Лето в столице

Всё камни!.. камни стен и
камни мостовых!
В домах защиты нет от
духоты и жара!
Деревья чахлые бульвара
Стоят, как вечный фрунт!
Под мёртвой пылью их
Не видно зелени, нет
свежести – и это,
Столица бедная, ты
называешь лето!

О! сдвинул бы на миг один
Громады зданий сих,
спирающие взоры,
И, мира вольный гражданин,
Открыл бы родины моей
поля и горы,
Гремучие ключи, тенистые
леса
И ночь, столь свежую, как
спустится роса
И напитает воздух чистый
Своею влагою живительной,
душистой.
О лето! то ли ты, как в
юности моей!
Грянь снова надо мной
тогдашнею грозою,

Прекрасною на воле, средь
полей!
Пролей дождь шумный
полосою,
И яркой, полною дугою
Ты, радуга, склонись над
радостным селом!
Пускай овраг гремит и
катится ручьём,
А завтра, солнце лишь
пригрело,
Всё снова ожило и всё
зазеленело!

Здесь солнце – духота!
Прольёт ли дождь порой —
Он смоет с крышек пыль и
мутными ручьями
Бежит в канавах мостовой;
Туман висит над головой,
И грязь, и слякоть под ногами.
Всё шумно и мертво! И
самый божий гром
Неслышно прогремит, где всё
гремит кругом,
Где всё сливается в
бесперерывном шуме —
И экипажей стук, и
продающих крик!..
Здесь людям некогда живой
предаться думе,
И забываем здесь природы
мы язык!

Так жалкий юноша, которого
чужая,
Наёмничья, хотя искусная,
рука
Под небом чуждого
воспитывала края,
Не понимает, Русь святая,
Родной земли твоей родного
языка!

Василий Андреевич Жуковский
(1783–1852)

Поэт, переводчик. Отец поэта – помещик Тульской губернии Афанасий Бунин, мать – пленная турчанка. Избежать участи незаконнорождённого их ребёнку помог Андрей Григорьевич Жуковский, состоявший на содержании семьи Буниных. Он усыновил мальчика, который, тем не менее, жил у своего родного отца в качестве воспитанника. Сначала будущий поэт получил неплохое домашнее образование, а затем закончил с серебряной медалью Московский университетский благородный пансион. В печати дебютировал в возрасте четырнадцати лет. Однако известность к Жуковскому пришла значительно позже, когда он, будучи в ополчении, написал своё знаменитое произведение «Певец во стане русских воинов». Жуковского справедливо считают основоположником романтизма в русской поэзии.

Славянка. Отрывок

……………………..

И вдруг пустынный храм в
дичи передо мной;
Заглохшая тропа; кругом
кусты седые;
Между багряных лип чернеет
дуб густой
И дремлют ели гробовые.

Воспоминанье здесь унылое
живёт;
Здесь, к урне преклонясь
задумчивой главою,
Оно беседует о том, чего уж нет,
С неизменяющей Мечтою.

Всё к размышленью здесь
влечёт невольно нас;
Всё в душу тёмное уныние
вселяет;
Как будто здесь оно из гроба
важный глас
Давно-минувшего внимает.

Сей храм, сей тёмный свод,
сей тихий мавзолей,
Сей факел гаснущий и долу
обращённый,
Всё здесь свидетель нам,
сколь блага наших дней,
Сколь все величия мгновенны.

………………..

Дмитрий Иванович Хвостов
(1757–1835)

Поэт, один из представителей позднего классицизма. Учился в Московском университете. Состоял как на военной, так и на гражданской службе. Был избран в члены Российской академии. Отличался безудержной страстью к сочинительству, граничащей с графоманией. По всем инстанциям рассылал свои книги, а иногда и собственные бюсты. Пушкина считал своим преемником и давал ему творческие рекомендации, которые, разумеется, поэт не воспринимал серьёзно. Однако в быту Хвостов был скромным и отзывчивым, чиновником был честным и справедливым, всеми силами стремившимся к общественной пользе и процветанию Отечества. Издавал журнал «Друг Просвещения».

О наводнении Петрополя, бывшем 1824 года 7 ноября

О златострунная деяний
знатных Лира!
Воспламеня певца
безвестного средь Мира,
Гласи из уст его правдивую
ты речь.
Я волн свирепство зрел, я
видел Божий меч.
Владыка бурь восстал и сел
на колесницу;
В Европе славную и первую
столицу

Облёк в унынье он,
неизъяснимый страх;
К могиле близкие, младенцы
в пеленах,
Все видят смерть, все зрят
косы её размах.
Вдруг море челюсти несытые
открыло,
И быструю Неву, казалось,
окрылило;
Вода течёт, бежит, как
жадный в стадо волк,
Ведя с собою чад
ожесточённых полк,

И с рёвом яростным, спеша
губить оплоты,
По грозным мчит хребтам и
лодки и элботы;
Растя в мгновение, приливная
гора
Крутит водовики, сшибает катера
И одаль брызгами высоко к
небу хлещет,
На камень, на чугун
бесперестанно плещет.
Екатеринин брег сокрылся
внутрь валов;

Мы зрим, среди Невы стоят
верхи домов;
Непримиримые, бунтующие
волны,
Из ложа выступя,
порабощают стогны;
В частицах мелких пыль от
влаги над рекой
Слилася в воздухе густою
вскоре мглой;
По каменной стезе внезапно
многоводной
Судам тяжёлым путь
уставился свободный.

Там ветры бурные, союзники
реке,
С порывом ухватя плывущих
на доске,
Сокроя от очей предметы им
любезны,
В пределы мрачные свергают
лютой бездны.
Всё тонет, плавает по улице,
рекам,
Спасенья нет коню, пощады
нет волам.
При бурь владычестве лишь
ветры грозно свищут,
Они среди пространств за
добычею рыщут
И, уловя её, бросают наугад;
Там кровля здания, там
корабля снаряд.

Хоромы, с родины снесённые
ветрами,
Стоят на пустырях с
окошками, трубами.
Решётке Бецкого дивился
Альбион;
Через гранит с Невы,
нависнув, плоскодон,
В неё нахлынул, пал и запер
мостовую;
Волнуют ветры снедь и
утварь золотую.
Свободе радуясь, средь
накоплённых вод
Летает огненный, шумливый
пароход;

Но видя мост, дерзнул, – и
путь найдя стеснённый,
Ударился – и стал к нему,
как пригвождённый.
Отважится ли кто, чей может
сильный дух
О смерти бедственной
вещать потомства в слух?
Цветущие красой три юные
девицы
От страха мёртвые лежали
вдоль светлицы,
Хотя в неё ещё не ворвалась
река;
Одна в своей руке держала
голубка,

И смерти вместе с ним
подсечена косою.
Там старец мрачный —
жив – терзался тоскою,
Средь разрушения блуждает
будто тень
И вопиет: «Где ты, любезная
мне сень?
Где дочь и сыновья; где ты,
моя супруга?
Без дома, без детей,
лишённый сил и друга,
Среди печали злой, отчаяния
сын,
Связь с миром перервав,
скитаюсь я один».

Приятность островов
Петрополь украшала,
Окрестности его и Муза
возглашала;
Все быстрое стекло любили
Невских вод
И Феба из морей
торжественный восход.
Но там свирепое явяся
наводненье,
Отягощая мысль, не утешает
зренье.

Пред днём молитвенным
бесплотных в свете сил,
В твой навечерний день,
Архангел Михаил,
С Петрополем в полдни
событие ужасно,
Повсюду зрится вод
скопление опасно.
Хотел могущий Бог нас
гневом посетить,
И в то же время зло
щедротой прекратить;
Водами ополчась по
беспредельной власти.
Он сердце людям дал ценить
других напасти.
Все кинулись к судам, все,
окрылясь, бегут,
Все жизнь, жизнь ближнего,
как жизнь свою брегут;

Текут с стихией в брань,
призвав на помощь Бога,
Сам сердобольный Царь от
высоты чертога,
Покорности к Творцу, любви
к народу полн,
Послал жертв исхищать из
уст свирепых волн.
Посланник воин был, и близ
царя в сраженье
Зрел смерть лицем к лицу,
зрел ужас, истребленье;
Ступя на бурный вал, до
катера достиг,
Схватил его, летел, в час
гибельный и миг
Догнал он водовик, на коем
утопали;
Пусть волны злобные к нему
не допускали,
Мужаясь в подвиге, усердием
горя,
Спас погибающих, – и спас
в глазах Царя.

Коль злополучие Петрополя
известно,
То исцеление, поистине
чудесно,
Ты, лира, огласи на крылиях
молвы
По красным берегам и Волги
и Москвы.
Быть может, возвратясь из
океанов дальних,
Иной, услыша весть о бытиях
печальных,
К речам свидетелей не
преклоняя слух,
Вещает: «Не был здесь
явлений бурных дух,
К Петрополя красе мрак не
касался ночи,
Меня обманывать мои не
могут очи,
Здесь прежний царствует
порядок и покой;
Петрополь осмотря, я был и
за рекой,
На стогнах чистота,
по-прежнему громады,
По-прежнему мосты,
по-прежнему ограды;
Где наводненья след и где
свирепость волн?
Весь град движения, занятий
мирных полн
Кто стогны очищал, где от
хором обломки?
Вулкана древнего
по-прежнему потомки,
С железом ратуя, взялись за
крепкий млат,
Я вижу в мастерских орудиев
снаряд.

Обуревание жестокое природы,
Которое едва ль исправить
могут годы,
Так скоро здесь могло
успехи приобресть,
Что гости за моря отрадную
шлют весть?
Или покрытый град
свирепою водою
Возобновился вдруг
волшебною рукою?»
Ах нет! Петрополь цел от
бедоносных вод