаты, Бэккер натянул большой капюшон толстовки, прячась в ней, словно от врага.

Не реагируя, Клендат включил обычный свет, встретившись с Бэккером взглядом. Этот измученный вид худого человека мог ввести в заблуждение кого угодно, но не его.

– Я хорошо тебя знаю, Бэккер. – Клендат продолжал стоять у двери, позволяя объекту своего внимания владеть пространством. Сам он был под два метра, крепкий, коротко стриженный и с чистым, словно вырезанным из камня, лицом. – Ты в меру умен, дабы различать упрямство и глупость, веруя своим инстинктам порой даже больше желаемого, что не раз служило созданию новых проблем, сам процесс решения коих позволяет тебе ощущать себя настоящим в естественной для тебя среде. При этом твой моральный компас адаптируется несколько независимо от твоего желания, вынуждая тратить внутренний ресурс на излишнюю работу анализа своих действий с приличной добавкой моральных терзаний, которые, к слову, также оказались естественны для тебя.

Суровый взгляд Бэккера из-под свисающих вниз черных волос, чьи кончики уже соприкасались с небольшой бородой, восхитил Клендата бесстрашием.

– Я пришел не судить тебя. Ты выжил на Коме, после чего предпринял опрометчивую попытку победить превосходящего противника на Целестине и…

– Мне не нужна твоя жалость. – Эти слова были брошены надменно, после чего он поднялся с пола, налил себе в стакан остатки со дна бутылки высокоградусного напитка и, сделав большой глоток, произнес отстраненно: – Лучше принеси еще, нежели болтать.

Клендат подошел к нему, забрал из рук уже пустой стакан и бутылку, поставил их на пол, после чего сказала заботливо:

– Я здесь, чтобы дать тебе шанс закончить начатое.

Бэккер долго смотрел в светлые, полные уверенности и силы глаза Клендата, которые после следующих слов остались недвижимы.

– Не так и хорошо ты меня знаешь.

Бэккер сел на спинку изголовья кровати, посматривая на гостя сверху вниз.

– Тебя прислала Таня? Или это уже батя хочет навязать мне роль спасителя?

– Нет. Твои родители тут ни при чем.

– Ну и отлично. Теперь можешь идти.

– Бэккер! – Клендат понял надобность быть напористей. – Чего ты хочешь?

– Я уже…

– Нет-нет-нет. После того как я или любой на моем месте уйдет.

– «Шанс закончить начатое». – Клендат ожидал продолжения. – Мне нечего заканчивать. Я сделал достаточно: эвакуация колонистов, выявление Особей, доказательство присутствия божества на Целестине. Развлекайтесь с проблемами, которые больше не мои, которые, замечу, сами собой мне навязались, когда я полетел на долбаную планету Кома ради сбора долбанной команды для раскопок на долбаном Целестине. Мне повезло встретить саму смерть и принять ее объятия так, как мало кому выпадает шанс… А потом я проснулся тут, в мире, на который мне плевать. Плевать на тебя и всех остальных.

– Если плевать, то зачем распинаться передо мной сейчас?

– Галочку поставить. А то врачи меня не слушают, да и воли у них нет – лишь служат, не более того. Ты, видно, солидный, теперь все знаешь, передашь остальным, чтобы меня не донимали.

– Что если я дам шанс заслужить…

– Ты не понял! Я сделал свой выбор, еще там, еще давно! Этот выбор был мой, ничей иной. Если бы ты знал всю правду, то понял бы меня. И даже не смей цепляться за это и выводить меня на откровение. Я ничего тебе не должен.

Бэккер был озлоблен и отчаян, казалось, вот-вот и этот человек потеряет волю к примитивным биологическим процессам: дыхание, мышление… сердцебиение. Одними лишь глазами он раскрывал тяжелейшие события прошлого, исковеркавшего его физически и морально достаточно, чтобы он привык и освоил те мучения, которые ему не описать – лишь ощущать. Бэккер был потерян, чужд и одинок столь сильно, сколь Клендат удивлялся этому, почему-то маловероятному в статистическом анализе, варианту.

– Я читал отчеты команды Эфира и Техгруппы. На пути к Опусу у них было время изложить все события с момента твоего прибытия на Монолит, вплоть до сражения, если можно его таковым назвать, с тем, кого уже ты лично именовал Варваром. Ты использовал все возможности для битвы с этим «божеством» космоса, сделал многое за счет малого. Похвальное достижение, пусть и сил этих оказалось недостаточно.

– Мне хватило! – огрызнулся Бэккер, встав на кровать, смотря на Клендата сверху-вниз. —Вновь столкнувшись с его величием почти на равных, я познал свободу, какой ранее и представить не мог. Свободу от ненавидящей меня с момента рождения матери и безразличия отца, от всех этих междоусобиц планет, а главное – от бремени знания и ответственности за следствие и причину. Там, один на один с богом, которого и тебе стоит бояться, я встретил смерть гордо и бесстрашно. Я сделал все лучшее, что мог, доказав себе, что моя жизнь в моих руках и никто мне не указ.

Клендат слушал смиренно, получая удовольствие от возможности познать ошибочность своих ожиданий.

– Думаю, ты запутался в переоценке и недооценке своих возможностей и влияния.

– Отличная формулировка мысли. – Бэккер обратно сел на изголовье.

– Сарказм – это хорошо. Теперь я вижу доказательство, Бэккер. Удивительное сочетание желаемого и необходимого делает тебя лучшим кандидатом в содействии убеждению одного неизмеримо важного человека приобщиться, как мне хочется верить, к все же нашему общему делу. – Бэккер нахмурился от внушений Клендата и, уже желая грубо того послать, узнал то, что вынудило прислушаться к этому человеку: – Идем со мной к той, кто была с тобой на Целестине, и кто, раскрыв правду, уважит твое желаемое и необходимое.

– Нет. Я уже вел вот так за собой людей. Говори все здесь и сейчас.

– Твое упрямство восхищает не меньше воли.

– Рад за тебя. Дальше что? Силой заставишь?

– Кстати, это я могу. Но не вижу ценности менять пряник на кнут. – Заботливо положив на кровать несколько сложенных пополам потрепанных, исписанных ручкой листов бумаги, он отошел, освобождая место любопытству Бэккера. – Предмет содержимого напрашивается на медитативное осмысление, но, увы, вынужден поторопить с ознакомлением.

– И что же там такое написано, что я должен сделать над собой усилие и последовать за тобой?!

– Она назвала это Эпилогом.

3

Любовь была очень красивой высокой женщиной лет сорока пяти. Ее сильная харизма и тонкая грация умело составляли очень властную и волевую личность в удобный для нее момент без ущерба тонкой доброте. Ее взгляд мог сказать больше любых слов, если и не приструнив, то уж точно зародив нужду в осторожности любого, даже самого сильного человека. А глаза всегда прятали за большим опытом и непреклонностью перед кем-либо глубокую грусть и печаль, что и позволяло раскрывать человечность без какого-либо натуга – честно и прямо. Особенно красиво они выглядели за счет золотистых длинных пышных волос, которые в данный момент просто грубо зачесаны назад, касаясь кончиками поясницы. Последние полчаса она ощущала себя столь необычно, сколь забыла это наивное чувство первооткрывательства. Сомкнув колени, поджав руки под живот и немного сгорбившись, эта женщина выглядит немного робкой и слабой, даже, кажется, брошенной в чужом пугающем мире, что на самом деле чуть-чуть, да является правдой. Ее отпустили врачи по результату двухдневного обследования после трехмесячного полета от спутника Комы Целестин до Опуса, и первым делом она ощутила шок от обустроенного берега Основателей, где и села на одной из центральных скамеек, аккуратно исследуя глазами окружение. Люба чуть ли не ликовала, разрешая себе изучать состояние заслуженного умиротворения наедине с подступающей возможностью начать новую жизнь среди новых для нее людей, где занять даже самое простое место в обществе станет воплощением простой человеческой мечты, чего она была лишена чуть ли не всю свою жизнь. Наивно поглядывая на огромный город через мост, Люба хочет пропитаться этим моментом свободы и простоты достаточно, чтобы перестать ощущать эти новые свойства инородными. Больше ведь не надо гнаться за кем-то или убегать от кого-то, собирая в реальном времени мозаику из причин и следствий обдуманных и не очень решений, жертвой которых всегда становятся люди. Она уже и забыла, что это такое – просто быть, вот и ощущает себя маленькой девочкой на пороге чего-то нового и хорошего, предвкушая наслаждение от самой бытовой жизнедеятельности в мире и покое. Уютное состояние позволяло отринуть любые воспоминания о том, каким было это место при ее предыдущем посещении, особенно о том, что располагалось прямо тут, где она сидит, еще сотню с небольшим лет назад.

Решив наконец оглянуться, дабы с приятным воспоминанием принять перемены этого берега, Люба внезапно для себя увидела Бэккера, оказавшегося рядом с ней во весь рост. Она была рада видеть его живым и здоровым больше ожидаемого. Продолжая сидеть все в том же положении, под яркими лучами солнца в чистом безоблачном небе, скромно улыбнувшись, Люба начала говорить очень ностальгически, чуть ли не с романтическими нотками, поглядывая по сторонам в рассудительном порыве:

– Когда-то тут был сплошной лес. Высокий, плотный, в основном дубы. Примерно тут, в центре, был сруб – место в котором я выросла вместе с семьей. Мы сажали много цветов, делали парники, выращивали фрукты и овощи. Отец и мама были очень заботливыми, учили нас всему и вся. Мы и животных завели: свиней, кур, пару коров, даже за рыбой ходили – раньше в этой реке ее было много. Думаю, сейчас уже нет. Через реку был такой же густой лес, с маленькими полянками внутри, где мы играли, делали зарисовки местности, ставили палатки. – Люба в этот момент проронила радостные слезы воспоминаний, явно видя перед глазами прошлое, уж никак не настоящее. – Гармония, любопытство, азарт… семья. Мы так любили эти места, знали чуть ли не каждый камешек, каждую веточку, ручеек и куст. Знали, где и когда собирать ягоды и грибы. Мы давали всем птицам имена, рисовали на коре деревьев, записывая свои инициалы, прятали клады, оставляя послания для будущего и всякие пожелания. Это было чудесное, доброе время открытий… Мы ведь и путешествовали с палатками, строили лагеря и… толком не знали горя.

Ее откровение проистекало не только из-за желания поделиться личной историей, но и для себя самой, выговариваясь в угоду возрождению старых чувств и восхищению фактом своих знаний, доказывающих достоверность истории этого места. Вопреки ожиданию Бэккер смягчился перед ней, всерьез задумавшись, есть ли вообще смысл в исполнении того возмездия, ради которого он пришел к ней.

– А потом отец и мать нашли, как теперь мы знаем, космический корабль Варвара. – Голос Любы стал не менее холодным, чем выражение лица, на котором от яркой краски детских воспоминаний не осталось и следа. Глядя вперед, она невзначай сняла перчатку с левой руки, и Бэккер воспринял следующие слова со значительно большим интересом, увидев вросшие в кожу голубовато-белые маленькие камешки. – Мое малолетнее любопытство привело к плачевному опыту знакомства с чуждой технологией… а там и к личному опыту путешествия во времени. Я оказалась неизвестно где, бродила, искала… Было больно. Было страшно… Я впервые потерялась. Это было странно, ведь родители научили ориентироваться, да и местность нам всем была хорошо известна. – После долгой паузы Люба заговорила уже с некоторой мрачной злостью. – Внезапно я наткнулась на город. Большой, красивый, высокий. Пара миллионов людей, развитая инфраструктура. Я никогда такого не видела. Помню, думала, что надо сюда привезти родителей и остальных. Оказалось, что город этот имел название планеты – Опус. Оказалось… меня швырнуло на две сотни лет вперед.

Лицо Любы стало Бэккеру знакомым по раннему опыту общения с ней: сосредоточенная надменность, аккуратно украшенная необузданной властью и бесстрашием.

– В современной истории Монолита нет записи о Триединстве. Наверное, и к лучшему. Когда-нибудь расскажу, но главное, что катастрофа, случившаяся по моей вине, чуть ли не разрушила все и вся. Когда представился шанс и когда нам показалось, что узлы распутаны, нити оборваны, временные петли разорваны, тогда и было решено улететь на Кому, чтобы основать маленькую колонию под названием Аврора. Я придумала это название как дань уважения очень важным, отличным и незаменимым в моей жизни людям. Аврора – это аббревиатура на самом деле. Великие был люди. Великие и забытые. Аврора существовала почти десять лет. Мы изучали Осколок, Топи, пытались вылечить меня, стремились наладить простую жизнь в непростом месте. Ну а потом… скажем-с так, кое-что случилось и… М-да, в общем, я переместилась в будущее.

Люба наконец-то посмотрела на Бэккера тяжелым взглядом болезненного бремени и немыслимой тяжестью воспоминания, после чего встала в полный рост и продолжила достаточно внушительно:

– Я оказалась в разрушенном Монолите. Уже после того, как Варвар все уничтожил. А ведь к тому моменту я только-только начала верить в нормальную жизнь. Когда же вновь оказалась в чужом времени, там и растеряла последнюю надежду. Я видела тебя, Бэккер. Я могла подойти, могла помочь копать те бессчетные могилы. Но я не сделала этого. Тогда я считала это правильным решением, потому что нельзя вмешиваться в чужую нить, иначе завяжется очередной узел. Стоит извиниться, но я хочу сказать спасибо. На какой-то момент ты, Бэккер, стал примером несгибаемого упрямства, подав мне редкий пример стойкости в самом отчаянном времени, заразив желанием преодолеть очередные трудности, вырвав меня из глубочайшей депрессии бесконечности страданий. К сожалению, длилось это недолго. Я структурировала события на бумаге, записывала мысли и чувства, обращаясь к тому, кто, возможно, когда-то прочтет мою историю, потому что я не хотела просто сгинуть. – Тяжелая пауза сделал обоим больно. – Ты заслуживаешь это знать. Под конец дня на Целестине я хотела тебе все рассказать, потому что, если бы не ты тогда, меня бы не было здесь сейчас. Твой поход против Варвар подарил мне шанс, которого я пусть и не заслуживаю, но и упустить не смогла.

Бэккер приблизился, проговаривая слова медленно, чуть ли не скрипя зубами, сдерживая чудовищную боль внутри себя.

– И зачем мне теперь все это знать?!

– На Целестине, пока ты сражался против Варвара, я смогла многое переосмыслить. Хочется начать все с чистого листа.

– Ты могла помочь мне в любой момент! – Праведная ярость брала верх над ним столь быстро, сколь легко. – И тогда мы бы вместе противостояли Варвару! Но ты игнорировала меня на Монолите. Тебя волновали лишь Андрей Дикисян и Целестин, куда я сам тебя в итоге и отвез, чтобы ты встретилась там с той самой женщиной, которую видела в пустыне вместе с Варваром!

– Откуда ты это знаешь? – Изумление Любы было соизмеримо с безумным состоянием Бэккера, неспособного уложить в голове факт ее тесного, но незаметного присутствия в событиях стертого будущего. Бэккер медленно достал листы бумаги, согнутые, грязные, потертые жизнью. Глаза Любы расширились, чуть ли не боязливо она хотела уже взять их у него, но Бэккер небрежно бросил их вниз, отходя в сторону в попытке побороть чудовищный стресс от подтверждения жуткого откровения. Люба быстро стала их поднимать, упав на колени, словно то были ее дети.

– Это твои письма! – Бэккер рычал, рвя горло. – Те самые, где есть я, Настя, даже Катарина! Ты была там, наблюдала за мной, делала свои тупые, надменные выводы. А я был один, хоронил трупы неделю за неделей, веруя, что больше никого нет! Думал и верил, что все зависит только от меня, потому что все остальные мертвы! А оказался лишь сраным побочным событием истории в несколько веков, где твоя центральная роль еще и, оказывается, тебе же ненавистна! Как удобно!

– Я думала, что потеряла их. – Люба поднялась на ноги, перелистывая страницы, узнавая свой почерк, вновь переживая те ужасные события стертой истории. – Откуда они?!

– Ты еще хуже меня. – Бэккер не просто ненавидел ее сейчас, он презирал все ее существо. – Была на прямой руке с верхушкой Монолита, могла сделать втрое больше моего, привести меня к Козыреву – и вместе дали бы Варвару отпор. Но ты не сделала ничего!

– Я ожидала смерти. Выбрала время и место. Дорого стоит такая свобода. Но ты, раб своего упрямства, добрался до Осколка на Авроре. Я связана с ним, его недостающие фрагменты интегрированы во мне. Я не просила менять время, ты сделал это сам!

– Да я понятия не имел что делал этот сраный Осколок тогда! Ты знала, но ничего не сделала, а теперь винишь меня?! Мразь, которой плевать на всех, даже на себя. Лучше бы я не знал того, что там написано. Зачем вы вообще спасли меня на Целестине?