Глава II
Клара Хюммель-Стайн, Сфайрат, Ирма

Небо ярко и дивно, опрокинутая чаша бездонного хрусталя. Светило в зените, лишь слегка подёрнуто белейшим лебединым пухом облаков, что пригнал ветер, вечный пастух воздушных стад. Внизу, средь смарагдовых холмов и густо-зелёных лесов прихотливые руки неведомых богов прочертили аквамариновую полоску реки, щедро разбросали по лугам множество цветов, наполнили заводи камышом и водяными лилиями, закружили над многоцветьем венчиков бесчисленную пчелиную армию.

А выше, за хрустальным сводом небес – бездонная чернота. Пространство и нечто большее, Межреальность, то, что больше пространства и пустоты.

Межреальность, разделяющая и соединяющая миры Упорядоченного. Межреальность, где прокладывают свои тропы в равной степени маги, чудовища и боги. Межреальность, где свободно текут иные, незримые реки, реки первородной, животворящей силы, иными называемой «магия».

На берегах реки, где сходились дороги, водная с сухопутной, раскинулся городок. Вольно разбросал бревенчатые дома, ни стен, ни рвов, ни башен, словно никого не боясь.

В городке имелся храм, имелось и торжище, и два вполне приличных трактира, равно как и питейный дом со всеми полагающимися подобному заведению радостями; но приезжему скорее всего показали бы не это, а совсем иное.

Просторные новые хоромы на окраине городка, с прихотливыми наличниками и резными ставнями, с высокой трубой и заботливо ухоженным садом, где росло такое, что обойди весь свет – не сыщешь похожего.

А пуще всего указали бы – тайком, разумеется, – на хозяйку. Высокую и статную женщину, что, несмотря на четверых детей, по-прежнему носила длинную, ниже пояса, косу. Щёки и лоб её покрывал загар, в уголках глаз едва заметны только-только проступившие морщинки, но высокие скулы оставались чисты и гладки, словно у шестнадцатилетней, как и грудь, предмет жгучей зависти всех кумушек городка. Женщине можно было дать тридцать или тридцать два, но ни днём больше.

Её знали все. И все звали не иначе как «госпожа Клара», и кланялись ей куда ниже, чем благородным или священникам.

Потому что госпожа Клара была чародейкой. Но при этом совсем не похожей на чванливых магов из далёкой столицы, что щеголяли в голубом и золотом, носили массивные перстни и огромные, выше человеческого роста, посохи с вычурными набалдашниками.

Госпожу Клару любили и побаивались. Потому что она слыла, как говорится, «строгой, но справедливой». Она не отбивала хлеб у местных знахарей, и те, поняв, что им не стоит опасаться новоприбывшей, сами бежали к ней, если случай оказывался слишком трудным или надо было спасать роженицу с, как объясняла госпожа Клара, «поперечным предлежанием плода»…

Но занималась госпожа Клара и зарабатывала на хлеб совсем другим.

Правда, нашлись и такие, кто госпожу Клару, скажем так, недолюбливал. Например, молочница Хильда, вечно косившаяся на Клару и шипевшая себе под нос какую-то гнусь; но даже она, первейшая сплетница во всём Поколе, «языком что помелом» мести не отваживалась.

* * *

Клара Хюммель-Стайн любила свою мастерскую. Вообще-то она любила весь свой дом, нынешний, настоящий, где бегали, смеялись, шалили, ссорились и тотчас мирились дети – и её собственные, и соседские; дом, где ночами на подушке рядом похрапывал Сфайрат; дом, где Клара знала каждую половицу, каждую дверную петлю и каждый шесток.

Своё былое обиталище в Долине Магов она почти не вспоминала. Только когда зажигала лампадку перед маленькими портретами родителей, единственной вещью «оттуда», оставшейся на виду.

Разумеется, сама Клара в Долину не ходила, отправился Сфайрат. Вернулся он тяжело нагруженный – после некоторых размышлений Клара решила, что оставлять накопленные несколькими поколениями её родичей артефакты будет не слишком умно.

Время текло быстро в этом мире, куда быстрее, чем в Долине Магов. Вернувшийся Сфайрат с недоумением рассказывал, что там вовсю обсуждают совсем недавнее исчезновение мессира Архимага вкупе с досточтимейшим и уважаемым лекарем Динтрой. В Долине и вокруг неё прошли дни – а тут, в их мире, где родились дети Сфайрата и Клары, успели миновать годы.

Клара не горевала. Скорее даже напротив. Вернуться её не тянуло, ничуть. Смотреть в глаза подруге Аглае Стевенхорст, тёте сгинувшего мальчишки Кэра, она бы всё равно не смогла. Артефакты доставлены благополучно, Сфайрат проскользнул незамеченным. Вернее, его заметили, но всякий раз принимали за кого-то другого – дракон пустил в ход все резервы своей отводящей глаза магии.

Трудно не только простому смертному, но даже и магу осознать парадоксы Реки Времени. Как это так – в одном мире прошёл день, а в другом успел миновать год?.. Когда-то, ещё ученицей мессира Архимага, Клара частенько задумывалась над подобным, над соотношением звёзд в разных мирах, над бездонными колодцами лишённых магии миров и зачастую плоскими, накрытыми хрустальными колпаками небес мирами магическими, где незримые потоки жизненной силы Упорядоченного текли свободно и невозбранно; когда-то она задумывалась над всем этим, а потом любовь, семья, дети властно отодвинули все подобные соображения в сторону.

И лишь в редкую звёздную ночь, чистую и безоблачную, Клара Хюммель-Стайн замирала на крыльце собственного дома, вглядываясь в мерцающие огоньки небесных светил.

Поистине преудивительно. В лишённом магии мире, где ей довелось побывать и откуда она привезла эту песню, начинающуюся словами «El pueblo unido jamás será vencido», звёзды плавали в океанах чёрной пустоты исполинскими огненными шарами; шарами настолько огромными, что почти отказывало воображение даже волшебницы, привыкшей, казалось бы, ко всему. Людям на раздираемой склоками несчастной планете казалось, что их «вселенная» бесконечна, на деле же пространство свёртывалось, обтекающая закрытый мир магия создавала лишь иллюзию огромности.

Но исполинские звёзды от этого не становились менее внушительными, грозными и пугающими. Нет, как-то в привычных мирах и мирках, где ночные светила есть лишь искорки на хрустальных небесных сферах, ей, Кларе Хюммель-Стайн, намного привычнее.

…А в мастерской вкусно пахло свежей стружкой, полки вдоль стен завалены были всевозможнейшими чурочками и чурбачками, обрезками дерева самых разных пород, какие только произрастали в Кимме (так звался этот мир). Штуки ткани, мотки дорогой тянутой проволоки, стеклянные бусины, кристаллы и кристаллики, кусочки металла, кисти, краски, великое множество стамесок и доло́т, молотки всех мастей и калибров, резаки, рубанки и длинный фуганок, даже два станка, сделанных по Клариному заказу гномами, – обтачивальный и сверлильный.

Клара делала игрушки. Не магическое оружие, не талисманы или обереги, но – игрушки. Зверей и кукол, воинов и чародеев, драконов и прочее, всё, что только могла измыслить. Игрушки, правда, были не простыми – живыми. Куклы умели говорить, иные, особо удавшиеся и попавшие в правильные руки, так и бойко болтать. Двух одинаковых игрушек у Клары никогда не получалось, да она не особо и старалась. Вышедшие из её рук зверюшки и человечки умели не только играть – они охраняли, заботились о своих маленьких хозяевах и при нужде могли поднять настоящую тревогу.

Стоит ли говорить, что у Клары отбоя не было от покупателей? Приезжали издалека, иные негоцианты, случалось, по первости пытались захапать вообще всё, что она делала; впрочем, попытки эти для них ничем, кроме срама, не кончились. Нередко она вообще отказывала, если видела, что её труд попадёт в руки какого-нибудь донельзя испорченного барчука.

Она любила мужа, детей, свой новый дом, новый мир, новое небо. Любовалась старшим сыном – Чаргосом, играла с младшенькой – Зосей, хохотушкой и непоседой, строжила средних, близнецов Аэсоннэ с Эртаном, вечно затевавших какие-то шкоды и проказы.

Имена трём старшим дал Сфайрат своей волей. Особенно долго он колебался, прежде чем протянуть руку над головкой новорождённой девочки и произнести «Аэсоннэ».

Волосы малышки были цвета расплавленного жемчуга.

Клара не препятствовала. Сфайрат как-то рассказал, в порыве откровенности, после того, как они наконец оторвались друг от друга и повалились на подушки, что драконы верят в перерождения. Вырвалось у него это словно против его воли, и Клара никогда не добивалась подробностей.

Да, Аэсоннэ не умерла. Та самая драконица, та самая девушка, спутница непутёвого маль… нет, конечно же, нет. Кэр Лаэда успел вырасти и возмужать. Просто она, Клара, этого не разглядела, не поняла, не осознала… и натворила дел.

Погубила всё, будет вернее сказать.

Сфайрат всегда чувствовал, когда на неё накатывало. Неслышной тенью возникал рядом, прижимал к себе, осторожно целуя в волосы, шептал на ухо что-то пустяковое, касался висков, и тьма отступала, заползая обратно в неведомую пещеру. Клара сильно подозревала, что в эти моменты дракон беззастенчиво пользовался своей магией (которую они вообще-то договорились не применять друг к другу), но молчала; она знала, почему он так поступал.

Он, дракон Сфайрат, последний из рода тех, кто хранил Кристаллы Эвиала, последний из стражей мира, чудом переживший гибель вручённого его попечительству сокровища и даже почти переставший летать – только когда ставил на крыло их детей.

Два осколка, два изгоя, вставшие спина к спине.

Клара вздохнула, поправила косу – по суждению здешних кумушек, замужняя женщина никак не могла носить эту сугубо девичью красу, но когда боевой маг Долины слушал, что станут болтать у неё за спиной?

Она, сразившаяся с самим Спасителем? Она, вонзившая в Него Алмазный и Деревянный мечи, видевшая, как зачарованное оружие вспыхнуло, не в силах противостоять Его истинной мощи?

И с тех пор утраченные навсегда Мечи снились ей не раз и не два. И настойчиво, очень настойчиво звучало – такая сила не могла сгинуть бесследно.

Настанет день, когда она проявится. Где, когда, в какой форме?..

Никто не знает.

И её любимейшее оружие, рубиновая шпага, уцелевшая, когда она, Клара, жгла в магическом пламени артефакты на тропе Межреальности, тщась вытащить Сфайрата из неумолимо надвигающейся смерти, – рубиновая шпага пребывает без дела. Пока пребывает.

Клара тяжело вздохнула, с силой прижала пальцы к вискам.

Давай-ка за дело, подруга Хюммель-Стайн. Игрушки ждут.

* * *

Ирма переминалась с ноги на ногу, застенчиво теребя подол платьица – старенького, но чистого и аккуратно заштопанного, так что и не сразу заметишь. Во вспотевшем кулачке она сжимала огромное богатство – целых три серебряка и ещё пяток медных денежек помельче. Стоило гнуть спину в трактире Свамме-гнома, драить полы или перемывать бесконечные развалы посуды. Ирма отлично умела драить глиняные плошки и кружки, раз-раз-раз – и они уже сверкают, словно только что с гончарного прилавка. Дядька Свамме её не обижал, платил честно и аккуратно, и совсем не верит она, Ирма, в то, что взрослые про гномов болтают – мол, продались они подземным демона́м, оттуда, мол, все их богатства, а сами детей втихаря воруют и в жертву тем демона́м отдают…

Девочка тихонько вздохнула. Она копила невеликий свой заработок с самого Многоцветия, четырежды по четыре седмицы. Долго-предолго и вовсе даже на другое, но… Она, Ирма, хоть и мала ростом, а считать умеет и грамоту знает, спасибо патеру Франклю, старому монаху, нашедшему приют у Свамме-гнома в трактире. Почему скуповатый гном кормит и поит бездомного бродягу в худом рубище, Ирма не знала и не гадала. Главное, что патер Франкль её, Ирму, любил и чем мог помогал – таскал дрова и воду, поддерживал огонь под большим котлом; Свамме-гном похвалялся, что посуду у него моют в горячей воде, а не просто оттирают песочком, как в иных, не столь уважающих себя местах. И вот как-то мимоходом, между делом, научил и счёту, и чтению. Правда, о том, что она грамотная, Ирма помалкивала – тот же патер Франкль надоумил: мол, от греха подальше. Какие такие «грехи» имелись в виду, Ирма тоже не знала, но послушно молчала.

Топталась она возле широко раскинувшегося дома, большого, как два или даже три обычных в Поколе. Единственный в городке, крыт он был не потемневшим от дождей тёсом, а дорогой красной черепицей. Побелённые стены, перечёркнутые косыми крестами опорных балок, зелёные ставни, причудливые наличники…

Ну, всё, пошла – она глубоко вздохнула и осторожно приоткрыла дверь. Звякнул колокольчик, пахнуло пирогами и ещё чем-то неуловимым, пряным. Строго мяукнул здоровенный страж-кот, внимательно поглядел на Ирму золотисто-драконьим глазом, мол, кто такая, что тут делаешь? Смотри у меня, мимо такого, как я, даже мышь не проскочит!

Страж-коты умели говорить, но только со своими хозяевами. Тем не менее Ирма вежливо присела (этому тоже научил патер Франкль) и сказала, обращаясь к коту, словно к человеку:

– Мне бы хозяйку… госпожу Клару. Если можно. Пожалуйста, – поспешно добавила она в конце.

– Ммырряу, – удовлетворённо ответствовал котище и исчез под прилавком. Из темноты на Ирму по-прежнему смотрела пара глаз, так непохожих на обычные кошачьи.

Лёгкие шаги из глубины дома – и вот перед оробевшей Ирмой оказалась сама госпожа Клара. Девочка снова присела, опустив глаза, как учили.

– Здравствуй, Ирма, дорогая моя, – прохладные пальцы чуть коснулись затылка. – Никак решилась? За Серым пришла?

– Да, госпожа…

Хозяйка лавки фыркнула совсем неподобающе для могущественной чародейки, умеющей оживлять игрушки.

– Ладно тебе, миленькая. Вот он, твой Серый.

Ирма тихонько вздохнула, разжимая кулачок с деньгами. Монеты звякнули о прилавок.

Волшебница отчего-то вздохнула.

– Эх, малышка… держи его.

Ирма протянула дрожащие руки. Клара подтолкнула к ней Серого – небольшого пушистого зверька, по виду – сущего волчонка.

– Погладь его, – посоветовала Клара, и Серый тотчас же ожил. Зелёные глаза моргнули, нос с сопением втянул воздух, высунулся и лизнул Ирму в щёку шершавый язык.

– Ты моя хозяйка, – услыхала обомлевшая девочка.

* * *

Ирма убежала, простучав босыми пятками по ступеням крыльца. Бедная – столько копила на живую игрушку; Клара отдала бы девочке заветного волчонка и даром, но полученное «за так», знала она, не ценится. Серый достался Ирме тяжёлым трудом, и он хорошо послужит маленькой хозяйке, уж в этом-то Клара не сомневалась. Сил в эту игрушку она вложила столько, сколько в пяток обычных.

– Мррряу, хорррошая, хорошая девочка, – промурлыкал Шоня. Страж-кот устроился возле ног Клары, свернулся клубком и прикрыл нос пушистым хвостом.

– Так и дал бы себя погладить, она же хотела, – рассеянно заметила Клара, прибирая деньги. При случае, подумала она, верну их Ирме обратно. Скажем, попрошу последить за Зоськой.

– Мррр, хотела, – согласился котище. – Но какой же страж-кот себя чужим гладить даст? Даже таким хорошим девочкам!

– Будет тебе, – засмеялась Клара, опуская ладонь на пушистый загривок. – Кто вас, страж-котов, только говорить научил?

– О, то был великий чародей! – оживился Шоня. О славном прошлом своего народа страж-кот готов был рассказывать вечно. – В одинокой и заброшенной башне жил он, и некому было согреть его постель, некому было ловить мышей и крыс в его подвалах, никто не мог даже посидеть у него на коленях и помурлыкать, когда ему было грустно. И тогда он собрал котов, самых лучших и самых отважных, и сказал им…

– Как же он мог им что-то сказать, если вы тогда ещё не умели говорить и речь человеческую понять не могли? – улыбнулась Клара.

– Он был великим чародеем! Великим! В этом-то и всё дело!

– Понятно. Великим. И в этом всё дело.

Кот страшно гордился своим происхождением.

– И сказал им… Госпожа!

Шоня вскинулся, проделав что-то вроде обратного сальто с места. Клыки обнажились, из таких мягких на вид лапок показались когти.

«Маг здесь», – услыхала она. В минуту опасности – или того, что Шоня считал таковой, – страж-кот всегда переходил на мыслеречь.

Маг. Конечно же, из местных чародеев. Она слыхала, что в Беллеоре, ближайшем большом городе, крупнейшем и самом богатом порту королевства Веллея, сменился глава местной гильдии волшебников и, судя по всему, решил самолично нанести визит этой непонятной «госпоже Хюммель-Стайн».

«Крыльцо». Шоня был уже где-то там, впереди, крался по самой границе света и тени так, что даже собственные хозяева не могли догадаться, где он.

Клара вытерла руки о передник, развязала тесёмки, шагнула из мастерской в лавку. Колокольчик уже настойчиво трезвонил – гость оказался не из терпеливых.

Волшебница поправила косу, вздохнула. Она уже знала, что за этим последует – неумный и возомнивший о себе толстяк с красным лицом, красотка с колючим взглядом записной стервы, молодой хлыщеватый нахал, привыкший, что все, носящие юбку, падают в обморок от одного его взгляда. Кричащая роскошь безвкусных нарядов, блеск золота – его слишком много, чтобы заметить каждую отдельную брошь, кулон, браслет или перстень.

Три такие – или примерно такие – депутации уже наносили ей визиты в прошедшие годы.

Клара вышла на крыльцо и остановилась. Медленно, не торопясь, скрестила руки на груди.

Человек, стоявший перед её домом, почтительно поклонился. Один. В простом сером плаще, зелёных портах и видавших виды дорожных сапогах. Под плащом скрывалась потёртая же кожаная куртка со шнуровкой на груди. Каштановые волосы чуть вились, спадая до плеч, карие глаза смотрели с уважением, но твёрдо.

– Госпожа. Разрешите засвидетельствовать своё почтение.

Он был магом, этот человек. Сильным и опасным, пожалуй, самым сильным из всех, рождённых в этом мирке.

– Позвольте представиться – мэтр Гент Гойлз, облечённый доверием чародеев славного града Беллеоры председательствовать в их достославной гильдии, этого гадючника.

Чародей по имени Гент Гойлз не носил никаких украшений. Оружия или посоха он не носил также.