Характер Эллы

Вторую дочь в семье великого герцога Людвига IV и принцессы Алисы назвали Елизаветой в память прославленной основательницы их рода, покровительницы Тюрингии и Гессена, святой Елизаветы Тюрингенской. На формирование характера будущей православной подвижницы сильное влияние оказал пример этой католической святой. И действительно, многие черты характера и биографии будущей русской великой княгини роднят ее с этой святой XIII века, жизнь которой словно бы повторяет ее судьбу. Это счастливый брак и раннее вдовство (муж погиб от чумы во время Крестового похода, куда отправился в знак покаяния), непонимание со стороны светского окружения, изгнание из собственного замка и жизнь, проведенная в служении ближним, бедным, обездоленным и больным, щедрая благотворительность. Святая ландграфиня Тюрингская основывала больницы и госпитали и самолично ухаживала там за больными, готовила для них пищу и мыла посуду, заботилась о прокаженных и брошенных детях и закончила жизнь настоятельницей основанного ею сестричества, устав которого предписывал сестрам молитву и работу, заключавшуюся в помощи немощным и бедным. Душа будущей великой княгини с самого детства была пленена светлым образом ее великой прабабки, и она во всем старалась подражать ей.

Росла Элла тихой и послушной, хотя иногда могла проявить и строптивость, происходившую от желания преодолеть неуверенность в себе, – девочка была очень застенчива. Сплетни и пересуды не любила: «Мне достаточно того, что я хорошо знаю себя», – говорила она. С самых ранних лет ее отличала недетская требовательность к себе – когда ее за что-нибудь хвалили, она неизменно отвечала: «Я слишком торопилась, иначе вышло бы совсем хорошо». При этом казалось, что в ней не было ни капли эгоизма. Очень часто на какое-нибудь заманчивое предложение она отвечала: «Мне не надо, пусть это будет лучше для других».

С сестрой Иреной (слева)

О принцессе Элле все говорили, что она не от мира сего: всегда помогает попавшим в беду, никогда никого не осуждает и старается найти оправдание ошибкам других. Когда брат Эрнст поинтересовался ее жизненными идеалами, Елизавета ответила просто: «Быть совершенной женщиной, а это самое трудное, так как надо уметь все прощать».

С ранних лет жизни Элла отличалась какой-то недетской вдумчивостью, благодаря чему в юности выглядела гораздо старше своих лет (как-то она даже пожаловалась брату на то, что слова мешают ей думать, а люди привыкли слишком быстро отвечать на вопросы друг друга), тонкой душевной организацией и сильной, почти болезненной впечатлительностью. Свои неудачные рисунки она «хоронила», приходя в ужас при одной мысли, что можно порвать и выбросить то, во что было вложено столько души, и расстраивалась до слез, когда вяли букеты, цветы для которых она во множестве собирала в саду. Когда была совсем маленькой, жалела свои банты – на ночь всегда клала их рядом с собой, заботилась о том, чтобы «ее милому бантику не было так скучно и твердо лежать», и очень боялась, что ночью кто-нибудь «заберет беззащитное существо и утащит в темную нору». Часто утром мать заставала дочь с бантом, судорожно зажатым в руке.

Сначала ее участие в благотворительности матери было по-детски бессознательным – Элла послушно ездила вместе с матерью в госпиталь на Мауэрштрассе, а вечерами увлеченно играла «в больницу». Она рассаживала на кукольные диванчики своих кукол и начинала прием. Младшие были сестрами милосердия: накладывали повязки, давали больным лекарства. И Элла относилась к этому делу со всей серьезностью, хотя это была всего лишь игра. Но затем помощь слабым и беззащитным стала ее твердой жизненной позицией, которой она не изменит до конца своих дней.

На чувствительную Эллу зрелище чужих страданий производило иногда настолько тяжелое впечатление, что мать испугалась за душевное здоровье дочери и решила больше не травмировать ее. Реакция Эллы на это была неожиданная – она обиделась. «Почему ты не взяла меня с собой в госпиталь? – говорила она. – Я уже взрослая и все понимаю. Вчера я уколола себя булавкой так сильно, что появилась кровь. Но я не испугалась и терпела. Было очень больно. Но я думаю, что боль, которую я сама себе причинила, – это совсем не та боль, которую может послать Господь. Я молю Бога, чтоб Он послал мне боль и я смогла доказать тебе и Ему, что выдержу любое испытание. Если, конечно, Он пообещает, что душа и в самом деле останется в неприкосновенности».

Интересы ее были очень разносторонни. Помимо серьезных богословских занятий, увлекалась рисованием, музыкой (она играла на рояле), танцами, тонко понимала прекрасное, очень любила природу, особенно цветы, которые с увлечением рисовала и раздаривала знакомым, приносила домой, создавая из них неповторимые композиции для этюдов. «Игра в цветы» на всю жизнь будет одновременно и любимейшим ее занятием, и отдыхом. В Алапаевске, уже перед своей мученической кончиной, она тоже много рисовала. Впоследствии она писала иконы и вышивала церковные покровы, расписывала фарфор, резала гравюры, слыла знатоком и коллекционером произведений искусства.

Архиепископ Анастасий (Грибановский), лично знавший великую княгиню Елизавету, так впоследствии описывал ее характер: «Это было редкое сочетание возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума, нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организацией… Все качества ее души строго соразмерены были одно с другим, не создавая нигде впечатления односторонности… Ее богатые от природы дарования изощрены были широким многосторонним образованием, не только отвечавшим ее умственным и эстетическим запросам, но и обогатившим ее сведениями практического характера, необходимыми для каждой женщины в домашнем обиходе».

Заслуга в этом не в последнюю очередь принадлежит семейному воспитанию и личному примеру родителей Елизаветы Федоровны, герцога и герцогини Гессен-Дармштадтских.

Вера всегда занимала самое важное место в жизни герцогской семьи, и Элла с раннего детства была очень религиозна. К тому же то воспитание, которое давала детям принцесса Алиса, желавшая пораньше познакомить их с миром бедности и страдания, заставило Эллу очень рано задуматься над теми вопросами, которые обычно называют проклятыми – о жизни и смерти, о цели человеческих страданий. Так, однажды принцесса Алиса услышала такой поразительный разговор между своими детьми, девятилетней Эллой и ее трехлетним братом Фридрихом. Мальчик ел яблоко, а сестра, держа в руках другое большое красное яблоко, грустно говорила ему: «Посмотри, ты съел уже половину яблока. И оно уже никогда не будет таким, как вот это, которого ты еще не касался». Потом Элла объяснила матери, что хотела пораньше научить Фридриха тому, что поняла сама. «Но что ты поняла?» – с тревогой спросила мать, и Элла ответила: «Ну, что Бог может отнять у человека все. И человек может отнять. У себя или у другого. Я хочу сказать, что каждую минуту что-то у кого-то может быть отнято». В соответствии с этим она выработала и свою жизненную программу.

Детская фотография Эллы Гессенской

Первые испытания

Девочке пришлось рано познать не только тяжкий труд, но и скорби, тревоги, потери и большое горе. В 1873 году разбился насмерть на глазах у Эллы ее трехлетний брат Фридрих. Обстоятельства этой смерти были трагическими. Мальчик, вбежав в спальню матери, с разбега уткнулся в итальянское окно, начинавшееся чуть выше пола. Неплотно прикрытые створки распахнулись, и маленький Фридрих с высоты шести метров упал на каменные ступени дворца. Чудом при падении он не очень пострадал и вскоре оправился бы, если бы не гемофилия, наследственная болезнь, которую позже императрица Александра Федоровна, младшая сестра Эллы, передаст наследнику русского престола. К вечеру мальчик умер от неудержимого внутреннего кровотечения. Маленькая Элла так сильно переживала эту смерть, что в свои девять лет принесла обет целомудрия, чтобы никогда не иметь собственных детей.

А в 1876 году в Дармштадте началась эпидемия дифтерита, и заболели все дети, кроме Эллы. Мать просиживала ночи у постелей заболевших детей. Вскоре умерла трехлетняя Мария, а вслед за ней, в 1878 году, заболела и умерла в возрасте тридцати пяти лет сама великая герцогиня Алиса. С этого страшного для семьи года, после смерти дорогой мамы, на Эллу и ее старшую сестру Викторию легли заботы о своих сестрах и брате. Элле было тогда четырнадцать лет. В тот год закончилась для Елизаветы пора детства. Она всегда была очень религиозна, но теперь стала еще чаще и усерднее молиться. Всеми силами она старалась облегчить горе отца, поддержать его и утешить, а младшим сестрам и брату в какой-то мере заменить мать.

Осиротевшие сестры с бабушкой, английской королевой Викторией. Декабрь 1878 г.

Эти несчастья, обрушившиеся на семью, сформировали и закалили характер маленькой Эллы. Впоследствии многие изумлялись выдержке, терпению и необыкновенному спокойствию, которые проявляла царственная настоятельница Марфо-Мариинской обители во время самых тяжелых операций, при которых она ассистировала хирургу, среди многих испытаний, выпавших на ее долю. Многие вспоминают ее исключительную душевную доброту, одухотворенность и милосердие. Все, знавшие Елизавету с детства, отмечали ее любовь к ближним. Как написала впоследствии сама Елизавета Федоровна: «Я хочу работать для Бога, и в Боге – для страждущего человечества».

Брак

Об Элле Гессенской рано заговорили как о восходящей звезде на европейском небосводе красавиц, в Европе даже считали, что в Старом Свете есть только две признанные красавицы, и та и другая – Елизаветы: Елизавета Австрийская, супруга императора Франца Иосифа, и Елизавета Гессенская. Она была ослепительно красива, это признавали все, но сквозь телесную красоту сквозила и необыкновенная красота души и одухотворенность, что и создавало тот неповторимый пленительный образ, который делал ее ослепительной и не похожей ни на кого. Великий князь Константин Константинович Романов, двоюродный дядя Николая II, писавший под псевдонимом К. Р., воспел ее в прекрасных стихах:

Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно, под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих очах таится глубина;
Как Ангел, ты тиха, чиста и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой
Твою не запятнает чистоту.
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту!

Архиепископ Анастасий (Грибановский), писавший об Элле, которую он знал уже как великую княгиню Елизавету, тоже подчеркивает ее душевную красоту, пленявшую даже больше телес ной: «Самый внешний облик ее отражал красоту и величие ее духа: на челе ее лежала печать прирожденного высокого достоинства, выделявшего ее из окружающей среды. Напрасно она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: ее нельзя было смешать с другими. Где бы она ни появлялась, о ней всегда можно было спросить: Кто эта блистающая, как заря… светлая, как солнце? (Песн. 6, 10). Она всюду вносила с собой чистое благоухание лилии; быть может, поэтому так любила белый цвет – это был отблеск ее сердца…» А вот слова из воспоминаний графини Марии Белевской-Жуковской: «Она поражала своим внешним обликом, выражением лица: это была сама скромность, необыкновенно естественна – не сознавая того, она была исключительна. Глубоко вдумчивая, всегда спокойная, ровная». Может быть, именно с этим связаны трудности при написании ее портретов – недаром художники утверждают, что чем сложнее и многограннее личность, тем труднее добиться сходства портрета с оригиналом. Ни одна фотография, ни один портрет не могли в полной мере передать красоту великой княгини Елизаветы Федоровны. Существует считанное число ее удачных фотографий, да и то на них она обычно изображена вполоборота и по ним нельзя назвать ее красоту необыкновенной. Видимо, все обаяние великой княгини заключалось в красоте души, сиянии глаз, простой и изящной манере, доброте и внимании к людям.

Элла в юности

Принцесса Элла Гессенская. Фотография с дарственной надписью великому князю Сергею Александровичу. Лондон, 1882 г.

Довольно рано Элле начали делать предложения лучшие женихи Европы; одним из них был даже будущий кайзер Германии Вильгельм II, который тогда считался легендой и мечтой всех невест Европы. На этом браке особенно настаивала бабушка Эллы, английская королева Елизавета. Когда при их личной встрече в очередной раз зашел разговор об этом, Элла сказала: «Но, ваше величество, позволю себе напомнить, что есть Бог, не лучше ли положиться на Его волю?» Королева на это улыбнулась: «У Него может быть много других дел, кроме твоего устройства». – «Ничего, – твердо отвечала будущая русская великая княгиня, – я подожду». И королеве Виктории, этой властной и решительной женщине, пришлось смириться. Сердце Эллы уже было отдано другому.

Со своим будущим мужем Элла познакомилась тогда, когда они оба были еще детьми. Матери великого князя Сергея Александровича императрице Марии Александровне, урожденной принцессе Дармштадтской, был вреден Петербург (она болела туберкулезом), и она часто вместе с детьми ездила за границу для лечения и в гости к родственникам. Так во время очередного посещения Дармштадта познакомились и подружились Сергей и Элла, и эта детская привязанность впоследствии переросла в любовь, которой великая княгиня Елизавета Федоровна осталась верна до самой смерти. В 1882 году Сергей Александрович сделал ей предложение. Элла размышляла больше года, прежде чем принять его, далеко не последнее место в этих размышлениях занимал тот детский обет девства, который дала Элла в далеком 1873 году. Но, в конце концов, она все же согласилась: после откровенной беседы с Сергеем Александровичем выяснилось, что и он тайно дал обет девства. По взаимному согласию они решили, что брак их будет духовным и они будут жить вместе как брат с сестрой.

Семья Эллы хорошо приняла будущего родственника. Ее отец говорил Александру III: «Я дал свое согласие не колеблясь. Я знаю Сергея с детского возраста, вижу его милые, приятные манеры и уверен, что он сделает мою дочь счастливой». Вообще, люди, близко знавшие Сергея Александровича, рисуют характер, вызывающий очень большую симпатию, хотя это и было очевидно не для всех, потому что великий князь бы немного застенчив, а потому жил довольно замкнуто, даже искал одиночества, раскрывая свое сердце лишь немногим близким ему по духу людям. Не могла не сказаться на его характере и болезнь позвоночника, из-за которой Сергей с детства всю жизнь был вынужден носить корсет (очень прямую до неестественности осанку князя отмечали многие мемуаристы, часто объясняя ее как проявление высокомерия).