После освобождения с ноября 1951 года Маринеско работал топографом в полевой геодезической партии № 10 Западного геофизического треста (ЗГТ) Главного геофизического управления Министерства геологии РСФСР, штаб-квартира которого находилась в Ленинграде. В ряде документов эта партия называется Межозерной партией Онежско-Ладожской экспедиции ЗГТ, что довольно точно указывает на район фактического местопребывания нашего героя в данный период. Несомненно, что решение пойти работать туда не было добровольным, а определялось условиями досрочного освобождения и неснятой судимостью. Работа в тресте, судя по положительной характеристике (док. № 7.13) нареканий не вызывала. Выждав почти три года с момента злополучного суда, 5 ноября 1952 года. Александр Иванович уволился из треста и сразу же приехал в Ленинград. До июня 1953 года он официально нигде не работал, что, по-видимому, опять же определялось судимостью, которая была снята только по небезызвестной «бериевской» амнистии – указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года. Впрочем, это не означает, что этот короткий период в жизни Маринеско не был ознаменован крупными событиями. Таким стало разрешение вопроса о членстве в партии.

Следствие и суд по делу нашего героя прошли столь стремительно, что партийная организация ЛИПК не успела рассмотреть вопрос о его персональном деле до момента его убытия в лагерь в феврале 1950 года. Как следует из справки, подготовленной секретарем парторганизации института (док. № 7.18), этот вопрос был рассмотрен только в апреле того же года и завершился исключением Маринеско из партии. В подобном исходе можно было не сомневаться, поскольку посадка в лагерь и членство в ВКП(б) были вещами не совместимыми. Однако судьба тут совершила необычайный финт – тогдашний секретарь парторганизации ЛИПК не передал документы об этом в райком на утверждение, а значит, решение не состоялось! Это обстоятельство выяснилось только в сентябре 1952 года, и после возвращения Маринеско в Ленинград он был приглашен на заседание парторганизации своего бывшего института, которой предстояло решить вопрос о его членстве повторно. Для Александра Ивановича такой поворот событий оказался неожиданным. Сам он считал себя из партии давно исключенным, но сразу же сориентировался в обстановке и увидел возможность избежать этого, а значит увеличить свои шансы при назначении на должность на очередной работе. Ведь ни для кого не секрет, что именно членство в компартии в советский период открывало путь к занятию любых должностей, а по путевке райкома можно было неплохо устроиться на работу, перескочив сразу через несколько первичных должностей, как это было при устройстве Маринеско в ЛИПК. Правда, на пути к желанному результату лежал ряд препятствий. Самым неприятным являлось то, что партийные выговоры, полученные в декабре 1944-го и августе 1945 года, всё ещё оставались не снятыми. Не понятно, пытался ли Маринеско их снять за время работы в БГМП и ЛИПК, и если да, то почему ему не удалось этого сделать. В то же время есть все основания полагать, что герой сам не предпринимал такие попытки и вспоминал о своей принадлежности к коммунистической партии только тогда, когда этом могло ему в чём-то поспособствовать, а в остальное время оставался человеком, далеким от соблюдения норм, диктовавшихся уставом ВКП(б). По крайней мере, именно об этом говорят регулярные «пьяные истории» с его участием. В данном случае равнодушное отношение Маринеско к неснятым выговорам сыграло против него. Наличие двух выговоров означало, что третье нарушение партийной дисциплины – злоупотребление служебным положением, за которое наш герой был осужден в 1949 году, – должно было закончиться уже не выговором, а исключением. Именно это показали и результаты заседания партбюро ЛИПК, состоявшегося 4 декабря 1952 года (док. № 7.14). Однако решения партбюро по какой-то причине оказалось недостаточно, и вопрос вынесли на заседание всей первичной организации, где продолжали работать бывшие коллеги Александра Ивановича, несомненно, прекрасно помнившие его и суть его дела. Мы не станем пересказывать содержание стенограммы партсобрания, поскольку любой желающий может прочитать её сам (док. № 7.15). Несмотря на то, что Маринеско, отбросив приписываемую ему апологетами скромность, упирал на свои заслуги во время войны – якобы потопил пять судов, на которых погибло 16 тысяч немцев – мнения разделились. С перевесом в один голос парторганизация ЛИПК вынесла решение об исключении Александра Ивановича из партии. Удар был серьезным, но бывший командир подлодки не прекратил борьбу, а написал объяснительную записку в Смольнинский райком (док. № 7.16), где должно было утверждаться решение. Это возымело действие. Несмотря на то, что в документах, подготовленных к заседанию партбюро (док. № 7.17, 7.18), не было никаких иных предложений, кроме исключения, собрание решило, «учитывая его заслуги перед Родиной в период Великой Отечественной войны, наличие боевых орденов за совершенный геройский подвиг будучи командиром подводной лодки оставить его членом партии» с заменой исключения строгим выговором с занесением в учетную карточку (док. № 7.19). Иными словами, Маринеско вышел практически сухим из воды – коммунистом с непрерывным стажем с 1944 года. В наши годы, памятуя о тех временах, невозможно поверить в то, что человек, отбывавший заключение в лагере, всё это время оставался членом ВКП(б). Однако именно это и написал Александр Иванович в своей очередной автобиографии при устройстве на работу на заводе «Мезон» в июне 1953 года (док. № 7.20).

Завод радиодеталей «Мезон» был создан в Ленинграде в 1951 года, как предприятие, работавшее на нужды обороны страны. Из книги А. А. Крона известно, что работать на нем Маринеско предложил бывший сослуживец по 1-му дивизиону ПЛ отставной инженер-капитан 2 ранга И. Р. Рамазанов. На этот раз с Александра Ивановича взяли весь положенный комплект документов, включая характеристику с предыдущего места работы. Впрочем, ничего настораживающего в этих документах не нашли. Факт своего разжалования перед увольнением из ВМФ Маринеско, как и при устройстве в БГМП, скрыл, о причинах демобилизации не написал. Факт отсидки он скрыть не решился, но объяснил его, как впоследствии и А. Крону, личной неприязнью директора ЛИПК. 18 июня 1953 года Александр Иванович был принят на работу на должность диспетчера производственного отдела с окладом в 700 рублей.

Очередная попытка начать жизнь с чистого листа, казалось, начала удаваться. 1 августа у Александра Ивановича родилась вторая дочь – Татьяна, что окончательно укрепило его союз с женой Валентиной. Впрочем, почти в самом начале этого периода произошло одно событие, которое могло поколебать уверенность в уже выбранном курсе, а именно, призыв Маринеско для прохождения сборов офицеров запаса. Это дало внезапную надежду на восстановление в кадрах ВМФ, чему готов был содействовать целый ряд товарищей нашего героя, продолжавших служить на флоте, в том числе и с достаточно большими звездами на погонах. Как это ни покажется парадоксальным, но, став военным моряком не по доброй воле, Александр Иванович, пока служил, мечтал о жизни на «гражданке», но после увольнения в запас, если верить признаниям, сделанным им А. А. Крону, стал скучать по службе на подлодках.

О попытке восстановиться на флоте публицисты и журналисты упоминают крайне редко, пишут о каких-то малозначительных деталях, но не дают ответа на главный вопрос: почему это «второе пришествие» так и не состоялось? Ссылки на «бдительный политотдел» малоубедительны – люди там за прошедшие после войны годы сменились, имя Маринеско там было мало кому известно, если известно вообще. Несомненно, что направление призванного на сборы офицеров запаса Александра Ивановича на должность дублера командира «эски» С-20 состоялось не случайно, а благодаря протекции старого товарища – бывшего комдива 26-го ДПЛ, а тогда начальника штаба 17-й дивизии подлодок Балтфлота капитана 1 ранга Е. Г. Юнакова. Ответ на поставленный нами вопрос содержит аттестация, подписанная командиром 156-й бригады контр-адмиралом Н. И. Морозовым (док. № 7.22). Только две её фразы «Уставы знает не твердо, выполнения их не требует. Лично дисциплинирован недостаточно, имел ряд случаев выпивок со своими бывшими сослуживцами» уже ставили крест на так и не начавшейся повторно карьере «подводника № 1». Документ для нашего героя весьма нелестный, а потому необходимо пояснить: Николай Иванович Морозов на протяжении всей Великой Отечественной войны с первого её дня был командиром дивизиона «малюток» Северного флота и в качестве обеспечивающего участвовал в 23 боевых походах (более чем в четыре раза превзошел по этому показателю «подводника № 1»), неоднократно участвовал в торпедных атаках, в том числе и успешных, высадках разведгрупп, форсировании минных полей, бывал под бомбежками, одним словом, был настоящим морским волком. Его питомцы И. И. Фисанович и В. Г. Стариков стали Героями Советского Союза, причем задолго до того, как кому-либо стало известно имя Маринеско. Сам Морозов за время войны был награжден тремя орденами Красного Знамени, орденом Александра Невского и Нахимова 2-й степени, так что не доверять мнению этого заслуженного боевого офицера у нас оснований нет. Не смогли не посчитаться с данной оценкой и те, кто пытался помочь «подводнику № 1» восстановиться на флоте. В результате Маринеско вернулся на завод «Мезон», а данная стажировка если и имела результат, то только в плане утраты душевного равновесия и накопления обиды на ВМФ. В год своего сорокалетия Александру Ивановичу пришлось окончательно расстаться с мечтой: служить на флоте. Оставалось только трудиться на заводе, на не очень высокой и недостаточно хорошо оплачиваемой должности.

А. А. Крон в своей книге так описывал этот период в жизни нашего героя (со слов сына И. Р. Рамазанова – Наримана): «На заводе знали, что Маринеско – моряк, чувствовалась морская косточка. Внешняя опрятность, четкость, вежливость, умение держать слово. Производство у нас грязноватое, чисто только в сборочных цехах, а в других есть и масляные брызги, и копоть. Александр Иванович всегда являлся на работу в белой рубашке с галстуком, в отглаженном костюмчике, а бывать ему приходилось всюду, и в штамповочном, и на складах. Работа диспетчера очень сложна, нужно, чтобы во все цехи заготовки попадали своевременно, нужно знать, что заказано на смежных предприятиях, и обеспечивать сборку деталями. Александру Ивановичу очень помогало отличное знание устройства корабля. На корабле, особенно на подводном, тоже всё основано на взаимодействии частей, там слаженность – вопрос жизни и смерти. У нас на заводе старший диспетчер – это высокое положение. Вроде как вахтенный командир на корабле. Надо быть всё время в напряжении, постоянно держать в памяти много разных дел. Александр Иванович был очень аккуратен, корректен, всегда готов прийти на помощь. У него была своя система и особая тетрадка, куда он заносил свои наблюдения, в затруднительных случаях я к ней прибегал, он охотно её давал, она так и осталась у меня. Жалею, что не сохранил, вам было бы понятнее, почему у него всегда был порядок. Он был волевой человек и честности непреклонной, хитрить не умел совсем. А ведь на производстве есть свои хитрости. Есть работа выгодная и невыгодная. Это в руках мастеров. Есть такие рабочие, что, получив выгодную работу, припрятывают её до удобного времени. А в это время завод выполняет срочный заказ, из-за них происходит задержка. Александра Ивановича это возмущало до глубины души, он говорил мне: «Нариман, на флоте мы таких людей не терпели». Когда кто-нибудь из начальников цехов пускался в пустые отговорки, он шел проверять и, если находил обман, во всеуслышание стыдил по заводскому селектору. В отделе снабжения он тоже отлично работал. Почему он перестал быть диспетчером – не знаю»^[27].

Добавим недостающие детали из документов. Первые четыре года работы прошли достаточно спокойно. У Маринеско имелись периодические нарушения трудовой дисциплины, но начальство ограничивалось лишь устными внушениями. В марте 1957 года наш герой написал заявление (док. № 7.23), в котором просил перевести его на более высокооплачиваемую работу, поскольку занимаемая им должность – с окладом в 700 рублей – его материально не устраивала. Дирекция пошла навстречу и с 1 апреля Александр Иванович стал уже старшим диспетчером с окладом 900 рублей. Однако прибавка в деньгах сопровождалась и серьезной прибавкой в ответственности. Старшие диспетчеры были начальниками смен на круглосуточно работавшем заводе, а в вечернее и ночное время, в отсутствии дирекции, самым главным начальством, несшим полную ответственность за производство. Понимал ли это наш герой в тот момент, когда писал заявление о переводе на работу с бо́льшим окладом? Полной уверенности в этом нет, поскольку уже 10 мая, то есть на следующий день после пятнадцатой годовщины Победы, по прошествии чуть больше месяца с момента нового назначения, он прибыл на ночную смену в нетрезвом виде. И речь шла явно не об одной пропущенной рюмке, а о неспособности нести смену, для чего пришлось срочно вызывать другого диспетчера. Реакция начальства была молниеносной и жесткой: приказом по заводу от 22 мая Маринеско объявили строгий выговор, но что ещё хуже, сняли с должности и приказали отделу кадров подобрать ему работу в одном из цехов завода.

В отделе кадров долго размышляли и, наконец, 18 июня предложили бывшему командиру подлодки и кавалеру ордена Ленина на выбор должности маляра-смазчика, упаковщика или подсобного рабочего. На это Александр Иванович согласиться, естественно, не мог и решил перейти в контрнаступление – написал заявление в расценочно-квалификационную комиссию завода. Текст его не сохранился, но из протокола заседания комиссии (док. № 7.25) следует, что в нём содержалась жалоба на то, как было наложено взыскание и произошло отстранение от должности. С Маринеско не была взята объяснительная записка, а строгий выговор и отстранение были объявлены сразу, без предшествующих им взысканий меньшей степени строгости. Тут руководство завода, должно быть, пожалело о своей доброте и о том, что в предыдущих случаях ограничивалось устными внушениями. С формальной точки зрения Маринеско был прав, и начальству пришлось дать задний ход. Решением РКК от 27 июня отстранение от должности отменили, хотя выговор остался в силе. В то же время было ясно, что продолжать работать старшим диспетчером Александр Иванович в создавшейся ситуации не может и потому, в результате полюбовного соглашения сторон, с 4 июля он был переведен в отдел снабжения на должность руководителя группы по обеспечению материалами капитального строительства с окладом в 800 рублей. Поскольку строительство явно не было основным видом деятельности производящего радиодетали завода, можно предположить, что это была «тихая заводь», где руководство могло закрывать глаза на трудовую дисциплину Маринеско при том, что он получал зарплату всё-таки большую, чем обычный диспетчер. Впрочем, иногда происходили случаи, на которые закрыть глаза не удавалось. Таким стал трехдневный невыход на работу с 21-го по 23 марта 1959 года (на этот раз отмечалась годовщина Парижской коммуны?)^[28], по поводу чего Александр Иванович написал достаточно откровенную объяснительную (док. № 7.28). Подобные явления А. А. Крон в своей повести романтическим языком описал как разрешение Маринеско самому себе «сделать выход». «Конечно, это была болезнь, – писал Крон, вынужденный признать нелицеприятную, но слишком уж очевидную правду о своём герое. – Отступившая во время самых тяжких испытаний и вновь подкравшаяся, когда напряжение спало»². Думается, всем понятно, какую именно болезнь имел в виду литератор. Это не мог быть рак, который был обнаружен врачами у Александра Ивановича только в 1962 году. Это был алкоголизм, о котором командование бригады ПЛ писало ещё в 1945 году. Впрочем, в тот момент Маринеско ещё удавалось скрывать от большинства окружающих эту «подводную часть айсберга» своей личности, и в этом ему немало способствовала начавшаяся кампания его прославления.

Стараниями А. А. Крона сложился особый образ Маринеско: скромный человек, не любивший говорить о своих заслугах. Например, в его повести можно прочитать следующие строки: «Мария Гавриловна (хозяйка квартиры) добавляет: «Хороший был человек. И работник хороший. Выпившим я его никогда не видела. О своих заслугах никогда не говорил. Однажды я увидела его с орденом Ленина, попросила рассказать, за что он его получил. Отшутился: “А нечего рассказывать. Была война, тогда многие получали…”»^[29] Подобные слова плохо вяжутся с признаниями самого Александра Ивановича («