Попробовали после этого соседи игнорировать Ивана Андреевича на ярмарке, но он так светился от счастья, что бойкот провалился. Да и камень у кого покупать? Кто лучше него масло сбивает? Так что пусть живет себе, как нравится. Бог все рассудит.

Прасковья оказалась плодовитой. Один за другим на свет появились еще два сына – Петр и Павел. А когда известила Ивана Андреевича, что вот-вот и четвертый наследник пожалует на свет, помещик велел запрягать и ехать к попу. Нельзя было больше медлить. Ругал себя, что раньше об этом не подумал. Надобно жениться! Прасковья – душа его, свет его очей – должна стать женой. 5 апреля 1825 года в церкви села Липовец Иван Андреевич взял в жены крепостную. Новоявленная барыня по этому случаю надела новый сарафан. В платье не вмещалась – беременная. Летом Якушкиных стало еще на одного больше.

На этом молодожены не остановились. Иван Андреевич словно хотел компенсировать все, что упустил. Еще трижды он стал отцом: у него родились сыновья Семен и Виктор, а потом дочь Наталья. Да только земной путь его подходил к концу. Девочке сравнялся годик, когда любезного папеньки не стало.

Другая бы руками развела, но бывшая крепостная (вольную оформили еще до женитьбы) взялась за дело резво. Теперь Прасковье Фалеевне принадлежали 173 крепостных души и 12 дворовых, да и она сама была не промах. Она многому научилась у мужа, что-то подсмотрела у соседей. Работать умела и любила, и дело у нее спорилось. Умирая, старик-помещик взял с нее слово, что дети получат образование, и Прасковья не была против. Да пусть учатся! Деньги у нее есть… Сын Павел^[3], например, стал писателем, а сын Виктор – хирургом. Кстати, этот из Якушкиных, вполне возможно, увековечен Иваном Тургеневым. Однажды русский писатель ехал в поезде и познакомился с молодым медиком. Взглядов тот был радикальных, интересных, и многое Тургенев позаимствовал для своего романа. Он называется «Отцы и дети», а персонаж – Евгений Базаров^[4].

Случай Прасковьи Якушкиной, конечно, нерядовой. Если невеста и жених принадлежали к разным сословиям, молодоженов почти всегда ожидали большие сложности. Считалось аморальным и постыдным, если дворянин брал в жены крестьянку. Правда, женщина при этом получала личное дворянство, а ее дети уже могли рассчитывать на наследственное, однако в обществе они могли и не получить признания. Обычно их не принимали в «хороших домах», не приглашали на званые вечера, не допускали до императорского двора. Когда единственный сын княгини Дашковой, Павел, взял в жены обычную мещанку (даже не крепостную!), от молодого князя отвернулся весь Петербург. Конечно, все это делалось с подачи обиженной матери – ведь Дашкову поставили в известность постфактум, – но заступиться за Павла никто не сумел. Новобрачным пришлось туго, их отношения этих испытаний не вынесли, и спустя непродолжительное время они разъехались, хотя и не оформляли развод.

Бракосочетание же девушки-дворянки с крепостным и вовсе считалось из ряда вон выходящим. Прежде всего потому, что в этом случае она могла… лишиться свободы. Этнограф Серафим Шашков описал изумительный случай в XIX веке – как помещица Акулина Ф., молодая вдова, пошла под венец с собственным крестьянином. Ей бы следовало для начала дать вольную будущему мужу, но женщина об этом не подумала. А вскоре продала своих крепостных другому помещику: все шесть имевшихся у нее душ, вместе с домочадцами. То есть получилось, что Акулина продала саму себя: ведь она тоже была семьей крепостного! Обнаружив, что натворила, помещица обратилась к уездному дворянству и в итоге добилась свободы для себя и супруга. Но дворянином, согласно законам империи, она его сделать не могла.

Более ранняя история о продаже дворянина в крепостные случилась в конце XVIII века и была рассказана помещицей Елизаветой Петровной Яньковой своему внуку. Позже она вошла в книгу «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений», которые были изданы в 1885 году. А случилось все так:

Симбирский дворянин Степан Егорович Кротков считался человеком крутого нрава и очень скупым. Детям своим выделял буквально самое необходимое и беспрестанно отчитывал их за лишние расходы, а иногда не гнушался и выпороть. Но любовь к экономии такими методами помещик привить детям не смог. Один из младших Кротковых часто нуждался в деньгах (он стал завзятым игроком), а когда об этом узнал отец, то прогнал беспутного транжиру.

Степан Егорович и подумать не мог, что сын решится на месть. А он сговорился с другими братьями и без ведома отца продал одну деревеньку. А передавая новому владельцу список крепостных душ, внес туда еще одно имя: своего батюшки! Таким образом, Кротков-старший оказался про- данным.

«Можно представить себе удивление старика: он и знать не знает, и ведать не ведает, и вдруг оказывается, что его имение продано… И из дворянина на старости лет в подушный список крепостных крестьян. Это было очень гласно в свое время, и, как ни просто было в ту пору продать и купить имение, старик едва выпутался из беды, и, ежели бы он не смилостивился над своим сыном, тому не миновать бы ссылки за подлог и ужасный поступок с отцом. Сначала старик и слышать не хотел о прощении сына, так он был на него раздражен.

– Издыхай он, окаянный, в кандалах, Иуда, продавший отца родного.

Однако потом сестры уломали старика и склонили его выручить брата из беды. Кроткову это дело дорого стоило; он выгородил сына, но видеть его не хотел и сравнительно с братьями дал ему самую ничтожную часть из своего имения…

Чтобы наказать своих сыновей за их дерзость и чтобы они не выжидали корысти ради отцовской смерти, старик… женился на молодой девушке, дворянке, но бедной, на Марфе Яковлевне… Марфа Яковлевна оказалась очень хорошею женой, мужа-старика уважала и покоила до его кончины, была ко всем несчастным очень сострадательна и много сделала добра»^[5].

Таких ситуаций, впрочем, старались не допускать. Принцип: «равный – с равными» действовал не во всех случаях, но считался приоритетным. Так что, когда в 1878 году Юзефина Сарнавская пошла под венец с Прокофием Тимошенко, это долго обсуждали в Браницах. Девушка была дочерью управляющего огромным поместьем, а вот Прокофий – бывшим крепостным. К слову, их сын Степан стал всемирно известным ученым, профессором Мичиганского и Стэнфордского университетов. А не позволил бы отец дочери пойти за любимым – не было бы работ по сопротивлению материалов и важных открытий в строительстве.

А в случае графа Шереметева разрешение на брак следовало получать у… государя. И Александр I его дал. Пусть на свадьбе графа и крепостной было всего 2 свидетеля, Николай Шереметев и Прасковья Жемчугова были счастливы. Их история – одна из самых невероятных за весь период крепостного права. Бывшая актриса, дочь кузнеца, вошла в богатейшую семью России!

Конечно, Прасковья Жемчугова не могла знать, что ей уготовано. Есть легенда, что мадам Ленорман предсказала Жозефине Богарне^[6], что та станет «больше, чем королева». А Прасковья, как и все девушки того времени, хотя и загадывала желание на святки, ни разу не сумела заглянуть в будущее. Если бы она только знала!

Прасковья родилась в Ярославской губернии, в середине лета 1768 года^[7]. Фамилию отца дословно не сохранили до наших дней. Известно было, что он занимался кузнечным делом. Позже, когда Шереметев был уже страстно влюблен и готов на все, он придумал легенду для Прасковьи: она-де из польских дворян Ковалевских, когда-то попавших в плен к русскому князю Черкасскому. Почему Черкасскому – объяснялось просто. Прасковья и ее семья были частью приданого… Варвары Черкасской, которая вышла замуж за одного из Шереметевых.

В семь лет подвижную и приятную лицом девочку взяли в подмосковную усадьбу Кусково, где содержали крепостной театр. У Прасковьи был приятный голос, она обнаружила музыкальные способности, и ее принялись обучать всему, что в тот момент считалось необходимым для актрисы. Во-первых, итальянскому и французскому языкам, на которых пели в большинстве опер, во‐вторых, игре на клавесине и арфе. Уроки Прасковье давала сама Елизавета Сандунова, известная в ту пору театральная дива! Девочке пророчили большое сценическое будущее…

И – угадали! Уже первое выступление Прасковьи в 1779 году посчитали очень успешным. Она была великолепна в опере Гретри: обаятельна, естественна, словно родилась для сцены. Двумя годами позже, в опере Монсиньи «Дезертир, или Беглый солдат», талант крепостной актрисы заиграл новыми гранями. Очень скоро после дебюта ей придумали творческий псевдоним: Жемчугова. Она и была жемчужиной среди остальных, девушкой столь большого и неоспоримого таланта, что о Прасковье начали говорить. Посмотреть на новую звезду в Кусково приезжала сама императрица Екатерина II. И, покоренная, как и все, игрой молодой актрисы, подарила ей с барского плеча бриллиантовый перстень^[8].

Ей уже дарили дорогие подарки – восхищенные гости Шереметевых, но больше всех – их сын и наследник Николай. Граф не скрывал своего увлечения девушкой, и на это смотрели благосклонно: дело молодое. Но когда в 1790 году, после смерти отца, Николай заявил о готовности жениться, озадачены были все.

Николаю не было и тридцати лет, он находился в расцвете сил и на пике карьеры. Император Павел I сделал его гофмаршалом, что означало немедленный переезд из Москвы в Петербург. Граф не мог противиться. Но настоял, чтобы Прасковья отправилась с ним. Расставаться с возлюбленной и со своей идеей о браке Николай не собирался.

На рубеже веков в моде были тонкие муслиновые платья, словно у античных богинь, а погода в Петербурге не то, что в Риме. От туберкулеза и сильной простуды постоянно умирали молодые и красивые: Мария Лопухина, княгиня Тюфякина… Во Франции Наполеон пытался законодательно изменить моду, ведь и в Париже происходило то же самое. Но красавицы продолжали приезжать на балы в невесомых нарядах, да еще и специально мочили их, чтобы ткань облепляла безупречные ноги…

Прасковья заболела. Осипла. Прежний волшебный голос к ней не вернулся больше никогда. О сценической карьере (ее соломинка, ее слабая надежда на будущее, если граф отвернется от нее) можно было забыть. Жемчугова была в отчаянье. Но Шереметев успокоил: он даст ей вольную, он женится, он только добьется разрешения от императора!

С получением вольной долго ждать не пришлось. Помещик мог сам распоряжаться своим имуществом. Свободу обрела не только Прасковья, но и члены ее семьи. А вот позволение на брак запаздывало. Павел I хотя и любил устраивать браки своих подданных, вовсе не был уверен, что крепостная – подходящая партия для одного из богатейших людей империи. Шереметеву отказали.

Шли годы. Граф по-прежнему был верен своей любимой, стараясь не обращать внимания на неодобрительные взгляды со стороны. Только в 1801 году, уже при следующем императоре, Александре, Жемчуговой и Шереметеву дали позволение на брак. Разумеется, о пышной свадьбе не могло быть и речи. Минимум свидетелей (всего два), никаких гостей, скромная церемония в храме Симеона Столпника. Относительно свидетелей мнения разнятся: невесту представляла ее подруга Татьяна Шлыкова-Гранатова, а жениха – то ли князь Щербатов, то ли архитектор Кварнеги.

За глаза Шереметева называли сумасшедшим. Выбрать актрису! Крепостную! Среди стольких знатных красавиц! Против Прасковьи теперь играло не только ее происхождение, но и ее ремесло. Как бы ей ни рукоплескала императрица Екатерина II, «актерка» не могла рассчитывать даже на место среди других могил после смерти. Лицедеев хоронили за оградой. Особенно набожные после каждого спектакля ходили к священнику с раскаяньем.

Но все это была шелуха, неважное. Граф Шереметев и Прасковья Жемчугова ожидали ребенка. Теперь он занимал все их мысли, а осуждение остальных не имело никакого значения. Мальчик, Дмитрий, родился 3 февраля 1803 года. Красавице-графине после этого было отведено всего 3 недели. Сырой климат Петербурга подорвал здоровье Прасковьи. А граф словно обезумел. Он потерял смысл жизни и бесцельно метался между столицей и московским имением.

«Я питал к ней чувствования самые нежные… – писал Николай. – Качества ее… заставили меня попрать светское предубеждение… и избрать ее моей супругой».

От Прасковьи остался лишь портрет (в белом платье, по античной моде, но с алой накидкой. Как у актрисы? Или как у гордой римлянки, которой приличествует пурпур?!) и распоряжения о благотворительности, которые взял на себя граф Шереметев.

Графа не стало шесть лет спустя, маленького сироту Дмитрия взяли на воспитание родственники, а затем определили в пажи. Он сделал придворную карьеру, занимался благотворительностью и был дважды женат. Интересно, но вторая супруга Дмитрия Шереметева была тоже выбрана им за талант. Александра Мельникова происходила из дворян, окончила престижный Смольный институт и еще изумительно пела. Чтобы жениться на этой девушке, Дмитрию Николаевичу также потребовалось разрешение от императора, впрочем, разрешение на брак досталось сыну несколько проще, чем отцу, в свое время полюбившему крепостную актрису.

На рубеже XVIII–XIX веков театры были настоящей «точкой притяжения». Посещать яркие премьеры, дарить актрисам дорогие украшения – вошло в моду именно тогда. У многих знатных людей Российской империи были свои «протеже» среди служительниц муз. Среди любителей богемы оказался и князь Гагарин, который рукоплескал красавице Екатерине Семеновой. Как и Прасковья Жемчугова, девушка начала свою карьеру как крепостная.

О происхождении Екатерины известно довольно хорошо и подробно. В середине 1780-х смоленский помещик Путята решил отблагодарить учителя, который помог сыну сдать экзамены. Кроме кошелька с золотом, дворянин передал Жданову двух крепостных – девушку Дарью невероятной красоты и слугу Семена. От этого-то учителя Дарья и забеременела, и в 1786 году на свет появилась девочка Екатерина. Формально ее записали в дочери Семена, так что в историю она вошла как Екатерина Семеновна Семенова, без малейшего намека на настоящего отца.

Можно считать, что ей повезло: Жданов отдал ребенка обучаться в Петербургскую театральную школу. Часто девочки-полукровки работали в домах собственных «папенек», не подозревая об истинном положении дел. Екатерина получила возможность сделать шаг вперед, из дворни – в актрисы. Уже в школьные годы состоялся ее первый театральный дебют, и молодую особу признали способной.

В девятнадцать лет Екатерина Семенова вошла в труппу Александринского театра. Там бывали члены императорской семьи и самые знатные люди империи, от блеска бриллиантов слепило глаза… Красавицы известнейших фамилий с интересом разглядывали новенькую на сцене: мила, с приятным голосом и чудесно играет! Взлет был стремительным. Екатерина моментально превратилась в звезду первой величины!

Красота, помноженная на талант, имела успех. Даже Пушкин писал о Семеновой исключительно в восторженном ключе:

«Одаренная талантом… она образовалась сама собой. Семенова никогда не имела подлинника… Игра свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений… – все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила творения несчастного Озерова… она одушевила измеренные строки Лобанова, в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. В пестрых переводах… слышали мы одну Семенову».

В начале века в моде была античная красота – прямые и крупные черты лица, покатые плечи, темные волосы… Природа щедро наградила Екатерину всеми этими достоинствами, и мужчины не могли от нее глаз отвести. Говорили, что этот профиль просится на монеты, словно у императрицы. Да чего только о Семеновой не говорили!

Но у нее были и соперницы: французская актриса Жорж и соотечественница Мария Вальберхова. Здесь Екатерина была категорична. Увидев, что ее поклонник князь Шаховской делает авансы Марии, моментально дала ему отставку. Но Вальберхова не могла по-настоящему конкурировать с Семеновой: у нее был комедийный талант, а вот Екатерина блистала именно в трагических ролях. Однако Мария получала жалованье в 1500 рублей, и это превышало доход Семеновой. Нужно ли говорить, что Екатерина злилась?

Став заметностью, актриса начала позволять себе капризы. Слава вскружила ей голову. Теперь она опаздывала, резко высказывалась, если ее критиковали, требовала для себя особого положения… словом, давала понять, что она вправе делать все это. В тот момент ее обожателем стал князь Иван Алексеевич Гагарин. Богач и завзятый театрал посещал спектакли исключительно ради Екатерины. Но рассчитывал и на большее.

Со временем директором театров стал вдовец князь Тюфякин. Он рано потерял из-за уже упомянутой «муслиновой болезни» свою красавицу-жену Екатерину и с тех пор жил холостяком. При всей его внешней привлекательности и образованности Тюфякин слыл человеком резким, грубым, подчас непримиримым. Его манера вести себя с актрисами не нравилась Екатерине. Они не смогли поладить, и Семенова ушла со сцены.

Отныне блистать приходилось в любительских спектаклях, что не соответствовало ни уровню актрисы, ни ее амбициозным устремлениям. Но Гагарин позвал ее замуж! И в 1828 году свадьба состоялась.