Эльфы пытались отступать. Стреляли, отбегали, тянули тетиву, целились, отпускали; но первый и лучший легион Империи этим не удивить. Тем более, если перед строем, несмотря ни на что, шагает сам Император в знаменитых от моря и до моря доспехах с вычеканенным на груди царственным змеем, коронованным василиском.

Левая рука, охваченная той самой латной перчаткой из кости неведомого зверя, онемела почти до плеча, однако эльфийские стрелы так и не пробили удерживаемой Императором незримой преграды, прикрывшей легионный строй.

На первый взгляд казалось – легконогие стрелки могут отступать и отступать, и под жалящей тучей тяжёлая пехота рано или поздно остановится, сломается, повернёт или, того лучше, рассыплется.

Серебряные Латы не останавливались, не поворачивали и уж тем более не рассыпались. Шагали и шагали мерным своим шагом, каким умели покрывать лигу за лигой, в полном вооружении, пока их «лёгкие» противники не выдыхались в своём беге. Или пока у них не кончались стрелы с дротиками. Или пока им в бок или в спину не ударял резервный легион.

Но здесь не было резервных легионов, и отступлению эльфов ничто помешать не могло. Император, правда, надеялся, что колчаны у тех опустеют. Призванные на битву Орлом и Драконом не испытывали ни голода, ни жажды, но кто знает, распространяется ли это и на неисчерпаемость боевого припаса?

А потом кто-то осторожно так постучал в двери его сознания.

Глянули в упор миндалевидные глаза на заострённом, хищном, но и прекрасном лице.

Шевельнулись тонкие губы, дрогнул меж ними розовый язычок.

«Умри», – отчётливо разобрал Император.

Смерть обычно является с холодом. Холодна раскрытая могила. Холоден остывший труп. Жизнь – это тепло; не-жизнь – лёд. Однако эльфийская колдунья слала не хлад, но жар.

Жар висящего в зените солнца, что убивает всё живое в песчаных пустынях.

Полыхание погребального костра, очищающего кости от плоти.

Кровь вскипает и испаряется. Жилы лопаются, глаза вздуваются и вытекают парой чудовищных и последних слёз. Жизнь разлетается, подобно золе, раздуваемой ветром. Жизненная сила вспыхивает и сгорает, не оставляя даже пепла.

«Улетай! – скомандовала эльфийка. – Улетай, гори, сгорай, ты свободна!..»

«Я тебе покажу “свободна”», – строго подумал Император.

От костяной перчатки рванулся спасительный холод. Жгучий мороз, словно в зимнюю полночь, растёкся по жилам, сковывая разбушевавшуюся кровь.

Владыке Мельина почудилось, что на пальцах с треском лопается вдруг наросший там ледок – нет, показалось, показалось…

Холодная стена его собственной воли теснила пришелицу, и вся её огненная сила не способна была растопить ледяную броню Императора.

Ах, ну да, конечно же – ведь там, в «настоящем» мире, он умер. И жив лишь милостью Учителя Ракота…

«Нет, – упрямо сказал он огненной смерти, – всё не так. Я жив, но не в твоей власти. Холод – это блаженная прохлада тени. Катящихся речных струй. Родниковой воды на потрескавшихся губах. Морозец и лёгкий снежок зимних забав, беззаботный смех и шелест коньков по речному льду. Мир и покой дремлющего под белым покрывалом леса, уснувшего до весны, уснувшего, но отнюдь не умершего».

…Ледяной щит принял на себя удар огнистой стихии. Языки пламени лизнули поверхность, но расплавить не смогли, поспешно отдёрнулись, словно в ужасе. Лицо эльфийской колдуньи исказила ярость, и та исчезла.

Ледяные когти впивались Императору в шею, ползли вниз, так что онемела уже почти половина тела. Некогда перчатка пила его живую кровь, теперь, как видно, просто морозит.

Конец близок, подумал владыка Мельина. Сошлись равные. Тайде, моя Тайде – что ж, Кер-Тинор сумеет о тебе позаботиться. Да и Учитель Ракот обещал не оставить.

Он встряхнулся. Хоть и одеревеневший от мороза, хоть и в ледяных тисках, он мог идти и сражаться. Эльфы впереди начинали останавливаться, растерянно озирались, и было отчего: за их спинами чудовищным горбом поднималась серая стена, словно само пространство здесь не желало их отступления.

Серебряные Латы заметили это тоже.

– Ага! Не уйдут! Даны богомерзкие! – пронеслось над рядами.

«Не уйдут, – подумал Император, сам отыскивая уже эльфийскую чародейку. – Не уйдут. Никто не уйдёт. Победителей не будет».

Но последний бой нужно всё равно дать так, словно впереди ещё целая война. Они, воинство Империи, которая там, где её Император, сразятся и одолеют.

Он тянулся вперёд, сам вызывая образ колдуньи-эльфки. Миг, другой, и вот она перед ним, так же ярко и реально, словно за одним столом.

Меч Императора оставался в ножнах. Левую руку, совсем потерявшую чувствительность, пришлось приподнять живой правой; холодные незримые капли срывались с кончиков пальцев, не достигая здешней «земли», оборачивались острыми крючьями чистого льда. Они рванулись вперёд стаей злобных шершней, и владыке Мельина даже почудилось их сердитое низкое гудение.

…Эльфка учуяла его удар, ответила даже быстрее, чем чары её достигли; лучники выпустили целый рой стрел, и каждая оставляла за собой зеленоватую дорожку, словно охваченная странным пламенем цвета молодой травы.

Император встретил их верным и добрым щитом, однако стрелы на сей раз несли на себе что-то посущественнее, чем просто воспламеняющие чары. Эти заклятия вцеплялись в сам щит, начинали его жадно грызть, словно мыши – мешковину, в усилиях добраться до лакомого зерна.

Чары обошлись эльфам недёшево, Император заметил падающих стрелков, хотя их не достиг ни один пилум. Видать, их колдунья, не мудрствуя лукаво, жертвовала частью собственных бойцов.

Щит Императора стремительно разваливался, прорехи в нём становились всё шире, и как остановить это чародейство, он уже не знал.

Но вступило оно в бой слишком поздно, Серебряные Латы подобрались на расстояние прямого удара и, под нарастающий глухой рёв сотен и сотен глоток, центурии, нагнув короткие пилумы, устремились вперёд.

Вейде

«Проклятый чародей. Проклятый!..»

Этого хозяйка Вечного леса никак не ожидала.

Ледяные крючья настигли её, рвали одежду, пытаясь впиться; эльфы-телохранители сомкнули ряды, несколько особо метких ухитрились поразить стрелами творения чуждой магии – те рассыпались холодными колючими осколками.

Но своё дело они сделали.

Вечная Королева отвлеклась, упустила нить боя – и опоздала, не успела дать команду рассыпаться, когда за спиной у них начала вздыматься серая гора, словно злая воля здешних хозяев отрезала её подданным последний путь к отступлению.

Воины в серебристых латах дружно вскинули короткие копья.

Вейде уже знала, что сейчас случится, но отвести и защитить смогла лишь крохотную кучку тех, кто оказался рядом.

Смертельный дождь из пилумов, пробитые навылет тела, брызнувшая прямо поперёк лица королевы горячая кровь её защитников. Стена серебра, составленные вместе щиты, ударяющие, словно их – десятки и сотни – держит одна исполинская рука. И эльфы, её эльфы, с их лёгкими клинками, никогда не полагавшиеся на плотный строй…

«Для этого я тебе понадобилась, Вран?! Убил бы лучше сразу!»

«Сразу – нельзя, – последовал холодный ответ. – Сражайся, королева!»

Она сражалась. Послала к воронам осторожность, позволила силе течь свободно, несдерживаемо; перед легионерами рванулись из серой земли разящие зелёные листья, острые и длинные, словно кинжалы; давящие лианы зазмеились бесконечными лентами, накидывая петлю за петлей.

Падали целые ряды воинов в серебряных латах; однако так просто они не сдавались, мечи-гладиусы рубили душащие вьюны, щиты набрасывались поверх острых ножей травы; людской строй не сломался, легионеры давили и давили, и Вейде, вдруг оглянувшись, не увидела рядом с собой никого в зелёном.

А прямо на неё шагнул высокий воин в броне с вычеканенным на груди коронованным змеем. Левая рука его, закованная в костяную латную перчатку, источала смертельный холод.

Волны его охватили королеву, затопили, потянули, словно водоворот. Она не могла ни шевельнуться, ни даже охнуть, не говоря уж о каких-то чарах. Не могла нанести последнего удара, даже пожертвовать собой – и то не могла.

Единственное, что оставалось, – не зажмуриться. Не порадовать врага хотя бы этим.

Арбаз

Гном вёл свой мёртвый отряд куда глаза глядят – до того момента, пока не увидел впереди сближающиеся армии. Одну он узнал почти сразу – императорское воинство Мельина, Серебряные Латы, лучший легион престола. Другие казались эльфами – и, рассыпавшись, отступали перед надвигающимся правильным строем тяжёлой пехоты.

Признаться, Арбаз растерялся. Столпившиеся у него за спиной зеленокожие, его мёртвый отряд, молча и недвижно ждали; им-то всё равно, с кем сражаться.

А вот какой выбор сделаешь ты?..

А как поступил бы Аэтерос, Учитель?

Остался бы над схваткой? Ведь ни эти неведомые эльфы, ни тем более имперские легионы Мельина не враги ученикам великого Хедина.

Наверное, даже больше того – Учитель постарался остановить бы кровопролитие. И он, Арбаз, на это способен – его-то отряд мёртв, в отличие от бьющихся перед ним воинств.

Шр-р-р – прошумели вдруг над головой огромные крылья.

Гигантский ворон опустился прямо на серую твердь перед гномом; два огненных многозрачковых глаза воззрились на него в упор.

– Чего ждёшь? – гневно каркнул ворон. – Чего медлишь?

Арбаз молчал. Как бы то ни было, изначально на бой он вёл живых, а сейчас за ним следовали лишь мертвецы. Битва близка к исходу; и ясно, что никто не победил, что никто и не мог победить.

– Чего хочешь ты от меня, великий?

– Чтобы ты поставил точку, гном Арбаз.

– Точку в чём?

– Ты уже сам догадался. В битве сил. Всё уже готово, соткано полотно, осталась последняя нить.

– Те, что сражаются там? Хочешь, чтобы я ударил им в спины?

– А зачем же ещё тебя сюда привели? – удивился ворон. – Последняя нить осталась, я сказал!

– Так содеяй это сам. – Гном опёрся на огнеброс.

– Сам? Как это – сам? А ты зачем здесь, смертный? Да и гоблины твои – в чём душа ещё держится!.. Срок им совсем уже близок, ни к чему они тебе более. Умерли сколько положено раз – и хорошо. Вот один ты и остался. Пора уже, пора, Арбаз, голубчик. Пришло время – наше время, а ваше, выходит, всё вышло.

– Ну, раз вышло, – гном уселся прямо там, где стоял, – то сам и справляйся, великий. Сила есть – кирки не надо, как у нас говорят. Голыми руками скалы ломать будешь?

– Смеяться решил, – удовлетворённо сказал ворон. Прошёлся туда-сюда. – Это хорошо. Значит, силы в тебе ещё остались. Тогда слушай же, Арбаз-гном, Хедина ученик. Время этому сущему истекло. Да, да, текло вот так вот, по капле – да всё и кончилось. Не одному миру, не десятку и не сотне – всему, что есть тут. С одной стороны Хаос наступает, с другой – эти болваны Дальние свой сверхкристалл ладят. Да ещё и Неназываемый со Спасителем, чтоб их всех. Хаос хочет, чтобы никогда ничего кроме него бы не возникло, Дальние думают, что ежели всех перебить, всех в зелёном льду заморозить, то возникнет новый Творец, да ещё и краше прежнего. Ты уж прости, гноме, что я так, по-простому да по-скорому, нет времени на долгие рассуждения с доказательствами. Так вот, чтобы ничего бы этого не случилось, и нужно наше полотно. Доброе такое, из душ бесчисленных свитое. Душ не простых – отборных, через многократную смерть прошедших. Вот и требуется теперь всего лишь одна, последняя нить. Ещё, конечно, узелок завязать, но этим уже другие займутся. Давай, гноме, зря, что ли, огнеброс таскал всё это время?

Жуткие глаза ворона глядели Арбазу прямо в душу.

– Всё, всё вижу, – сказала птица. – О чём мечтал, как к Аэтеросу своему пришёл, как добро да справедливость сеять хотел. Вот и давай. Последняя справедливость, которая ещё не восторжествовала. – Он махнул крылом, словно человек рукой, указывая себе за спину. – Всем нам тут совсем немного осталось. Для всех в полотне Орла и Дракона место найдётся. Не мучай их, которые сражаются. Они умирают – и воскресают, и им больно, очень. Как и твоим гоблинам было, пока не обратились они в кукол ходячих. Ты знаешь, что надо делать, гноме.

Арбаз медленно поднял огнеброс.

Перед ним, прижатые к серой стене, умирали эльфы – во множестве. Умирали, пронзённые копьями и гладиусами Серебряных Лат, умирали, сбитые с ног щитами и затоптанные, умирали – чтобы вновь подняться и умереть вновь.

Имперские легионеры умирали тоже – Перворождённые дорого продавали жизни. И точно так же поднимались, словно ничего и не заметив, продолжая сражаться.

– Последняя ниточка, – нетерпеливо каркнул ворон. – А потом ещё узелок. Ну, давай!

Словно зачарованный, Арбаз приложил огнеброс к плечу. Ствол уставился в небо, которого тут не было, в ненавистную серую хмарь.

«Вот и всё, да, Аэтерос?..»

– После дня Рагнарёка, когда погибнет мир, рухнет небо, погаснут солнце, луна и звёзды, из мировой бездны всё равно поднимется новая твердь, – заметил ворон, даже не скрывая, что читает мысли гнома. – И гномы выйдут тогда из подземных залов с великой цепью, keðjan mikla, и скуют навечно зло. Так ведь, Арбаз? В это ты веришь?

«Какая тебе разница, ворон, во что я верю?!» – хотел ответить ученик Хедина, но губы его уже не слушались.

– Большая, гноме, большая разница. Ты веришь, что впереди у мёртвых – великая работа. Так вот, это правда. Всем нам предстоит потрудиться, ох, как предстоит!.. А теперь жми. Жми, не мешкай.

«Там же всего один заряд… что он может?»

И пальцы гнома надавили на спуск.

Огнеброс содрогнулся, из дула вырвался ослепительный белый шар, взмыл ввысь, яркий и праздничный; медленно, торжественно начал опускаться, раздуваясь, становясь всё огромнее, всё ярче, словно пытаясь заполнить собой сущее.

Ворон, чуть склонив голову, наблюдал за всем этим с каким-то совершенно академическим интересом – такое выражение случалось у Аэтероса, когда тот возился в лаборатории с каким-нибудь додревним артефактом минувших Поколений.

И никуда не пытался улететь.

«Беги!» – взвыли инстинкты Арбаза, но бежать было уже некуда.

Шар коснулся серой горы за спинами сражавшихся эльфов, и во все стороны устремилось белое пламя, чистое, словно снег высоко-высоко в горах.

Арбазу хватило мужества встретить пламя лицом к лицу.