Завершение строительства Покровского собора совпало по времени с началом «темных лет» правления Ивана Грозного: царь заподозрил в измене своих ближайших советников (Андрей Курбский, Алексей Адашев, священник Сильвестр), их самих удалил от двора, а их родственников и близких преследовал и казнил. Наговоры новых фаворитов вели к тому, что вырезались целые боярские роды, а в 1564 году, после путешествия с семьей по монастырям, Иван из Александровской слободы отправил в Москву послание боярам, дворянам и духовенству, обвинив всех в измене и отрекаясь от престола. В письме князю Курбскому царь так излагал свои побуждения:
По возвращении в царствующий град Москву бог оказал нам милосердие и дал нам наследника – сына Димитрия; когда же, немного времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не существует и, не заботясь о нашей душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам – не искать себе иного государя, кроме наших детей, – решили посадить на престол нашего отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного нам от бога, погубить, подобно Ироду... Когда же мы, слава богу, выздоровели, и замысел этот рассыпался в прах, поп Сильвестр и Алексей и после этого не перестали утеснять нас и давать злые советы, под разными предлогами изгоняли наших доброжелателей, во всем потакали князю Владимиру, преследовали ненавистью нашу царицу Анастасию и уподобляли ее всем нечестивым царицам, а про детей наших и вспомнить не желали. В это время собака и изменник, князь Семен Ростовский, который был принят нами в думу не за свои достоинства, а по нашей милости, изменнически выдал наши замыслы литовским послам и говорил им оскорбительные слова про нас, нашу царицу и наших детей, мы же, расследовав это злодейство, наказали его, но милостиво. А поп Сильвестр после этого вместе с вами, злыми советниками своими, стал оказывать этой собаке всяческое покровительство и помогать ему всякими благами, и не только ему, но и всему его роду. Таким образом, после этого всем изменникам было хорошо, а мы терпели притеснения; ты также в этом участвовал. <...>
Когда же началась война с германцами [ливонцами], о которой дальше будет написано подробнее, поп Сильвестр с вами, своими советниками, жестоко на нас за нее восстал: когда за свои грехи заболевал я, наша царица или наши дети, – все это, по их словам, случалось за наше непослушание им! Как не вспомнить немилостивый обратный путь из Можайска с больной царицей Анастасией? Из-за одного неподобающего слова! Молитв, путешествий к святым пустыням, приношений и обетов о душевном спасении и телесном выздоровлении и о благополучии нас самих, нашей царицы и детей – всего этого нас коварно лишили, о врачебном же искусстве против болезни и помянуть нельзя было.
Пребывая в такой жестокой скорби и не будучи в состоянии снести эту тягость, превышающую силы человеческие, мы, расследовав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, наказали их за все это, но милостиво: смертной казнью не казнили, а разослали по разным местам. Поп же Сильвестр, увидя, что его советники впали в ничтожество, ушел по своей воле, но мы, благословив его, не отпустили, не потому, чтобы устыдились его, но потому, что за его коварную службу и понесенные от него телесные и душевные страдания мы хотим судиться с ним не здесь, а в будущей жизни, перед агнцем божьим. Поэтому и сыну его я и до сих пор позволил пребывать во благоденствии, только являться к нам он не смеет... Что же касается мирских людей, бывших под нашей властью, то мы наказали их по их изменам: сначала никого не казнили смертной казнью, но всем, кто не был с ними заодно, повелели с ними не общаться, в чем и была взята присяга; но те, кого ты называешь мучениками, и их сообщники презрели наш приказ и нарушили присягу, и не только не отстали от этих изменников, но стали им помогать еще больше и всячески старались вернуть их на первое место, чтобы устраивать против нас еще более коварные заговоры, и так как тут обнаружилась неутолимая злоба и непокорство, то виновные получили наказание, достойное их вины. Не из-за того ли, что я не подчинился тогда вашей воле, ты и попрекаешь меня отступничеством? Вы, бессовестные, привыкли нарушать клятвы ради золота, – видно, вы и нам то же советуете?
Так или иначе, Иван добился того, что бояре стали умолять его вернуться на трон; он согласился, но поставил два условия – отныне царь имел право казнить изменников по своему усмотрению, а территория государства делилась на опричнину (личные владения царя) и земщину (остальные земли). Опричные земли Иван раздавал тем боярам и дворянам, которые пользовались его доверием, а те, кто этого доверия лишался, расставались со своими владениями, переходившими в опричнину. Людей ссылали, пытали, убивали без суда и следствия.
Пискаревский летописец гласит:
Того же года попущением Божиим за грехи наши возъярился царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси на все православное христианство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, учинил опричнину, разделение землям и градам. И иных бояр и дворян, и детей боярских взяли в опричнину, а иным повелел быть в земских. А грады также разделил, и многих выслал из городов, кои взял в опричнину, и из вотчин, и из поместий старинных. А сам царь, живя за Неглинною на Петровке, ходил и ездил в черном, и все люди опричницы. И была в людях ненависть на царя от всех людей. И били ему челом и давали ему челобитную за руками об опричнине, что не достоит сему быть. И пристали тут лихие люди, ненавистники добру, стали клеветать великому князю на всех людей, а иные по грехам словес своих погибали. И потом большая беда зачалася.
Лета 7078 положил царь и великий князь опалу на многих людей и повелел их казнить разными казнями на Поганой луже. Поставили стол, а на нем всякое оружие: топоры и сабли, и копия, ножи да котел на огне. А сам царь выехал, вооружась в доспехе и в шеломе и с копием, и повелел казнить дьяка Ивана Висковатого, по суставам резать, а Никиту Фуникова, дьяка же, варом обварить; а иных многих разными муками казнили. И всех 120 человек убили грех ради наших. <...>
Положил царь опалу на многих людей, повелел казнить на площади у Пречистой в Большом городе при себе боярина князя Петра Куракина, Протасия Юрьева, владыку наугородского, протопопа архангельского, Ивана Бутурлина, Никиту Бороздина, архимандрита чудовского и иных многих; а главы их метали по дворам к Мстисловскому ко князю Ивану, к митрополиту, Ивану Шереметеву, к Андрею Щелкалову и иным. <...>
Свидетельства очевидца об опричнине оставил Г. Штаден, вестфалец на русской службе, волей обстоятельств записанный в опричнину.
Так управляли при всех прежних уже умерших великих князьях. Некоторые из последних заводили было опричные порядки, но из этого ничего не выходило. Также повелось и при нынешнем великом князе, пока не взял он себе в жены княжну, дочь князя Михаила Темрюковича из Черкасской земли. Она-то и подала великому князю совет, чтобы отобрал он для себя из своего народа 500 стрелков и щедро пожаловал их одеждой и деньгами и чтобы повседневно и днем и ночью они ездили за ним и охраняли его. С этого и начал великий князь Иван Васильевич всея Руси и отобрал из своего народа, а также и из иноземцев особый избранный отряд. И так устроил опричных и земских. «Опричные» – это были люди великого князя, земские же – весь остальной народ. Вот что делал [дальше] великий князь. Он перебирал один за другим города и уезды и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне; эти имения раздавались опричным.
Князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по степеням не по богатству, а по породе. Они целовали крест, что не будут заодно с земскими и дружбы водить с ними не будут. Кроме того, опричные должны были носить черные кафтаны и шапки и у колчана, куда прятались стрелы, что-то вроде кисти или метлы, привязанной к палке. По этому узнавали опричников. <...>
Великий князь из-за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу – в двух днях пути от Москвы; оцепил эту слободу воинской силой и приказал привести к себе из Москвы и других городов тех бояр, кого он потребует.
Великий князь послал в земщину приказ: «Судите праведно, наши виноваты не были бы».
Тогда-то из-за этого приказа земские и пали духом. Любой из опричных мог, например, обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не знал и не видал обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит. И тут никому не было пощады: ни духовному, ни мирянину. Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно. <...>
Великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины... Села вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями – были спалены. Женщин и девушек раздевали донага и в таком виде заставляли ловить по полю кур.
Великое горе сотворили они по всей земле!
Под Александровой слободой, в 3 верстах от нее на юг, по Московской дороге была застава, Каринская по названию. И те, кто были при великом князе в Слободе, не могли выйти и никто извне не мог войти без памяти, то есть памятной записки в качестве удостоверения [...]. Об этом узнали все неверные слуги своих господ – земских. И когда кто-нибудь из них подходил к заставе и говорил: «У меня есть дела господарские», его тотчас же доставляли от заставы в Слободу, в приказ, и всему, что бы ни говорил он о своем господине, всему давалась вера.
А великий князь продолжал: приказывал приводить к нему бояр одного за другим и убивал их так, как ему вздумается, – одного так, другого иначе.
Митрополит Филипп не мог долее молчать в виду этого. Он добром увещевал великого князя жить и править подобно своим предкам. И благодаря этим речам добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях. А великий князь вновь избрал митрополита – по своему желанию.
Затем великий князь отправился из Александровой слободы вместе со всеми опричниками. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами, как будто бы из-за чумы; так что один город или монастырь ничего не знал о другом.
Как только опричники подошли к яму, или почтовому двору, Черная, так принялись грабить. Где великий князь оставался на ночь, поутру там все поджигалось и опаливалось.
И если кто-нибудь из его собственных избранных людей, из князей, бояр или их слуг, приходил из Москвы на заставу и хотел [проникнуть] в лагерь, того приводили от заставы связанным и убивали тотчас же. Некоторых приволакивали к великому князю нагими и гоняли по снегу до смерти. То же самое было и с теми, кто хотел (уйти) из лагеря в Москву и был схвачен стражей.
Затем великий князь пришел в Тверь и приказал грабить все – и церкви, и монастыри; пленных убивать, равно как и тех русских людей, которые породнились и сдружились с иноземцами. Всем убитым отрубали ноги – устрашения ради; а потом трупы их спускали под лед в Волгу. То же было и в Торжке; здесь не было пощады ни одному монастырю, ни одной церкви. <...>
О проекте
О подписке