«Не убивайте, дяденька, я – свой!
Я был запуган, вынужден, обманут.
Не убивайте, дяденька! Я к маме
Хочу домой! Я так хочу домой!
Не убивайте дяденька! Я вам
Ещё сгожусь! Я пригожусь, поверьте!
Я не стрелял! Ни крови нет, ни смерти
На мне! Поверьте, дяденька! Я к мам…»
Короткая, как отнятая жизнь,
Сухая очередь. Скупая струйка крови.
Не отпоют, не погребут – покроет
К утру листва. Чуть позже закружит
Метельный снег и занесет приют
Души заблудшей, не оставив следа…
– Не добавляй сочувственного бреда
Сентиментально-вздорному нытью.
Он был фашист! Ублюдочный фашист,
Пришедший убивать! Не надо скорбной
Патетики – заслужен и законен
Последний схрон его гнилой души,
Коль есть она… Вставай, поэт, – пора.
Проверь затвор. По совести и чести –
Сегодня истина в прицельном перекрестье
И, может быть, на кончике пера.
Проверь затвор. Вставай, поэт, – пора…
В картузе, до дыр истёртом,
В пальтишке, до слёз худом,
С авоськой стихов и свёртком
Набросков – из дома в дом
Он гостем случайным, праздным
Шатался. Был – бит, был – зван,
Но чаще – в чужих в парадных
Скупые гранил слова…
Ты – вор. Ты крадёшь надменность
Из глаз полусветских львиц,
Звеня эфемерной медью
Оркестров эрзац-любви.
Но высшей покражи жертва,
Гонимый в иной восход –
Ты сам только часть сюжета
Рождённых в тебе стихов…
Я с мясом ярлык повесы
Сорву, соскребу с лица
Блажную печать, по ветру
Рифмованный бред в сердцах
Пущу; искушенный бездной
В земные сойду поля,
Читая спиной согбенной
Печальный и мудрый взгляд…
Она на ножки встала –
Спешила подрасти.
Силёнок было мало,
Чтобы самой идти.
Ладошки приложила
К холодному стеклу
И без конца твердила
Любимое «МОГУ!»
– Спокойно стой, Даринка. –
То сядешь, то встаёшь.
Ты девочка-пружинка –
Не дай бог, упадёшь!
Смотри на самолёты
И допивай кефир
Готовятся пилоты –
Ты главный пассажир!
Увидим скоро тучки,
Уж лайнер «на крыле»…
Готовь, Дарина, ручки –
Маши «Пока!» земле….
Остался след ребёнка
На трещинках стекла…
Осталась распашонка…
Под тяжестью крыла…..
Полынь – трава печали.
Мы будем целый год
Иные помнить дали
И золотой восход,
Искрящиеся башни,
Чужие города.
Как будто день вчерашний
Промчатся
поезда.
Полынь – трава разлуки.
Не будут до поры
Измученные руки
Просить иной игры.
Натянутые струны,
Срывается аккорд.
И огненные руны
Нас
позовут
вперед.
Полынь – трава потери.
Уже в который раз
Нежданные метели
Укутывают нас.
И в танце их холодном
Теряются следы.
Бездомным и свободным
Сегодня
станешь
ты.
Полынь – трава беды.
Деревенская школа моя,
Ты была мне надеждой, отрадой!
Здесь высокие тополя
с трёх сторон подпирали ограду.
И невиданной красоты
Ярким пламенем полыхали
На пришкольном участке цветы,
О которых в селе не слыхали.
И казалось в то время нам,
Что просторнее здания нету!
И была нам та школа как храм
Из тепла, доброты и света!
Ах, как хочется в те края
Убежать порой без оглядки,
Где стояла бы школа моя,
Где лежат мои книжки, тетрадки…
Когда с обветренной землёй простится осень поцелуем
и, растянувшись, облака повеют – холод неминуем,
я сяду в кресло у окна вязать для нас с тобою небо,
взамен хандрящего пока. Надеюсь, справиться до снега,
до вьюг, что путают следы и кружат окоём в бесцветии,
до стужи, ранящей умы в столь молодом ещё столетии,
до странных ледяных дождей, что кроны превращают в люстры,
а город наш родной в музей, шаги где раздаются хрустом.
Я постараюсь всё связать – мечты, надежды, ожидания:
надежду – младший даст поспать, а старший, без напоминания
уроки сделает один и уберёт свои игрушки;
мечту – здоров чтоб каждый был всегда от пяток до макушки;
удачу – получился торт и старые мне впору платья;
и радость – кончился ремонт и всё смогу теперь убрать я;
любовь – конечно, без любви становится иное тусклым.
Как хорошо, что вместе мы так часто сходимся во вкусном –
мы ожидаем от судьбы одних и тех же вдохновений.
Я справлюсь, справилась почти. Но, если вдруг мороз сомнений
начнёт заковывать всё в лёд – расправлю вязаное небо.
Под нашим небом хворь пройдёт, а из подтаявшего снега
с детьми налепим снежных баб, снеговиков и куклу Зину.
И грея своё счастье так, переживём любую зиму.
Площадь вокзальная. Крики… плети…
Хаос. Смятенье. Смрад.
Тихо, под знаменем, входят дети:
Строем – четыре в ряд.
Полдень. Последняя перекличка:
Сто девяносто два.
…Что говорил им? Там будут птички…
Кролики… и трава…
«Доктор, послушайте, вот бумага:
Вас оставляют здесь».
(…и до свободы – всего полшага…)
«Вместе с приютом?» «Без».
Дети еврейские… дети Польши…
Разум теряет нить…
«Пан Януш…» «Герр офицер, нам больше
Не о чем говорить».
Вкус как предчувствие – дымно-горький…
Мы не пришлем вестей.
…Чрева вагонов дохнули хлоркой.
Небо в глазах детей.
Ещё дождь за горою всхлипывал,
но росла тишина неистово.
плыл орёл, как раскрытая Библия,
Бог страницы её перелистывал.
переплёт обветшал от времени.
после ливня, как после крещения,
мир очистился от сомнения,
мир, опять, попросил прощения.
но зависла Книга над речкою,
над упавшими с клёнов коронами,
как послание мира вечного,
миру (яростно) бестолковому,
мигу: краткому до отчаянья,
крику: первому и последнему,
миру: видимо не случайному,
только вечно несовершеннолетнему.
как его уберечь от гибели?
кто укажет ему дорогу?
плыл орёл, как раскрытая Библия…
почему-то буквами к Богу…
Несовершенство. Перебор всего.
Всего, всего, особенно деталей.
Прими луны таблетку перорально –
от головы.
Тебя не держит Бог за своего.
Уже. Чёрт! облака устраивают ралли,
агонизирует закат, ненатуральный,
двусмысленный, ходульный. Каково!
Потерянности не было предела,
пока над ухом не прошелестела
смерть-стрекоза. На край, на край, на край
стола бокал пустой подвинула. Игра.
Игра воображения, без правил. Пора.
Непоправимо небо зажелтело,
подсолнухами, пижмой, чистотелом.
Есть повод отпустить седой рассвет…
И я иду по сонному перрону,
А мимо мчат обрывки прошлых лет,
Набитые ненужностью вагоны.
Смотрю вослед ушедшему. Вдали
Восходит солнце, кровью запекаясь…
Я знаю: луч, коснувшийся земли,
Замрёт, в моей душе не отзеркалясь.
Я знаю, надо всё себе простить:
Года, что впились жёсткою верёвкой,
Ошибки, запрещающие жить,
Иллюзии, разбитые в осколки…
Я знаю, надо всю себя собрать
В кулак железный прямо на перроне…
Уехать хоть куда-нибудь… Сбежать…
– Места имеются в прицепленном вагоне?
Мой сад зацвёл. И я стараюсь проще
Писать. Пишу: «Мой сад зацвёл».
Звенит, как колокольчик, в майской роще
Весёлый соловей – весенний новосёл.
Стараюсь нынче проще одеваться,
Простую песню петь, простую пищу есть.
Стараюсь незамеченной остаться
Среди весны, что принеслась, как весть.
Что мне в той простоте? Особая свобода
От всех чужих, навязанных идей.
Хотя б весной, на этом пике года
Жить в простоте на должной высоте.
Достаточно и без меня артистов,
Что выскочили смело на помост.
Побуду созерцателем. Тернистый
Путь мысли я не выставлю, как холст.
Доброжелательно, но не подобострастно
Я в зеркало небес с отвагой погляжу.
Про жизни путь, тревожный и опасный,
Я никому весной не расскажу.
Препирался дед Пахом
С бородатым лопухом:
«Приставучка! Возле гряд?!
Это бабкин недогляд!»
Взял лопату дед Пахом
И – копать под лопухом.
Влево, вправо, тут разок
Рубану наискосок…
Бабку после побраню,
А лопух предам огню…
…Бородою шебарша,
Лопушок качнулся: «Ша!»
И колючками трясёт:
«Дед копает – дед спасёт!
Хочешь, дедушка, войны?
НА – колючек на штаны!»
Дед обходит огород…
Оглянулся:
«В оборот
Взял тебя я, мой дружок» –
Это он про лопушок.
И – к старухе: «Всё! Пустяк!
Я исправил твой косяк!»
И добавил свысока:
«Истребил до корешка!»
Бабкин взгляд – и дед потух:
«Эх, ты, деда… сам Лопух!»
…А весной, полны забот,
Деда с бабой – в огород…
СТО ЗЕЛЁНЫХ ЛОПУШАТ
ИХ ПРИВЕТСТВОВАТЬ СПЕШАТ!
Нежно-зелены жёлуди,
Гравий мясного цвета.
Стук за грудиной голоден
Неполнотой ответов.
То, что опять случайно, –
Вычтется на весах?..
То, что опять кончается, –
Это всегда я сам?..
Кто здесь метёт аллеи
Затемно и вотще?
Кто-нибудь нас жалеет,
Кто-нибудь вообще?
Галки слетаются, голуби –
Белый хлеб, белый полдник.
Скоро и утки в проруби…
Будет же, будет, полно.
А мне говорили всё это бросить,
А я оставалась, стуча зубами.
Что ты оставишь, подруга-осень,
Кроме рваных страниц Мураками?
Чужое счастье застряло в горле,
Его запиваешь – а не проглотишь.
Обидно – да, но обидней вдвое,
Когда не знаешь, чего ты хочешь.
Чужие всхлипы за стенкой тонкой
Слышать – слышишь, как помочь – не знаешь.
Худеют тонкие перепонки:
Всё тише, тише – не разбираешь.
Кошмары ночью – ножом за ухом.
Во сне руками воздух хватаешь,
Вскочишь, очнёшься – ни сном, ни духом.
О чём там было? И вспоминаешь.
Побег от тени и волчья поступь.
Просыпем сахар, смешаем с солью,
А торговаться с собою просто:
За ломтик ночи заплатишь кровью.
Чужой грешок, а своя расплата,
А волки ближе, а волки близко.
Сердце: заплата, ещё заплата.
А совесть – выстрел, а совесть – искры.
Кофейный яд – до дна, скорей!
С ядом обычно люди не медлят.
Горит улица линией фонарей,
Иду гореть в ярко-красных кедах.
Медаль нам, скорее! За отвагу психов,
За совесть волчью, за душевный скрип…
А снилось… вспомнила: море, рифы,
Русалка, ночь, гусеница, гриб.
О проекте
О подписке