Глава III

Нельзя сказать, что барону Вейтарну очень плохо жилось при прежнем короле. Его богатства, слава и влияние росли с каждым годом, его сыновья получали высокие посты при дворе, жена стала первой дамой королевы, и всё же он был недоволен. Он не умел отвешивать вежливые поклоны, предпочитая простые и крепкие мужские рукопожатия. Древностью рода, знатностью, доблестью – он ничем не уступал тем, кто волею судеб оказался заброшен на Халланский трон. И очень простой вопрос – почему они, а не я? – засел в голове у барона настолько крепко, что мало-помалу лишил достойного предводителя халланской конницы и сна, и спокойствия. Он бредил властью. Каждую ночь, если только удавалось заснуть, барону грезился королевский пурпур в его гербе, склоняющийся в поклоне двор и другие сэйравы страны – сильные, храбрые, но покорные его воле. Он не мог отделаться от этого наваждения. Оно владело всем его существом, и теперь ему оставалось либо погибнуть в погоне за этим призраком собственного королевства, либо перестать быть самим собой, бароном Вейтарном. Смертельно устав от постоянной внутренней борьбы, барон бросался в сражение очертя голову, стремясь забыться в кровавой сече. Он заслужил славу неуязвимого; его отчаянные конные атаки не раз и не два приносили победу повелителю Халлана, но никто не знал, что причиной этих побед была именно глубокая, застарелая ненависть барона к тому, кто считал Вейтарна своим ближайшим сподвижником.

Когда переворот созрел, к барону пришли главари заговорщиков. Они были не настолько глупы, чтобы обманывать, и предложили честную сделку – Вейтарн опаздывает к месту решительного сражения, взамен получая всё необходимое для того, чтобы без помех захватить власть в богатых областях Южного Загорья, в прекрасных, плодородных землях вокруг громадного внутреннего озера Нуар. Барону была обещана помощь колдовством, и он получил её. Гонец только что доставил донесение – посланный отряд разведчиков благополучно произвел рекогносцировку. Пора было трогаться всей собранной бароном силе.

Однако сейчас барон в одиночестве сидел в верхнем покое своего роскошного дома в Нелласе и мрачно прихлебывал дорогое вино, почти не ощущая тонкого вкуса рубинового напитка. За его женой только что закрылась дверь. В ушах хозяина ещё звенели отзвуки гневного голоса баронессы:

«Ты предатель, барон Вейтарн. Всемогущий Ямерт, тот, кому я родила таких сыновей, кого я без памяти любила всю жизнь, – всего лишь гнусный предатель! Тебе нет прощения, барон. И не думай, что я когда-нибудь забуду это. Всё, всё, что было у нас, – всё ты погубил. Ты властен над моей жизнью – но я отныне не жена тебе!»

Супруга барона Вейтарна оказалась чуть ли не единственной дамой благородного происхождения, сохранившей верность низвергнутому королевскому дому Халлана. Барон знал, что всё услышанное им только что – не пустые слова. И он понимал также, что идти оправдываться уже бессмысленно.

Высокий, но погрузневший к сорока годам, с седыми волосами и недлинными густыми усами, с красноватым лицом, рассечённым несколькими уродливыми шрамами, барон никогда не слыл красавцем и сердцеедом. Он хранил верность однажды выбранной супруге, являя собой полную противоположность прочим благородным сэйравам. Жена значила для него очень много – она догадывалась о гибельной страсти, пожиравшей её супруга, пыталась как-то облегчить его мысли; она была той, кому он мог сказать всё – и всегда встречал понимание. И сейчас барон, как и всякий хороший военачальник, не умевший лгать себе, понимал, что жена сказала ему истинную правду: он гнусный предатель, и совесть теперь не оставит его в покое. Барон помрачнел ещё больше, опорожнив кубок одним большим глотком. Вейтарну казалось, что в покоях невыносимо душно и жарко, он подошел к окну, рывком распахнул ставни, едва не сорвав их с петель. В разгорячённое лицо толкнулись прохладные струи ночного ветра; стало как будто чуть полегче, барон перегнулся через подоконник, рассеянно скользя невидящим взором по тёмным окрестным домам.

По ведущей от Южных ворот к Рыночной площади улице Орхидей, на которой стоял дом барона, лениво тащилась ночная стража. Шли они вразвалку, плохо притороченное оружие гремело и лязгало, слышались громкие разговоры вперемешку со взрывами грубого хохота, когда кто-то из ратников отпускал плоскую шутку. Начальник всё же погнал их в обход, и теперь они брели, освещая себе дорогу нефтяными факелами, думая, однако, не о сбережении вверенного в эту ночь их заботам города, а лишь о том, где бы добыть выпивки побольше и подешевле. Барона передёрнуло от гнева – этот сброд не имел права даже называться воинами. Следовало сейчас же спуститься и выдать им по первое число!

Ночной патруль поравнялся с боковой калиткой его дома, когда из сенного сарая внезапно раздался отчаянный тонкий вскрик, полный такого ужаса и боли, что даже привычный ко всему барон содрогнулся. Спустя ещё мгновение из сарая донёсся ни с чем не сравнимый звон столкнувшихся клинков. И ещё – тотчас заплакал ребёнок.

Барон не раздумывал ни секунды, радуясь возможности отвлечься от чёрных мыслей. Его верный боевой топор, как обычно, лежал рядом; Вейтарн прыгнул из окна высокого второго этажа прямо вниз, на оставшийся не разгруженным с вечера воз сена.

Ночная стража, верно, тоже услышала крик и лязг оружия; двое стражников посмелее первыми шагнули к калитке, освещая себе дорогу факелами. Ещё трое их товарищей двинулись следом, выставив длинные копья.

Вейтарн проворно выбрался из рассыпавшегося вороха сухой травы; барон двигался с необычной для своего грузного тела ловкостью. Один прыжок – и он оказался подле распахнутых ворот сарая.

Мимо Вейтарна к калитке метнулась чёрная тень человека, метнулась с такой быстротой, что топор барона лишь понапрасну рассёк воздух. Вломившийся с улицы стражник даже не успел поднять меч для защиты: чёрная тень сделала лишь одно неуловимое, молниеносное движение – и, крутясь вокруг себя, словно детский волчок, воин отлетел в сторону. В калитку уже просунулись три копийных навершия, и человек в чёрном – а может, ночной дух? – резко дёрнулся в сторону, уцепился за край забора и мигом перемахнул на другую сторону, тотчас растворившись во мраке.

Опешив, барон несколько мгновений смотрел вслед исчезнувшему ночному гостю; с улицы донеслись заполошные крики стражников, но Вейтарн уже понимал, что с таким противником этим рыночным дозорным не совладать. Хорошо ещё, если они сами останутся живы после такой охоты…

Он ворвался внутрь сенного сарая. Там валялось несколько факелов, и от их пламени уже начинало заниматься сухое сено. На утоптанном полу лежала приставная лестница. А там, наверху, взахлёб плакал ребёнок.

Барон затоптал огонь, приставил обратно лестницу, поднялся по перекладинам; на сене лежал младенец, заботливо завёрнутый в простое одеяло, рядом валялась большая бутыль в тростниковой оплётке. Вейтарн неожиданно припомнил: точно такая же должна была стоять в его поварской.

Кроме плачущего ребёнка, здесь никого больше не было, однако намётанный глаз барона заметил свежие бурые пятна на кипах сена. Здесь только что пролилась кровь. Вдобавок, подняв глаза, он увидел, что крыша разворочена, между стропил зияла большая дыра, достаточная для того, чтобы через неё протиснулся нетолстый человек. В полном недоумении от увиденного барон поспешил спуститься. Младенца он держал на руках.

Вейтарн вышел из сарая. Во имя могучего Ямбрена, где же эта ленивая ночная стража? Куда они провалились?

Двор, однако, был пуст и тёмен, улица тоже, нигде никаких следов стражников, даже голосов не слышно. Постояв в недоумении некоторое время, барон вернулся в дом. Ребёнка он неумело придерживал левой рукой, сжимая боевой топор в правой.

Чтобы войти внутрь, пришлось разбудить дворецкого – вся челядь уже давно спала, кроме поваров, готовивших что-то на кухне. Не встретив ни одной живой души, Вейтарн поднялся наверх. Проходя мимо покоев баронессы, он заметил пробивавшуюся из-под двери слабую полоску света. Его жена не спала, жгла лучину. Поколебавшись некоторое время, барон пересилил себя и постучал.

Ответа не последовало. Он постучал снова, уже громче.

– Оливия! Оливия, открой, мне надо кое-что тебе показать! – быстро произнёс он сердитым шёпотом. Не хватало только сейчас начать объясняться с женой!

– Я слушаю тебя, барон Вейтарн, – холодно ответили из-за двери.

– Оливия, я… – Он растерялся. – Оливия, тут в сарае… ребёнок!

– Что? – Дверь открылась. – Где ты его взял? Разве так его держат? Дай немедленно сюда! Как это случилось?

Барон коротко рассказал.

– О милосердная Ялини, вразуми нас, – вздохнула Оливия.

– Смотри молчи об этом, – сумрачно проговорил Вейтарн. – Дворецкому я заткну глотку. Я не хочу, чтобы узнали… ну, эти две… – Он осёкся, отворачиваясь, чтобы жена не заметила краски стыда на его щеках.

– От меня они никогда ничего не узнают, – отозвалась баронесса, ловко распелёнывая малыша.

Барон в некоторой растерянности топтался у дверей – он чувствовал, что этот ребёнок может помочь ему помириться с Оливией и…

– Всесильный Творец, – вдруг охнула Оливия и почти упала на лавку. – Посмотри сюда, Вейтарн, посмотри, ради всего святого!

Барон, осторожно ступая, подошёл к столу и нагнулся над ребёнком. Он наклонялся всё ниже и ниже, а потом, внезапно обмякнув, сел на пол и обхватил голову руками. Из горла у него вырвалось глухое рыдание.

– Именно так, – сухим и беспощадным голосом произнесла Оливия. – Это принц Трогвар. Наследственный знак на теле – он вот-вот исчезнет, виден, наверное, последние дни… Ну, и что ты теперь станешь делать, доблестный барон, столь верно служивший законному правителю Халлана? – Она дрожала от ярости. – Если ты не знаешь сам, я скажу тебе, – продолжала она, видя, что Вейтарн не отвечает. – Мы должны вырастить его. Воспитать как принца. И если ты ещё не забыл, что барон Вейтарн слыл честнейшим и благороднейшим из всех сэйравов королевства, ты послушаешься меня.

– Но здесь… но у нас же… – простонал барон, по-прежнему держась за голову обеими руками.

– Эти демоны в женском обличье, которых так ценят твои дружки по заговору? – презрительно усмехнулась Оливия. – Не беспокойся. Я всё устрою. Мне нужно только золото.

– Сколько угодно! – возопил барон, радуясь забрезжившей возможности помириться с супругой и хоть как-то смягчить укоры совести.

Не прошло и минуты, как он вернулся с двумя увесистыми кожаными кошелями. Оливия тем временем набросила на плечи тёмно-серый плотный плащ и разбудила слугу. Баронесса поспешно перепеленала ребёнка, спрятала принесённые бароном кошельки в складках просторного плаща и шагнула к двери.

– Не следи за мной, – сурово молвила она, видя движение барона. – Со мной ничего не случится. От нежелательных встреч меня защитит Гар.

Услыхав своё имя, дремавший вполглаза Гар пошевелился в своем углу, где и сидел всё это время. Выпрямившись, великан упёрся головой в притолоку.

– Госпожа? – рыкнул он вопросительно.

– Собирайся, проводишь меня, – распорядилась баронесса.

Радостно осклабившись, Гар принялся навьючивать на себя своё многочисленное вооружение. Он происходил из рода горных великанов, дикого, мрачного и озлобленного племени. Вейтарн подобрал его совсем маленьким и подарил жене, а та сумела вырастить из дикого, точно волчонка, малыша отличного бойца и преданного, как пёс, слугу. Умом Гар не отличался, зато в рукопашной с ним мало кто мог сравниться.

– Оставайся тут и сделай так, чтобы эти две дьяволицы ничего не унюхали! – приказала мужу Оливия и, сделав знак Гару, исчезла за дверьми. Великан последовал за ней, что-то одобрительно ворча, – он любил ночные прогулки.

Барон остался один. Возражать сейчас жене не имело смысла: в гневе она способна была на всё, а он, Вейтарн, слишком любил её, чтобы окончательно потерять из-за собственной глупости.

Бережно прижимая к себе Трогвара, Оливия быстро шла пустынными ночными улицами. Гар топал справа и чуть сзади, высоко держа факел. Супруга барона Вейтарна хорошо знала дорогу, её путь лежал в торговую часть города.

Они миновали Рыночную площадь, уже тщательно выскобленную до блеска десятками рабов-метельщиков; оставили позади известный всему городу лупанар, не встретив, по счастью, ни одной из его обитательниц; прошли мимо магистрата; завернули в переулок Перевернутых Горшков; быстро перебежали через широкую улицу Королевского Коня – единственную из всех городских улиц, что освещалась всю ночь. Этим путём на громадном чёрном жеребце в Неллас вступил прадед свергнутого короля, освободив город от бесчинствующих варваров…

Что-то дважды свистнуло в воздухе за спиной у баронессы.