А потом что-то разом вдруг изменилось. Доньяте показалось, что на неё в немом ожидании уставились миллионы холодных и пустых глаз. Многоножки замерли, дружно вперив в Алиедору мелкие колючие буркалы.

– Уходите прочь! – не выдержав, завизжала она. – Убирайтесь! Совсем! Утопитесь где-нибудь или полопайтесь все!

Наверное, внутренне она ожидала, что сейчас, как в балладах, всё скопище монстров безмолвно подчинится её воле; конечно, этого не последовало.

Многоножки просто отвернулись, давивший Алиедору совокупный взор множества злобных глазок исчез. Жёлтый поток неспешно потёк к доньяте, но и вполовину не так быстро, как, знала она, способны бегать эти твари.

Она едва не захлебнулась криком, со всей силы ударив скакуна каблуками по бокам.

Гайто не пришлось понукать. Сейчас он, наверное, обогнал бы даже северный ветер.

Многоножки остались далеко позади, но Алиедора вновь повернула скакуна, описывая широкую дугу. Что-то удерживало, не давало так просто удрать куда подальше.

Она должна увидеть, что случилось с той деревней!

…Край жёлтого потока как раз уходил за холмы, когда Алиедора вновь приблизилась к злополучному селению. Впрочем, о том, что здесь когда-то стояли дома, бродила скотина, жили обычными заботами люди, теперь не напоминало вообще ничего – на месте жуткого побоища темнела взрыхлённая, словно ждущая озимого посева, земля.

Не осталось ни углей, ни золы, ни завалов обгорелых брёвен, ни плетней – ничего.

Тел не осталось тоже.

Земля чиста и свободна от скверны.

От скверны?! С каких это пор убитые и замученные – скверна?

Земле всё равно. Это наше, людское. Это мы так считаем, а раскинувшееся у нас под ногами может решить совсем по-иному.

Гниль прорвалась – и там, где лилась кровь, где последние вопли, стоны и безнадёжные мольбы вонзались в землю, сотрясали воздух, отзывались корчами в подземных водяных жилах, – ровный и чистый круг.

Земля свободна от скверны, произнёс кто-то словно бы на ухо Алиедоре.

Земля. Свободна. От скверны…

Алиедора постояла ещё какое-то время, бездумно глядя на «пашню», на зрачок исполинского глаза, вдруг открывшегося на просторах Долье.

…Невольно ей пришлось двигаться следом за жёлтым потоком. Многоножки деловито и сосредоточенно топали прямо по дороге, но непохоже было, чтобы они успели особенно поживиться: их замечали издали и успевали разбежаться, где, конечно, оставалось кому разбегаться.

Вдоль тракта всё оказалось разграблено, как и в попавшемся Алиедоре селе. И на следующем пепелище многоножки задержались – точно так же очистив землю от всего, что напоминало бы о кровавой драме.

…К ночи твари стали, как и положено, умирать – беззвучно, безразлично к собственному существованию. Трупы их – перевернувшиеся на спину, со скрюченными, судорожно поджатыми лапами – сплошным ковром устилали землю, и гайто Алиедоры наотрез отказался идти по этому полю.

Пришлось дать большой крюк.

И повсюду доньята видела одно и то же – мёртвую, выжженную землю. Уже при свете первых звёзд Алиедора встретила унылую колонну бредущих пленников: меодорцы гнали на север караваны живой добычи, точно так же, как и совсем недавно дерранцы – на юг.

Ночью стало хуже, гораздо хуже. Зарево над Фьёфом испятнало горизонт, словно полчище жаб выпучилось круглыми гляделками на испуганно попятившиеся звёзды. Горело и далеко впереди, горело и позади.

С полуночных пределов явился бродяга-ветер, прошумел над ещё не остывшими угольями, поднял, подхватил бесплотными ладонями невесомую золу, с размаха швырнув ею в девственно чистые ледники Реарских гор, и истоки рек помутились.

Алиедора дрожала у бока прикрывавшего её от ветра жеребца. Гайто тоже тревожился, шумно втягивал широкими ноздрями воздух – холодные потоки несли гарь и пепел.

Конечно, это всего лишь серфы. Само их существование – от милости сюзерена. Но Ом заповедал снисходить к нуждам малых и не творить насилия над беззащитными, иначе как карая за проступки.

Конечно, дерранцы начали первыми. Конечно, эти самые серфы послушно вставали в ряды их подсобных полков, являясь по первому зову сенора; наверняка они тоже не упустили своего, когда войско Деркоора разоряло окрестности Венти… – всё ещё пыталась успокоить себя Алиедора.

Утром, холодным и бессолнечным, она вновь взобралась в седло. За ночь пожары отпылали, и по небесным путям теперь стремились одни лишь тучи, уже не окрашенные горькими дымами.

Не желая рисковать, доньята кралась обочинами, от рощи к роще, мимо опустевших рыбацких деревенек, мимо серой глади озера Эве, старательно уклоняясь от встречи даже и с одиночными всадниками.

Меодорское войско, почти не встречая сопротивления, вонзилось в земли Долье, словно ядовитый кинжал в спину. Дерранцы отступали, даже не пытаясь встать заслоном.

«Впрочем, – скривив губы, подумала Алиедора, – оно и понятно: границу коренных земель рода Деррано мы ещё не перешли. А клан Берлеа… что ж, ему не повезло».

Но, с другой стороны, кто же теперь встанет под знамёна сенора Деррано, если он вот так бросает собственных союзников на разорение?!

Что-то здесь не так. Уж она-то, благородная доньята Алиедора Венти, чуть было не сделавшаяся младшей доньей Байгли Деррано, знала своего несостоявшегося свёкра. Жёсткий и жестокий, он знал, что такое держать слово. И не отступал от раз данного.

Дело нечисто. Как есть нечисто.

Сенор Деррано отступал по кратчайшему пути к родным стенам, оставив далеко за спиной Берлекоор и близко даже не приближаясь к восточному форпосту королевского домена – крепости Алете. Словно напоказ, словно старался уверить своих противников – это, мол, наша и только наша война, король тут ни при чем. Хотя отступить к Алете имело смысл – и это понимала даже неискушённая в воинских науках Алиедора.

Город-крепость был хорошо укреплён, его башни и баллисты (не говоря уж о королевских боевых магах) могли устроить меодорцам поистине тёплую встречу.

Не следует забывать и о том, что от Алете до столичного Симэ едва ли больше двух десятков лиг по добрым дольинским трактам – два дня марша пешего войска, а конные покроют этот путь и того быстрее.

Но это будет означать, что король Долье отринул позицию беспристрастного (хотя бы на первый взгляд) арбитра и в открытую ввязался в войну на стороне своего вассала, следом за его меодорским величеством, да не поседеет как можно дольше его борода, думала Алиедора. А это уже не сеноры Венти против сеноров Деррано или даже не король Хабсбрад против Деркоора. Это Долье против Меодора.

Алиедора поёжилась. Воевать дольинцы умели – не зря же столько лет сдерживают повелителей нежити, кошмарных некромантов, с редкостным упорством засылающих на западный берег широкого Сиххота новые и новые отряды боевых зомби. Об этом Алиедора наслушалась, будучи воспитанницей в Деркооре; видела сама, как, отвечая на призыв короля, сенор Деррано собирал собственных вассалов отбивать очередную вылазку мертвяков и как потом рыцари возвращались, хвастаясь жуткими трофеями – отрубленными головами зомбяков, долго жившими и ворочавшими глазами в стеклянных банках, куда их устраивал мэтр Бравикус; помнила причудливое оружие, всё в каких-то нелепых крюках и остриях, что тоже привозили гордые победою рыцари… Нет, Долье было сильным врагом, его воины – опытными и бывалыми.

В половине дневного перехода от Деркоора меодорцы настигли врага, или, вернее сказать, несостоявшийся свёкор Алиедоры наконец перестал убегать.

Меодорские полки развернулись широко, обойдя дольинцев с разных сторон и, похоже, ничуть не сомневаясь в победе. В их рядах бесперечь трубили рога, туда-сюда носились разряженные герольды, и достойные рыцари то и дело выезжали из шеренг, чтобы лишний раз бросить в лица гнусным дерранцам какое-нибудь особенно хлёсткое сравнение их матушек с различными домашними и дикими животными, равно как и предпочитаемые ими способы интимных отношений.

Алиедоре хватило сообразительности не лезть в королевский лагерь, выдавая себя за какого-нибудь заблудившегося оруженосца. Собственно, она не слишком понимала, что и как собирается делать в грядущем сражении. Наверное, смотреть и ждать. Чего? Семь Зверей подскажут.

* * *

Кажется, на сей раз они попались.

В животе у благородного дона Дигвила Деррано прочно засел мерзкий ледяной комок, зубы судорожно сжались, челюсти закаменели. А всё отец, старый болван, выживший из ума, до последнего отказывавшийся бросить пленников! Всё про убытки толковал – какие уж теперь убытки, ноги б унести!

– Что, сынок, штаны намочил? – Отец обладал поразительной способностью появляться там, где и когда не надо. – Решил, старик Деррано из ума выжил, пора бы ему и на боковую, к Зверям, если уж до Ома Прокреатора не дотянет? А? Ну, думал так, щенок, признавайся? В глаза мне смотри!

Дигвил не опустил взгляда, но только Семь Зверей знают, чего это ему стоило.

– Б-батюшка… да разве посмел бы я…

– Что зенки не отводишь – молодец, – фыркнул сенор. – А что врёшь – плохо. Отцу родному врать не моги! Всем должно казаться, что мы в ловушке, что выхода нет – верно?

– Так ведь и вправду нет, отец, – попытался возразить Дигвил.

– Умом в нашей семье расслаблен всегда был один Байгли! – рявкнул старший Деррано. – Не заставляй меня поверить, что и ты такой же. Неужто я бы не приказал телеги бросить, а полон перебить, кабы и впрямь Рыжую Бороду испугался?

– Но они ж окружили нас, батюшка…

– Окружили. Потому что такой приказ дал нам наш король. Его величество Семмер, владетель Долье.

– Ух! – не сдержался Дигвил. В животе стало куда легче.

– То-то, что «ух»… плохо, видать, тебя учил. Значит, так – встанешь на правое крыло и будешь держаться, покуда я трижды в рог не протрублю…

* * *

…Огромный гайто смирно стоял в густом подлеске, совершенно по-человечески вздыхая, словно скорбя о готовой вот-вот пролиться крови. Алиедора укрылась в непролазной чаще на склоне холма; впереди, на широком поле строились полки, развевались многоцветные прапоры и трубили рога. Дерранцы сжались плотным клубком, вновь загородившись, где могли, телегами и укрыв за ними копейщиков.

Ну, начинайте же! – сгорала от нетерпения Алиедора, глядя на блестящее воинство Меодора, на сверкающие доспехи и гордо реющие штандарты. Чего тянуть?! Опрокинуть этих дерранцев, в землю их втоптать, так, чтобы и макушек не видать стало!

И его величество король Хабсбрад её словно бы услыхал. Высоко-высоко взлетел наполненный горячим дымом сигнальный шар с развевающимся под ним алым прапорцем, где на врага кидался в вечной ярости золотистый саблезуб Меодора.

Шар поплыл над полем, которому ещё только предстояло сделаться смертным, над островерхими шлемами и пиками дольинской пехоты, над составленными вместе телегами, над шатрами, распахнувшими крылья пологов, над жёлтыми рощами; он поднимался всё выше, этот шар, а сильный ветер нёс его прочь, на север, к пограничной Долье.

В меодорских полках сыграли атаку – хриплым и нестройным хором множества рогов. Одна за другой конные сотни трогались с места – сперва шагом, постепенно всё убыстряясь и убыстряясь.

Восторг сдавил Алиедоре горло, она не замечала, как прижала к подбородку кулачки.

Вот спустили тетивы конные стрелки; вот, доскакав, спешились арбалетчики, спеша составить стену щитов, из-под прикрытия которой их товарищи станут поражать стан дерранцев; с гиком и воплями бежали меодорские пешцы, не иначе как его величество пообещал им долю добычи, когда станут грабить дольинский лагерь.

Вот рыцари, начав атаку шагом, пришпоривают коней, нагибают копья; рядом с ними, чуть отставая, бежит пехота. Сейчас они сломают хребет наконец-то попавшему в ловушку зверю, сейчас, сейчас-сейчас…

Дерранские полки не дрогнули при виде скачущих на них блистающих рядов лучшей рыцарской конницы Меодора. У них тоже имелись и лучники, и арбалетчики, и они, похоже, решили дорого продать свои жизни. Отнюдь не бросив оружие, на что надеялась Алиедора, они как могли быстро тянули тетивы и перезаряжали самострелы.

– Ох, ох, ох, – быстро-быстро зашептала доньята, видя, как стали падать поражённые стрелами рыцари в первых рядах меодорского войска. Но расстояние быстро сокращалось, и, конечно же, стрелы не могли остановить порыв воинов Хабсбрада.

Когда разделяющее противников пространство почти исчезло под массой людей и гайто, дерранцы бросились навстречу, опустив копья.

Треск и грохот сшибшихся рыцарских лавин, кто-то летит из седла, нелепо раскинув руки, кому-то остриё пики сносит шлем вместе с головой, кому-то раскалывает щит, а кто-то, напротив, изловчившись, этим самым щитом сметает с седла неосторожного противника…

В разрывах рыцарского строя меодорская пехота полезла было на окружавшие стан телеги; защищавшиеся отбивались длинными пиками, в упор разряжали самострелы, в ход скоро пошли мечи и топоры.

Алиедора замерла, не в силах отвернуться, не в силах упустить хотя бы миг разворачивавшейся перед нею кровавой вакханалии.

Мы победим, мы не можем не победить!

Потом она доберётся до замка Деррано, она отомстит – и вернётся домой. Брат Карел, новый сенор Венти, окончательно примет замок под свою руку, матушка, как и прежде, станет вести дом, стараясь сжиться с утратой, не падать духом, ведь ещё надо женить и выдать замуж младших… и она, Алиедора Венти, – Венти, а никакая не Деррано! – займёт там достойное место. А потом… потом она встретит Его, настоящего, что въедет в ворота их замка на снежно-белом гайто.

И всё будет очень, очень хорошо. Жаль только, что папа не сможет провести её меж рядами шпалер к алтарю, где будет ждать нетерпеливый жених.

Но пока что ей надо отомстить. А уж овдовеет она при этом или нет – всё в руке Ома Прокреатора и Семи Зверей.