Второй способ – самый невыгодный: армия, запершаяся в укрепленном лагере, подвергается опасности быть разбитой или по крайней мере обложенною неприятелем, в каковом случае ей придется пробиваться с оружием в руках, чтобы добыть себе хлеб и фураж. Для прокормления армии в 100 000 человек ежедневно требуется 400–500 повозок. Если армия вторжения имеет на треть больше пехоты, артиллерии и кавалерии, то она помешает прибытию обозов и, не блокируя лагерь герметически, как при блокаде крепостей, – до того затруднит снабжение, что в лагере распространится голод.
Остается третий способ: маневрировать в открытом поле, не позволять противнику оттеснить себя к обороняемой столице и не запираться в тыловом укрепленном лагере. Этот способ требует хорошего войска, хороших генералов и хорошего главнокомандующего. Вообще действия, имеющие целью прикрыть столицу или другой пункт фланговыми маневрами, требуют выделения особого корпуса и влекут за собою все невзгоды, сопряженные с раздроблением сил, при действиях против сильнейшего неприятеля.
Когда после боя при Смоленске, в 1812 г., французская армия направилась прямо к Москве, генерал Кутузов прикрывал этот город последовательными маневрами, пока, прибыв в укрепленный лагерь под Можайском, не остановился и не принял сражения; проиграв его, он продолжил свой марш и прошел через Москву, попавшую в руки победителя. Если бы вместо того он отступил к Киеву, то увлек бы за собой французскую армию, но в таком случае ему пришлось бы отрядить особый корпус для прикрытия Москвы; ничто не помешало бы французам послать против этого корпуса другой, сильнейший, что заставило бы его эвакуировать эту важную столицу.
Наполеон Бонапарт. «Семнадцать замечаний на работу под названием «Рассуждение о военном искусстве», изданную в Париже в 1816 г.»
Если, следовательно, при составлении плана войны недопустимы две или несколько точек зрения в оценках, например, точка зрения солдата, администратора, политика и т. д., то спрашивается, необходимо ли, чтобы именно политика была той точкой зрения, которой должно подчиняться все остальное.
Мы исходим из того, что политика объединяет в себе и согласовывает все интересы как внутреннего управления, так и гуманности и всего остального, что может быть выдвинуто философским разумом, ибо сама по себе политика ничто; она лишь защитник всех этих интересов перед другими государствами. Что политика может иметь неверное направление, служить преимущественно честолюбию, частным интересам, тщеславию правителей – это сюда не относится. Ни в коем случае военное искусство не является «наставником» политики. Мы можем здесь рассматривать политику лишь как представителя всех интересов целого общества.
Итак, вопрос состоит лишь в том, должна ли при составлении плана войны политическая точка зрения склоняться перед точкой зрения чисто военной (если таковая вообще была бы мыслима), т. е. или совершенно исчезать, или ей подчиняться, или же политическая точка зрения должна быть господствующей, а военная находиться у нее в подчинении?
Мнение, что политическая точка зрения с началом войны перестает существовать, имело бы основание лишь в том случае, если войны были бы боем не на жизнь, а на смерть вследствие простой вражды; войны же в том виде, как они бывают в действительности, являются не чем иным, как выражением политики, что мы уже выше показали. Подчинить политическую точку зрения военной – бессмысленно, так как политика родила войну. Политика – это разум, война же только орудие, а не наоборот. Следовательно, остается только возможным подчинение военной точки зрения политической.
‹…› Всякая война должна прежде всего рассматриваться по своему вероятному характеру и по главным очертаниям, вытекающим из политических величин и отношений; часто – в наши дни мы можем с уверенностью сказать в большинстве случаев – война должна рассматриваться как органическое целое, от которого нельзя отделить его составных частей, в котором, следовательно, каждое отдельное действие должно сливаться с целым и исходить из идеи этого целого; таким образом, нам станет совершенно понятным и ясным, что высшая точка зрения для руководства войной, из которой должны исходить главные руководящие линии, может быть только точка зрения политики.
Если мы будем исходить из этой точки зрения, все планы станут как бы монолитными, понимание и оценка облегчатся и станут естественнее, убежденность повысится, побуждения окажутся более соответственными, а история станет более понятной. При такой точке зрения спор между интересами политическими и военными уже не вытекает из самой природы вещей; поэтому, если он возникает, на него надлежит смотреть просто как на недостаток разумения. Конечно, политика не может предъявлять к войне невыполнимых требований; это противоречило бы совершенно естественной и необходимой предпосылке, что она знает орудие, которым желает пользоваться. Если же она правильно судит о ходе военных событий, то определение, какие события и какое направление событий более всего соответствуют задачам войны, – целиком дело политики и может быть только ее делом.
Карл фон Клаузевиц. «О войне»
Удар, нанесенный наудачу,
Позволяет выяснить истинное положение дел.
Обдумай последствия этой пробы –
И приступай к решительным действиям.
Древнекитайская стратагема 13. «Тридцать шесть стратагем»
Если противник потеряет от первого удара равновесие, то ему не следует давать время его восстанавливать; надо продолжать наносить ему удары все в том же направлении, или, другими словами, победитель должен всегда направлять свои удары на целое, а не на частности противника. Действительное сокрушение противника достигается не тем, что мы спокойно будем завоевывать превосходными силами какую-либо неприятельскую провинцию и предпочитать обеспеченное обладание этой небольшой добычей гадательной возможности крупного успеха, а лишь тем, что мы непрерывно будем идти по следу самого ядра неприятельских сил, бросая в дело все, чтобы все выиграть.
Но каков бы ни был центр тяжести неприятеля, против которого мы должны направлять свои усилия, все же победа и разгром его вооруженных сил представляют самое надежное начало и самое существенное во всех случаях. Поэтому, опираясь на многие данные опыта, мы полагаем, что сокрушение противника преимущественно обусловливается следующими обстоятельствами:
1. Разгромом его армии, когда она представляет в известной степени самостоятельный источник силы.
2. Занятием неприятельской столицы, если она представляет не только административный центр, но является и пунктом нахождения представительных учреждений и партий.
3. Действительным ударом по главному союзнику, если последний сам по себе значительнее нашего противника.
До сих пор мы мыслили противника на войне как единое целое, что при широком подходе к вопросу было вполне допустимо. Но после того, как мы сказали, что сокрушение противника заключается в преодолении сопротивления, сосредоточенного в его центре тяжести, мы должны отказаться от этой предпосылки и выдвинуть на первый план тот случай, когда мы имеем дело более чем с одним противником.
Карл фон Клаузевиц. «О войне»
Кто-то слабый зажат между двумя сильными врагами.
Противник угрожает подчинить его себе.
Я же под предлогом помощи слабому укрепляю свои позиции.
Древнекитайская стратагема 24. «Тридцать шесть стратагем»
В тех случаях, когда сокрушение противника не может явиться задачей войны, налицо все же может иметься непосредственно положительная цель. Последняя может заключаться лишь в завоевании части неприятельской территории. Польза от такого завоевания заключается в том, что мы ослабляем этим путем неприятельское государство, а следовательно, и его вооруженные силы, и умножаем свои собственные силы; таким путем до некоторой степени мы ведем войну за счет противника. Кроме того, при заключении мира обладание неприятельской областью может рассматриваться как чистый выигрыш, ибо она или останется за нами, или может быть обменена на другие выгоды.
Такой взгляд на завоевание неприятельской страны является весьма естественным, и против него не было бы вовсе возражений, если бы не состояние обороны, которое должно следовать за наступлением, оно часто может внушать опасения. В главе о кульминационном пункте победы мы с достаточной подробностью разъяснили, каким образом такое наступление ослабляет вооруженные силы и как за ним может последовать состояние, возбуждающее основательную тревогу за последствия.
Это ослабление наших сил при завоевании неприятельской территории имеет свои степени; эти последние находятся в зависимости преимущественно от географического положения завоеванного участка. Чем больше он является дополнением наших собственных земель, будучи окружен ими или простираясь вдоль них, чем больше он тянется в направлении действия главных сил, тем меньше он будет ослаблять наши вооруженные силы…
Поэтому когда возникает вопрос о том, должны ли мы ставить себе такую цель, то все зависит от того, можем ли мы рассчитывать удержать за собой завоеванное или же окупит ли нам в достаточной мере временный захват территории (вторжение, диверсия) затраченные на него силы; в особенности следует обдумать, нет ли основания опасаться сильного обратного удара, от которого можно вовсе утратить равновесие…
Такого рода наступлением нам не всегда удастся возместить ущерб, понесенный на других направлениях. Пока мы занимаемся частичным завоеванием, неприятель может предпринять на другом участке то же самое, и если наше предприятие не будет иметь преобладающего значения, то оно не заставит неприятеля отказаться от своего начинания. Поэтому все сводится к зрелому обсуждению вопроса, не потеряем ли мы при этом больше, чем выиграем.
Сам по себе ущерб от неприятельского завоевания всегда бывает больше выгод, извлеченных нами из завоевания, хотя бы ценность завоеванных обеими сторонами областей была совершенно одинакова; это объясняется тем, что при завоевании многое теряется непроизводительно. Но так как непроизводительные издержки имеют место и у противника, то они, собственно, не должны были бы являться основанием к тому, чтобы придавать большее значение сохранению принадлежащего нам, чем завоеванию. А все же это так. Сохранение того, что принадлежит нам, всегда ближе нас затрагивает, и страдания, причиняемые нашей собственной стране, лишь тогда уравновешиваются и в известной степени централизуются, когда возмездие обещает принести значительные проценты, т. е. значительно превысить понесенный ущерб.
Вывод из всего вышесказанного тот, что стратегическое наступление, ставящее себе лишь умеренную задачу, в гораздо меньшей степени может освободиться от необходимости оборонять непосредственно не прикрытые им участки, чем наступление, направленное на центр тяжести неприятельского государства. Поэтому при постановке ограниченной цели не может быть в такой же степени достигнуто сосредоточение сил во времени и пространстве. Чтобы такое сосредоточение могло произойти хотя бы во времени, необходимо перейти в наступление, и притом одновременно на всех подходящих участках; но при таком наступлении утрачивается другая выгода, заключающаяся в том, что на отдельных пунктах при оборонительных действиях можно было бы обойтись гораздо меньшими силами. Таким образом, при постановке умеренной цели все военные действия уже нельзя сосредоточить в одной главной операции, а последнюю нельзя развить согласно одной основной руководящей идее. Все расплывается вширь, всюду усиливается трение и раскрывается более широкий простор для случайности.
Карл фон Клаузевиц. «О войне»
О проекте
О подписке