Из «Записок духовной дочери отца Симеона (рабы Божией Антонины, жительницы Печор, 65 лет), стоявшей на краю гибели и возрожденной старцем к новой жизни»^[13]

1954 год. Я так устала от того состояния, в котором находилась: сердцем я протестовала, а отказаться не было сил. Каждый день я говорила себе: этот будет последний… И так тянулось время. И вот пришел конец: я решила 8 ноября окончить жизнь самоубийством.

План намечен: ночь с 7 на 8 ноября провести без сна. Восьмого, в 4 часа дня, старушка, которая жила у меня, должна уйти к родственникам в гости; я же открою газ и просто лягу спать. День настал – у меня исключительно покойно на душе. Старушка отправилась в гости не в 4 часа, а в 7 часов вечера. Я закрыла входную дверь и вот, вместо того чтобы пойти на кухню и открыть газ, иду к себе в комнату, достаю образ Спасителя, который хранился у меня в комоде, оставленный нищей, похороненной мной в 1939 году. До сих пор не понимаю, как все произошло! Я приставила образ к подушке на кровати, сама опустилась на колени и начала разговаривать с ним, как с живым! Говорила много, все, что у меня наболело, от чего я так устала, и я впервые так плакала. Сколько это продолжалось, я не могу сказать, и что было со мной – тоже не знаю, но только, когда открыла глаза, первое, что почувствовала – страшную боль в ногах. Я все еще стояла на коленях; поднялась, посмотрела на часы – было 8 часов утра. Умылась и пошла на работу, но я уже была другая, хотя что со мной – не понимала.

Придя на работу, я сразу же позвонила своей приятельнице Вере Б. Я знала, что на большие церковные праздники она куда-то уезжала – в какое-то святое место, но куда и зачем – меня тогда не интересовало. Звоню ей и говорю: «Ты должна отвезти меня в монастырь». Отвечает: «Откуда ты взяла, что я могу выполнить твою просьбу? Это первое, а второе – о таких вещах по телефону не говорят». Как пробыла я этот день на работе, не знаю. В 5 часов я была уже на работе у Веры. Такое мое поведение удивило ее. Я же о своем состоянии ей ни слова не сказала, одно только просила, чтобы она поехала со мной. И, наконец, получила согласие. <…>

17 января 1955 года мы вступили в святую обитель. У Лазаревской церкви Вера оставила меня на тропинке обождать, пока она отнесет чемодан на скотный двор к тете Саше, чтобы не тащиться с ним в церковь. Было 5 часов 30 минут утра. И вот, когда я осталась одна, тут-то я вдруг воочию увидела Михайловский собор, который видела во сне еще в 1935 году и который все эти годы искала!

После службы сразу же пошли к отцу Симеону. Тогда паломников было немного, и в тот день, по Промыслу Божию, только мы с ней вдвоем и оказались у него. Входим в келью к батюшке. Вера первая подходит к нему под благословение. Он же ее благословляет, а смотрит на меня и говорит: «Вот и приехала, слава Богу». Подхожу я – благословил, взял за подбородок, поднял вверх мою голову, пристально смотрит в глаза и говорит: «Ну, вот и приехала… Да, смотри-ка, все та же: глаза, лоб, нос – да, все то же, совсем не изменилась!»

Это было уж слишком для меня – резко говорю: «Вы ошиблись, я никогда не была у вас и не знаю вас». Он же, не обращая внимания на мою вспышку, спокойно, с любовью, говорит Вере: «Идите, попейте чайку, а потом сразу же по одной зайдите ко мне». Но мне уже не хотелось заходить к нему, и я говорю Вере: «Ты как хочешь, а я не пойду. Он из ума выжил, с кем-то упорно меня путает». А Вера просит зайти обязательно, говоря, что ей стыдно за мое поведение. Короче говоря, они с матушкой Александрой меня просто втолкнули в келью. Батюшка стоял перед иконами. У порога было два стула; на один из них он предложил мне сесть.

Потом, минуты через три, которые показались мне вечностью, он подошел и сел рядом со мной. Меня терзала мысль: «Как тактичнее уйти?» Не хотелось обижать старца. Сколько длилось наше молчание, сказать трудно; но, наконец, батюшка берет меня за руку и говорит: «Ну что же, доченька, с чего начнем? Отогревать эту рученьку застывшую, или сердце, которое больше заледеневши?» И этого было достаточно. Откуда взялись слезы, но я заплакала и тут же рассказала ему всю свою жизнь…

В заключение нашей беседы он мне говорит: «Хочешь, чтобы я был твоим духовным отцом? Но предупреждаю, что ты должна оставить свою прошлую жизнь. <…> Время шло; я часто приезжала в обитель. Жизнь моя изменилась совершенно. Прошло два года, а может быть, и больше – точно не знаю. Я взяла отпуск на Великий пост и приехала в обитель. Но враг рода человеческого не дремал: приготовил для меня такое искушение, что я и не знала, как дожить до утра, решила сразу же уехать и никогда больше не бывать в святой обители. Как ни старалась утешить меня раба Божия Матрена Арефьевна, она и сейчас посещает монастырь, но я твердо решила уехать.

Утром зашла к батюшке и попросила благословить меня на отъезд. Он мне говорит: «Вот пойдем сейчас в церковь, помолимся, а там, как Господь благословит». Что было со мной в церкви – знает только Господь… Прихожу в келью, прошу прощения и говорю: «Как ездила, так и буду ездить». А он мне на это отвечает: «Глупая ты моя, да отпустил ли бы я тебя? Однажды батюшка сказал: «Ведь два года я тебя ждал». Вот тут-то мне стала ясна та его первая встреча со мной. Но как я его ни просила в последующие годы подробно все рассказать о том, как он узнал обо мне и даже «видел» меня еще до нашей встречи, ничего не получилось. Однажды на мои расспросы он так рассердился на меня, что даже сказал: «Никогда больше об этом не говори; достаточно с тебя того, что ты вынудила меня сказать о том, что я тебя ждал». <…>

Вся моя жизнь постепенно изменилась: я полностью выполняла благую волю батюшки. Правда, было два случая, когда я хотела поступить по своему желанию. Так, однажды хотела ехать через Псков и, конечно, настояла на своем. Батюшка говорит матери Александре: «Свари пяточек яичек, да огурцов и помидоров собери и намажь хлеб маслом». Все это она принесла ему в келью, он завернул в пакет и подает мне. Я, конечно, возмутилась и говорю батюшке: «Зачем все это мне, когда я вечером буду пить чай дома?» Он строго приказал мне взять, сказав при этом: «Может быть, сломит твое упрямство». И что же? В Пскове я просидела двое суток – никак не могла выехать. Кроме того, я очень не хотела переезжать жить в Печоры и всеми силами старалась доказать батюшке мое нежелание, ссылаясь, главным образом, на квартирные условия. Он же мне на это сказал: «Твори свою волю, но знай и мою. Квартиру тебе я сам найду, – по его просьбе Нина Ананьевна искала квартиру для меня, – а ты после моей смерти переедешь!» Так все и получилось.

О том, что батюшка великий молитвенник Божий и имеет дерзновение ко Господу сейчас и помогает нам, расскажу такой случай. Прожила я полтора года после его смерти, и вдруг в сентябре 1961 года во сне приходит батюшка ко мне и говорит: «Доченька, собирайся». Я, как всегда, не задала вопроса – куда, а лишь спросила батюшку: что взять с собой? Он отвечает: «Ничего, только носовые платочки». Я говорю: «Вот, как всегда, шутите», а он отвечает: «Нет, доченька, не шучу. Возьми побольше платочков». И что же? Прошло немного времени, и меня вызывают в прокуратуру по вопросу о детском доме, в котором я работала; и, конечно, мне пришлось много пережить (и слез пролить – вот и платочки!), но кончилось все очень хорошо.

Отец Симеон с духовными чадами

Даже по одной этой исповеди благодарной человеческой души можно судить о том, сколько же терпения и всепрощающей любви было нужно иметь старцу Симеону, чтобы день за днем выдерживать тот напор человеческих страстей, что обрушивали на него приходившие за помощью и советом. Сколько было нужно преодолеть их своеволия, самости, поначалу почти полного духовного невежества. Как много сил нужно было им отдать!

Таким же глубоким уважением к памяти старца отмечены и записки еще одной его духовной дочери, составленные в самом начале 1960-х годов.

Страница воспоминаний (рассказ духовной дочери старца Симеона, жительницы города С.)

<…> Как-то я увидела на столе у своей подруги среди иконок и фотографий фото этого батюшки, о котором слышала от нее много рассказов. Я сказала: «Как бы я желала с ним познакомиться, или хотя бы получить от него фотографию». – «А он тебе пришлет; я верю, что пришлет», – убежденно ответила она. «Но ведь я с ним не знакома», – возразила я. «Если имеешь сердечное желание, то он все знает и обязательно пришлет снимок», – сказала подруга, исполненная детской, наивной, как я считала, верой в то, что так точно и будет. И действительно, желание мое вскоре осуществилось. Прошло некоторое время… Однажды мы приехали в Печоры вдвоем с моей дочерью Л. Батюшка исповедал нас у себя в келье. На прощанье он вдруг сказал: «А отец-то ведь у вас больной». – «Нет, не больной, батюшка, – возразили мы. – Он ни на что не жалуется». – «Как же не больной, – продолжал батюшка, – ведь у него грыжа справа в паху. Она бывает и слева, а у него – справа». И как бы в подтверждение своих слов батюшка рукой слегка показал, где находится грыжа. «Скажите ему, – говорил наставительно старец, – пусть операцию не делает, а то умрет. Пусть носит бандаж». С этими словами, получив благословение, мы и вышли из кельи старца.

Домой возвращались взволнованные. Находясь под впечатлением от слов батюшки и боясь за судьбу мужа, я по дороге купила бандаж, веря в предсказание старца. Приехав домой, мы рассказали мужу о своей поездке, не забыв, конечно, упомянуть и грыжу, о которой все толковал что-то батюшка. «Ты разве болеешь? – спросила я мужа. – Вот я купила тебе и бандаж, как велел батюшка».

Можно себе представить, каково же было удивление моего мужа, какое впечатление произвели на него последние слова старца, раскрывшего нам глубокую мужнину тайну. Скрывавший от нас свою болезнь, потрясенный прозорливостью батюшки, он сознался нам в своем тайном намерении лечь на операцию, страдая грыжей справа в паху. Так была предотвращена возможная его смерть, предвозвещенная старцем, жившим от нас за десятки сотен километров. Мой муж после этого носил бандаж и благодарил Бога и старца, избавивших его от неминуемой смерти. Мы тогда строились, и ему одному приходилось поднимать тяжелые бревна, но, по милости Божией, с мужем ничего не произошло…

Другим характерным случаем было предсказание батюшки о моем сыне. Признаться, в своем материнском сердце я хотела бы видеть его в каком-нибудь духовном сане. С таким желанием я и обратилась тогда к батюшке: «Батюшка, помолитесь о моем сыне. Мне очень хочется, чтобы он учился в семинарии». Батюшка, посмотрев на меня, кротко ответил: «Ты хоть и хочешь, чтобы он был попёнком (так батюшка ласково называл молодое священство), но этого ему власти не дадут». Предсказание батюшки исполнилось. Сын мой тогда изредка прислуживал у архиепископа Н. В тот же год, узнав о его желании учиться в духовной школе, сам Владыка, по весьма важным мотивам, касавшимся самой судьбы семинарии, отговорил моего сына от учебы в ней, и последний поступил в один из городских институтов.

…Хочу рассказать еще об одном случае.

Был у меня родной брат. Сильно обижал он нас – и словом, и делом. Да к тому же еще и пристрастился к вину. Как трезвый – так вроде бы и ничего, а как пьяный напьется – беда с ним. Все грозился убить или сжечь меня. Придя с фронта, он не нашел счастья семейной радости, стал пить, гулять с женщинами, пропадать днями из дому, дебоширить.

Я как сестра просила его отстать от всего этого и начать трезвую христианскую жизнь. Мои наставления, горькие упреки сильно озлобили и раздражили его: пьяный, он приходил в бешенство и, грозно размахивая кулаками, обещал убить меня или искалечить всю мою жизнь. Не раз, держа за пазухой бутылку с керосином, он в таком состоянии намеревался поджечь наш дом, но всякий раз милость Божия спасала нас.

Я начала свою печальную повесть о моем брате, ныне уже покойном, только потому, что конечная судьба его тесно была связана в своем исходе с батюшкой. После того как мы много претерпели от брата, я, приехав в Печоры, сказала отцу Симеону: «Батюшка, что нам с ним делать? Пьет много, ночует с женщинами, грозится убить. Я боюсь, как бы он не спился: ведь тогда за него как за сущего самоубийцу и молиться нельзя будет».

Батюшка ответил: «А ты молись, молись за него, не давай ему гибнуть. Бесы ходят за его душой. Прилепись и ты к нему всей душой. Проникни к нему туда, где он живет, напиши молитву “Живый в помощи”, 90-й псалом, и заложи ее за косяк над дверью, чтобы он входил и выходил через сию молитву – защитницу нашу от бесов: и нигде его не убьют, не задавят и не опьется он. Господь не даст ему погибнуть». И батюшка сказал мне, какие читать псалмы за брата. Я все так и делала, как велел мне добрый старец.

Шло время… По благословению батюшки мой сын поехал в Печоры, чтобы укрепиться духом веры, освятиться благодатью, почерпнуть нового, интересного для своей духовной жизни. С ним мы послали письмо батюшке, где упоминали о моем брате и о его прежней пьянке и распутной жизни, просили святых молитв и ответа, что делать дальше? Но, приехав в монастырь, сын все затягивал исполнение наказа побеседовать с батюшкой. Пролетали дни монастырской жизни, неслось время среди трудов и молитв. Незаметно прошли две недели, и надо было уже думать о возвращении домой, а письмо наше по-прежнему лежало в кармане, непрочитанное старцем.

Не получив от сына ответа из монастыря на наш вопрос, мы тогда послали сыну другое письмо, где было и прямое обращение к батюшке: «Дорогой батюшка! Сколько нам еще от моего брата терпеть и ждать? Или бы уж он умер скорее, или же бросил свою дикую распутную жизнь! Сил моих больше нет видеть и терпеть все это. Помолитесь». Я сделала и приписку к сыну: «Сыночек, почему ты ничего нам не сообщаешь о письме и ответе старца – что тебе батюшка сказал?»

А в то самое время, когда письмо было еще в пути, батюшка как-то похлопал нашего сына по плечу и сказал: «Ты сегодня на братскую трапезу не ходи, а придешь обедать в мою келью. Мне нужно тебе кое-что сказать». После обеда старец посадил сына рядом с собой и ласково сказал: «Ну, пиши матери, что брат ее скоро умрет. Довольно уж, скоро он освободит ее». Потом, как бы в задумчивости, спросил сам себя: «Обопьется он или умрет своей смертью?» И с твердостью ответил: «Нет, умрет своей смертью».

«Батюшка, – встрепенулся сын, – а я и не сказал еще вам, что мама велела спросить о нем, просила передать и письмо – простите меня!» – «Ничего, ничего, Бог простит тя, чадо мое!», – сказал старец. Получив благословение, сын уже вышел из кельи старца на площадь, когда навстречу ему попался монастырский почтальон. Последний спросил юношу: «А ты не знаешь, кто здесь из С.?» – «Я», – ответил сын и, взяв конверт, вскрыл его. Но ответ на это письмо был уже получен всего несколько минут назад!

Удивительная история и удивительный конец… Через месяц мой брат вдруг умирает неопределенной смертью: его нашли на третий день в закрытой комнате, в ужасном виде. Осмотрев тело, врачи дали заключение, что брат умер якобы от запоя – противоестественной смертью; и лишь при вскрытии тела обнаружилась его еще фронтовая болезнь, непосредственно и приведшая к смерти. Медицинская экспертиза установила, что он умер от тотального воспаления правого легкого. Крайне расстроенная смертью брата, особенно из-за первого врачебного заключения, я тут же послала батюшке в монастырь срочную телеграмму с вопросом: «Что делать? Как хоронить? Не знаем, какой смертью он умер. Отпевать его или не отпевать?»