Свет падал сверху, через застеклённый фонарь атриума. С серого неба сыпал дождь, барабанил по крыше; тихонько журчала вода в трубах, стекая в неглубокий имплювий[5].
Человек на высоком троне сидел очень прямо, соединив кончики тонких бледных пальцев, лицо скрывалось в тени низко надвинутого капюшона.
– Итак, дорогая Магда, вы отправляетесь на первое действительно важное задание.
– Да, наставник.
– И оно не просто «важное», оно «особо важное».
Возле края квадратного бассейна стояла статная девушка в тёмно-зелёном плотном плаще, закрывавшем её с головы до пят. Очень светлые волосы заплетены в две толстые косы, достигавшие пояса. Внушительная высокая грудь, тонкая талия, соразмерные ладные бёдра. На таких оборачиваются.
Лицо… Красивое лицо. Приятное, правильное. Точёный прямой нос, чуть заострённый подбородок, ямочки на щеках. Особенно, однако, выделялись глаза – странного золотистого цвета.
– Не сомневаюсь, – человек в капюшоне, поименованный «наставником», говорил негромко, не глядя на девушку, – не сомневаюсь, что вы отлично запомнили все нюансы и тонкие моменты. Ваш excogitatoris[6] уже обсудил с вами все детали. Я же, напутствуя, хотел добавить лишь одно: что бы вы ни задумали, Магда, что бы ни предприняли, выполняя задание, елико возможно, старайтесь оставаться в рамках обыденного.
– Да, наставник, не привлекать к себе внимания, это краеуголь…
– Нет, – тонкие пальцы шевельнулись. – Не просто «не привлекать к себе внимания». Не делать ничего, что выбьется из обыденного для той местности, где вам выпадет оказаться. Ничего, способного возбудить подозрения тамошнего нобилитета и особенно – магов Капитула. Ничего, ранее там не случавшегося. Разумеется, до определённого момента. Вы поняли меня, Магда?
– Да, наставник. – Девушка медленно склонила голову. – Ничего экстраординарного. До определённого момента.
– Именно. Я надеюсь, вы уже окончательно и бесповоротно забыли своё настоящее имя, забыли, что «Магда» – это только здесь и со мной. Excogitatoris знал вас под другим прозванием, при исполнении миссии вы выберете иное имя. Подорожные, рекомендательные письма и прочее являются сугубо вашей ответственностью. Вы и только вы можете решить на месте, в чём будете нуждаться.
– Да, наставник.
– «Магдой» будете подписывать только донесения мне. Я буду читать их лично. Я и только я. Но это вам и так известно. Чрезвычайная важность вашей миссии требует и чрезвычайных мер секретности. Действуйте жёстко и решительно, не останавливаясь перед ликвидацией любого, кто может поставить под угрозу конечный успех. Возможный приз слишком велик и ценен, чтобы рисковать.
– Дозволено ли задать вопрос, наставник?
– Дозволяю, Магда.
– Простите мою дерзость, наставник…
– Сегодня – только вам и только сегодня! – я прощу любую дерзость, моя дорогая.
– Почему именно я? Почему… почему не вы? Или не мой excogitatoris? Ведь вы же самые лучшие, лучшие из лучших. Почему Орден доверяет такое дело мне? Что-то случилось? Обстоятельства изменились? Ваши предостережения…
Наставник помолчал, меряя шагами пространство перед троном.
– Конечно, Магда. Вы можете задать и эти вопросы, и ещё другие – почему вообще полученный нами материал, величайшая драгоценность Ордена, покидает наши стены? Почему мы не заперли его в самых глубоких подземельях?
– Я…
– Нет, не перебивайте. Обычно я просто отдаю приказы. Но вам – опять же, только вам и только сегодня – я объясню. Конечно, и я, и другие старшие адепты нашего Ордена святого Петера могли бы это сделать. Но мы привлечём к себе ненужное внимание. И Империя Креста, и малые королевства Припроливья, и маги Конгрегации – все следят за нами. Мы последний оплот истиной веры. Синклит патриархов не защитил изначальный символ Спасителя – его Стрелу, дал распространиться ереси – простой крест, на котором Он принял мученическую гибель, то есть символ конца и смерти вместо символа надежды. Лжепророки убедили Синклит, что, дескать, всем дозволено верить как угодно и возводить какие угодно храмы, и не важно, что их венчает, лишь бы учение Спасителя оставалось в неприкосновенности… Проклятые ересиархи, что весь мир толкают к геенне огненной!.. Ибо гнев Спасителя страшен есть, и отвернувшиеся от Него и допустившие прельщение есть обречённые…
Наставник замер, воздев сжатые кулаки. Глаза горели безумным огнём, он словно бы оказался перед толпой с топорами и вилами, готовой идти на приступ твердыни ересиархов.
Он глубоко вздохнул, опуская руки. Кашлянул, одёрнув накидку, поправил капюшон.
– Мы должны сохранять тайну, мы – последний оплот истины и последняя надежда погрязшего в грехах мира. Но кто мы такие, чтобы судить его? Наш долг – сделать всё, чтобы Он, вернувшись в канун Судного Дня, нашёл хотя бы одного праведника…
– Ибо тогда сердце Его умягчится, станет воску пчелиному подобно и слёзы радости прольются из глаз Его, – подхватила девушка, словно в трансе.
– Воистину, дщерь моя. Поэтому Орден обязан хранить себя в чистоте и в тайне. У нас слишком много врагов. Падшие патриархи, нечестивые маги, утопающие в разврате правители. Мы же блюдём себя, и нет у командоров Ордена иного имущества, кроме лишь простой одежды, прикрыть наготу, да простого же оружия. Поэтому вы, Магда, отправитесь одна. И помните, что спасение мира требует от нас жертвы, жертвы всем. Ибо как можно призывать к чистоте и праведности других, когда сам возлежишь на роскошном ложе, предаёшься чревоугодию и сластолюбию? Вы знаете, дочь моя, что командоры Ордена приказывают лишь потому, что сами праведны. Всякий может вступить в мою келью и увидать, что там нет ничего, кроме лишь абсолютно необходимого. Мы не умерщвляем плоть, ибо плоть – наше оружие, такое же, как меч или щит; и, как нуждается сталь в смазке, так и плоть наша нуждается в должном уходе. Ибо если не мы, то кто же?
Он перевёл дух – похоже, подобные речи даже для одного-единственного слушателя доставляли ему немалое удовольствие.
– Поняли ли вы, Магда? Орден не посылает лучших из лучших, ибо, во-первых, неприятели наши не дремлют и, во-вторых, как могут обновляться наши ряды, если такие, как вы, Магда, воспитанные Орденом, не примут на свои плечи груз нашего долга? Лучшими не рождаются, лучшими становятся, дочь моя. Вам потому выпала великая честь. Обратно вы вернётесь уже не старшей послушницей-оруженошей, но младшей сестрой-воительницей. И не бойтесь прервать, в случае надобности, жизнь еретика – мы не стремимся к зряшным убийствам, но если стоит выбор – безопасность члена Ордена и исполнение им своего долга всегда должны пребывать на первом месте. Еретик же… чем меньше он живёт, тем меньше совершает грехов и преступлений против изречённого Спасителем, и тем самым путь его души в посмертии облегчается.
– Я поняла, наставник. – Девушка смиренно сложила ладони перед грудью.
– Прекрасно, моя дорогая.
– Но, наставник… этот материал… с которым я… Его источники…
– Магда, с одной стороны, если бы вам не хватало каких-то деталей, необходимых для успеха вашей миссии, вы бы получили их гораздо раньше.
– Понимаю, наставник. – Девушка вежливо поклонилась, ничем не выдав разочарования.
– Однако вы правы, обстоятельства изменились, – проговорил тот, кого именовали «наставником». – Да, в наши руки попал известный вам материал… И те, кто его нам вручил, разумеется, ведут свою собственную игру, однако на данном этапе наши стратегические цели с ними… достаточно близки.
Магда молча кивнула.
Наставник заложил руки за спину, приблизился почти вплотную.
– Эксперименты брата Бартоломея были крайне обнадёживающими, моя дорогая. Вы тоже показали себя с наилучшей стороны. Настала пора действовать не только в пределах сей крепости, её тайных подземелий. Мы в ответ передаём нашим партнёрам большую партию затребованного ими товара. Живого товара. За это отвечают другие адепты нашего Ордена, вас это волновать не должно. Вы явили себя самой способной к работе с данным материалом. Он нуждается во всесторонних испытаниях в условиях… ну, вы понимаете, в каких. Для этого – и только для этого – вам разрешается «экстраординарность».
– Я поняла, наставник.
– Я очень на это надеюсь, – сухо сказал человек в капюшоне. – Как было доведено до вас, Магда, наши… содеятели уже потеряли к северу от тех краёв несколько весьма опытных и бывалых… speculatores[7] или же посыльных, отправленных с какими-то миссиями. Потеряли при совершенно непонятных и невыясненных обстоятельствах. Это ставит под угрозу все далекоидущие планы. И уже потому вам ни в коем случае нельзя следовать обычной дорогой, путём, которому учили и вас, и остальных. На испытаниях вы явили недюжинную способность действовать не по шаблону, дерзко и неожиданно даже для видавших виды командоров…
Девушка по-прежнему глядела вниз и не позволила себе даже тени улыбки.
– Благодарю вас, наставник. Я оправдаю доверие.
Она резко склонила голову.
– Я очень надеюсь, Магда. Будьте внимательны и сосредоточенны. Предостерегаю вас от безоглядного доверия нашим socium tractatui[8]. Всегда обеспечивайте себе путь отхода при встречах с ними. Знайте, что они очень опасны и непредсказуемы. И даже не потому, что как-то особенно коварны – все, стоящие вне пределов нашей с вами истинной веры, исполнены скверны, и коварство – её часть; а потому, что этого может потребовать их телесная природа, ибо слишком сильно отличаются они от нас.
Помните, неудачи не должно быть! Ибо в противном случае последствия могут оказаться для вас – как, впрочем, и для нас – весьма трагичны.
– Я не боюсь, наставник.
– Знаю. И потому выбрал именно вас. В случае же успеха – с материалом – наш Орден сможет наконец выйти из подполья. Еретики склонятся пред нами, и мы железной рукой сможем покончить с язвой греха и разврата!
– Да, командор.
Наставник со значением кивнул.
– Отправляйтесь немедленно, и да хранит вас Спаситель Истинный.
Двухэтажный бревенчатый дом, что стоял в конце узкой, полузаросшей тропы, казался нежилым. Забор покосился, калитка сиротливо висела на единственной проржавевшей петле. Серые брёвна стен, некогда мощные и ровные, рассохлись и растрескались. Окна были выбиты, ставни сорваны, тесовая крыша просела в двух местах, из-за стрехи поднимались молодые, несмотря на осеннюю пору, побеги волчьего гона.
Он первый приходит на оставленные людьми места, и ему нипочём даже холода листопадной поры. Острые листья торчали, словно наконечники копий, пронзившие плоть ненавистного врага.
Двор тоже зарос почти весь, поднялись буйно крапива, злой болиголов, сорные луговые травы. Всё уже пожелтело и пожухло, но пока что сопротивлялось мертвящему дыханию осени. Малинник с любопытством заглядывал в пустые глазницы окон; мелкая зелень поднялась вдоль наличников, а в торцы брёвен уже вцепился алчный серый мох. Он приходит последним за добычей и после себя не оставляет даже гнилушек. Дому стоять ещё от силы два, самое большее – три лета.
А потом всё.
Но пока ещё дом держался, ещё противился напору леса, упрямо вцепляясь в землю нижними венцами. Он ждал и надеялся, что хозяева всё-таки вернутся.
И тогда ненасытному серому мху-древоеду несдобровать.
От калитки к приотворённой двери вёл едва заметный след из примятых трав. Вот сломанный стебель болиголова; широкий венчик его валяется в стороне, словно сбитый чьим-то ударом. Вот небрежный каблук пришельца выкрошил коричневую щепу из подгнившей ступени; а вот, уже явно забавы ради, с размаху пнул покосившуюся створку двери, так, что остался чёткий след.
Сапог. Вернее, сапожок, нога небольшая, явно женская или мальчишеская.
А потом незваный гость исчез во тьме пустого дома.
Растворился в вечном сумраке, сгинул то ли в подполе, то ли в запечье. И вновь настала тишина. Мягкая, обволакивающая, убаюкивающая, тишина убежища, надёжного, верного, никогда не подводившего…
За тишиной приходил сон, когда восстанавливаются потраченные силы, утихает на время зверский голод и можно прийти в себя, подумать, решить, что делать дальше.
Однако на сей раз всё пошло по-иному.
Две пары ног осторожно прошагали от калитки к дому. Одни остались у входа, другие неспешно двинулись кругом. Царил яркий день, солнце стояло в зените, тени сжались испуганными комочками.
Крикнула над покинутым двором печальная птичка-невеличка, перелётная черногрудка. Крикнула и раз, и другой, и третий.
Те ноги, что застыли у переднего крыльца, медленно-медленно стали подниматься. Задержались на миг: словно обладатель их смотрел на оставленный малым сапожком след. Шагнули через высокий порог, оказались в тёмных и прохладных сенях.
В сенях первая пара ног оставалась долго. Что-то творилось, расставлялось, натягивалось, напружинивалось, нацеливалось. Шагать приходилось мягко-мягко, по-кошачьи, постоянно замирая и прислушиваясь.
А руки, закончив устанавливать, напрягать и взводить, достали небольшие песочные часы, заполненные светящимся песком; глаза взглянули на последние песчинки, проскальзывающие сквозь перетяжку, и чуть прищурились.
Всё было правильно, и всё было готово.
Оттуда, с задов дома, вдруг раздался треск и грохот, словно дикий медведь-шатун в ярости принялся отдирать когтями намертво прибитые поперёк амбарных ворот жердины. Кр-р-рак! – жалобно поддалась одна из них, и в тот же миг глубины дома ожили.
Там что-то вскинулось, взворохнулось, завертелось. Как? Что? Почему? Откуда? Это неправильно, тут никого не должно было быть!
Но первый испуг пропал почти мгновенно, поглощённый злобой и голодом. Нет, не просто злобой, злорадством. Запах, запах человека – там, за амбаром. Кто бы ни притащился сюда – случайный ли лесоруб, заплутавший бортник или даже купчик, сбившийся с большой дороги, нам сгодится любой.
Прятавшееся в сердцевине дома скользнуло к выходу. Немного странно, что полезли с заднего двора… но, в конце концов, какая разница?
Хлопнула откинутая крышка подпола. По давным-давно немытым доскам прошелестели стремительные, бесшумные, нечеловечески быстрые и нечеловечески же мелкие шажки.
Заскрипела на несмазанных петлях ведущая в передние сени дверь, заскрипела, распахнулась, да в тот же миг и захлопнулась.
Вспыхнул свет. Яростный, режущий, жгучий, невыносимый. Свистнуло что-то и ударило в дверь, заскрежетало, ввинчиваясь в неподатливое старое дерево, намертво запирая выход.
Свет резал глаза, уже успевшие перейти в ночь, но среди сияния всё равно угадывалась смутная фигура, державшая в руках нечто похожее на арбалет.
Извернуться! На него! Неважно, кто он и откуда, пусть от него не пахнет живым – на него!
Звон, треск, лязг.
Хлопнула высвобожденная пружина, взметнулись с пола тонкие, тщательно смазанные цепочки, опутывая пытавшегося вырваться, обвиваясь вокруг него, словно змеи. Время уже замедлялось послушно, готовое расступиться для решительного броска, уже тянулись клыки и когти; но тут оружие в руках странной, не имевшей запаха жизни фигуры встрепенулось, обе тетивы сорвались с крючков, распрямились дуги, со страшной силой швыряя вперёд два толстых и коротких болта, какими бить можно только и исключительно в упор.
Они вгрызлись в плоть, разрывая кожу, мышцы и сухожилия, дробя кости, проникая всё глубже и глубже, круша на своём пути всё и вся; и от них растекалась боль, ужасная, жгучая, огневеющая, от которой подкашивались ноги и всё плыло в глазах, и без того терзаемых беспощадным светом.
Но злоба и ненависть были сильнее боли, они гнали и гнали по жилам тёмную кровь, вязкую, словно смола, они заставили кости пальцев обернуться острейшими когтями, взметнули их к горлу подлого, предательски напавшего врага, врага без чести и совести; и когти бы дотянулись, всенепременно бы дотянулись, если бы в спину вдруг не ударило что-то тупое, толстое, вошедшее в основание позвоночника и отделившее его от таза.
Боль была теперь повсюду, руки перестали повиноваться.
Это было невозможно и неправильно. Как же так?! Нет, нет и нет!
…визг, высокий, вибрирующий, терзающий слух. Он оборвался, когда обладатель первой пары ног спокойно опустился на корточки возле воющего, визжащего существа, аккуратно и точно опорожнив тому в рот склянку с дымящейся, остро пахнущей кислотой.
– Вот так, парень, и только так. Смотри и запоминай.
Кислота делала своё дело, обращая плоть и кости в обугленные чёрные лохмотья. Боль на миг разжала когти, и существо увидело склонившихся над ним двоих людей, один из которых держал в руке пустую скляницу, а другой опирался на устрашающего вида кол.
– Пусть помучается, – жёстко сказал первый.
– Пхошхади-и-и… – вырвалось из разрушаемой адским зельем гортани, но человек лишь усмехнулся.
– Вот всегда они так. Страшно им, томно им перед концом-то, даже если это такой вот зелёный щенок, только что обращённый. Дохни, отродье, ты так быстро от меня в смерть не сбежишь. Ещё кислоты плесни, нехай ему повеселее будет, – велел он второму, с колуном.
И тот плеснул.
Огонь заполнял гортань и носоглотку, огонь растекался, проникая всё глубже. Но и это был ещё не конец, существо ещё могло сопротивляться, однако двое нападавших всё предвидели. Измазанный чёрной густой кровью, липкой и тянущейся, заострённый кол поднялся и резко опустился, ударив в грудь, проломил рёбра, пригвоздив ещё живое создание к полу.
Мир начал гаснуть.
– Кислоту-то, того, лить не забывай, – ласково сказал старший. – Лей, парень, лей. Колом орудуй, не без того, но и снадобье тоже потребно. А то слишком быстро сдохнуть может.
– Так он ведь уже…
– Всё равно. Пока что-то чувствует – не дохлый. Кислоту лей, кому говорю! Потом голову ему отсечёшь. А как справишься – молоток бери.
– З-зачем молоток?
– Клыки красавцу нашему выбить, как положено. Иначе от князя награды не видать. Да не зеленей ты, ничего, ничего, справишься. Клыки выбьешь, голову после этого в мешок, что мэтр Бонавентура нам вручил, положишь, жидкостью – спиритусом – зальёшь. Потом мэтру отвезём. А вообще ты молодец. С первым взятым упырём тебя, приятель.
У костра в осеннем лесу, прозрачном и лёгком, где струятся по ветру серебристые нити паучков-странников, сидели двое. Рядом паслись, уткнувши морды в опавшую листву, два здоровенных ездовых варана. Время от времени то один, то второй поднимали чешуйчатые головы, глядели окрест желтоватыми глазами, где отражалось лишь неземное блаженство – вараны всегда блаженствовали, когда ели, а есть им было всё равно что: солому, сено, кору, ветки, траву, сгнившие овощи или, вот как сейчас, опавшие листья.
О проекте
О подписке