Часть первая
МЕМУАРЫ БАРОНЕССЫ

До замужества за бароном Мейендорфом княгиня Варвара (Бабо) Шарвашидзе была фрейлиной императрицы Марии Александровны и компаньонкой принцессы Евгении Ольденбургской, внучки императора Николая Первого и правнучки Жозефины Богарне, жены Наполеона.

О том, что она успела оставить мемуары, я узнал совершенно случайно.

Работа над книгой о судьбе знаменитой тифлисской красавицы княжны Бабо Дадиани уже подходила к концу.

Мы разбирали домашний архив Дадиани, когда ее дочь Татули обратила мое внимание на стопку пожелтевших от времени листов бумаги, собранных под красной клеенчатой обложкой.

«Баронесса Мейендорф, бабушка моей мамы, в честь которую ее и назвали Бабо, в конце жизни написала мемуары, – сказала Татули. – После смерти баронессы бумаги из Лондона перевезли в Париж, где жила моя тетка. А когда не стало и ее, я привезла рукопись в Тбилиси. Взгляните, может, вам будет интересно?»

Я взял уже чуть обветшавший то ли от времени, то ли от долгого путешествия фолиант из сотни с лишним отпечатанных на машинке листов, раскрыл наугад и попал аккурат на описание сцены бала, на котором автор мемуаров танцевала с императором Александром Вторым.

С позволения и благословения Татули Гвиниашвили, правнучки Бабо Мейендорф, я взялся за перевод воспоминаний на русский язык.

И понял, что стал обладателем настоящего клада: со страниц мемуаров передо мной представала История.

Варвара, или Бабо, как ее называли, Шарвашидзе родилась 22 июля 1859 года в Лихнах в семье последнего владетельного князя Абхазии светлейшего князя Михаила Шарвашидзе.

Первое ее замужество оказалось неудачным. После развода Бабо из Кутаиси отправилась в Петербург. Была зима, и в один из дней друзья пригласили девушку на каток. Там ее внимание привлек статный молодой человек, искусно держащийся на коньках. Сама Бабо каталась не очень хорошо, и потому помощь незнакомца оказалась весьма кстати. Состоялось знакомство, завершившееся свадьбой.

Избранником грузинки стал барон Александр Мейендорф. Прибалтийский немец по национальности, по матери он был двоюродным братом Петра Столыпина, самого знаменитого премьер-министра России.

Барон, как и его кузен, активно занимался политикой. Был членом двух Государственных Дум и товарищем – то есть заместителем – председателя Четвертой Думы.

Жили супруги в основном в Петербурге.

Внук барона Феликса Мейендорфа со стороны отца и князя Михаила Горчакова, царского наместника в Польше, со стороны матери – муж Бабо был заметной фигурой в политической жизни Российской империи.

О нем часто писали газеты. Особенно много шума наделал вызов на дуэль, который Мейендорф послал князю Львову, будущему главе Временного правительства. Барона оскорбило обвинение князя в том, что он, будучи одним из первых лиц Государственной Думы, проводит агитацию в пользу политической партии октябристов, что на самом деле не соответствовало действительности.

Бабо Мейендорф вела жизнь петербургской гранд-дамы. На лето они с мужем перебирались в Крым, где в Феодосии у них была дача. По соседству с бароном одно время жил великий Константин Айвазовский, с которым дружил Мейендорф.

После большевистского переворота Мейендорфы переехали в Прибалтику, а затем в Англию. Барон преподавал в Лондонском университете, а баронесса работала над рукописью своих мемуаров, последнюю запись в которой сделала в июле 1934 года.

Бабо Мейендорф умерла в 1946 году. Барон пережил ее на восемнадцать лет и скончался в 1964 году.

Александру Мейендорфу было девяносто четыре года, когда он закончил работу по оформлению брошюры с мемуарами жены. На обложке поместил белый бумажный четырехугольник. На котором с трудом читаемым почерком, наползающими друг на друга буквами от руки написано: «Мемуары баронессы Варвары Мейендорф, урожденной княжны Шарвашидзе».

Перед тем как начать рассказ, хотелось бы определиться с тем, как правильно пишется фамилия главных героев, так как можно встретить две версии – ШАрвашидзе и ШЕрвашидзе.

«Правильно писать через букву “а”, – говорит Татули Гвиниашвили, правнучка Бабо Шарвашидзе. – По-грузински фамилия светлейших князей всегда писалась именно так. Это можно проследить и по подписям последнего владетеля Абхазии Михаила, и по визитным карточкам и письмам его сына, светлейшего князя Георгия Михайловича.

Моя мама, например, которая была внучкой светлейшего князя, всегда очень строго к этому относилась. Когда она из Парижа получала письма от Мери Шарвашидзе, знаменитой красавицы и музы Галактиона Табидзе, то неизменно обращала внимание Мери на то, что она неверно пишет свою фамилию. Мери подписывалась, как “Шервашидзе”».

На русском языке эту фамилию часто именно так и пишут. Это не самая страшная ошибка, конечно. Но если следовать правде, то все-таки следует употреблять букву «а»…

* * * * *

Велвин Гарден Сити, 42,

Хай Оак, 1929 год

Глава 1

Сегодня, когда я уже десять лет живу в одной из самых цивилизованных стран мира, даже странно подумать, что я родилась в Абхазии.

И что моя семья со стороны отца всего пару поколений назад была мусульманской. Хотя их предки были православными.

Одно из четырех княжеств Транскавкасии, Абхазия, перед тем, как попасть под влияние Турции, много веков было объединено с православной Грузией^[1].

Женитьба на моей матери, княжне Дадиани из Мигрелии, чьи предки были христианами с IV века, конечно же изменила взгляды моего родителя.

Я родилась на Кавказе, в Лихнах, в Абхазии – в стране, которой владел мой отец. Территория Абхазии простирается на 150 верст вдоль юго-восточного побережья Черного моря, от крепости Гагры до порта Поти. Природа одарила мою родную землю всей своей красотой: лесными долинами и холмами, горными реками и снежными вершинами. По климату она схожа с Французской Ривьерой, апельсиновые деревья растут там прямо на открытом воздухе.

Столица Абхазии Сухуми великолепно расположена в бухте, которая имеет много общего с бухтой Неаполя. К востоку располагается живописный монастырь Новый Афон, названный так, чтобы его можно было отличить от монастыря на горе Афон в Македонии.

Основателем Нового Афона стал монах с горы Афон, который по приказу своего духовного отца взял столько золота, сколько мог унести, добрался до Кавказа и в месте, где жили и умерли святой Симон Кананит и святой Андрей, построил монастырь. Могилу святого Симона и сегодня показывают посетителям. Предание гласит, что наш Господь тоже посещал это место, где произнес проповедь, запись которой хранится в монастыре.

Возвращаюсь к моему детству. Я была самой младшей из семерых детей: троих мальчиков и четырех девочек. Моя мама была очень красивой. Но я ее едва помню, так как она умерла, когда мне исполнилось три года. Она была самой младшей из двадцати четырех детей у своих родителей.

Мне рассказывали, что моя мать была очень набожной. Даже когда они с отцом ездили на отдых в Карлсбад, их сопровождал священник.

Иногда на ее поступки оказывали влияние сны. Так, однажды во сне к ней явилась Дева Мария и сказала, что оставила свое веретено в церкви в Моквах. Тогда эта церковь находилась в плохом состоянии и была почти разрушена. Мама сказала, что если она правильно поняла свой сон, то найдет в этой церкви веретено. А затем восстановит храм.

Веретено действительно было найдено, и церковь восстановили. Правда, моя мама умерла до того, как все работы были закончены. Ее похоронили в этой церкви.

Спустя какое-то время мой отец переходил вброд речку Моква возле той самой церкви и нашел на дне икону святого Георгия^[2], побеждающего дракона.

Мой отец был намного старше моей матери. Перед тем, как встретить ее, он был помолвлен на другой княжне из рода Дадиани. Но помолвка с той дамой была резко разорвана.

Причиной стало отношение родителей девушки к ее жениху. Тот, будучи натурой довольно импульсивной и горячей, отправился навестить родственников своей невесты, взяв для них много подарков. Но прием, который ему оказали, был вовсе не таким теплым и ласковым, какого он ожидал и на который, как ему казалось, имел право.

Отец тут же развернулся, покинул дом Дадиани и вернулся в Абхазию.

Вскоре после этого он встретил мою мать, княжну Александру Дадиани, очень милую девушку. Их встреча состоялась в доме ее тетки, княгини Кессарии Шервашидзе. Отец тут же влюбился в маму и очень скоро стал ее мужем.

Сегодня я – единственный член нашей семьи, который еще жив.

Одно из моих детских воспоминаний связано с Очамчири, маленьким абхазским городком в 24 верстах от порта Поти.

Там я жила у своей молочной матери. Ее дом был построен из дерева и стоял на каменном фундаменте, который поднимался на несколько футов от земли. На балкон, окружавший первый этаж, вела лестница. По ней можно было попасть в жилые помещения. Обстановка была самой простой и состояла в основном из низких деревянных диванов. Они были покрыты красивыми дорогими коврами, на которых лежали подушечки, обтянутые полосатым бархатом с шелковыми кистями. Ночью эти диваны выполняли функцию кроватей.

Помню, я заболела, и меня уложили в гамак, подвешенный к потолку. Кормили меня из серебряной чашечки, которая интересовала меня куда больше, чем то, что в ней находилось.

Моя молочная мать, бывшая мусульманкой, дала клятву, что, если я поправлюсь, она примет православие. Когда я выздоровела, женщина сдержала свое слово.

Традиции поручать детей заботам молочных матерей часто преследовали идею воспитать у малышей добрые отношения с другими семьями. И очень часто связи между молочными родителями и их воспитанниками были гораздо крепче, чем между кровными родственниками.

Сыновья моей молочной матери, княгини Анчабадзе, имели самое непосредственное отношение к организации беспорядков в Абхазии. Это и стало главной причиной, по которой отец отдал меня на воспитание именно в эту семью.

Между нами сложились такие отношения, что, когда я вернулась на родину после тридцати пяти лет вынужденного отсутствия, мои молочные родственники встретили меня как самую дорогую родню.

Моей молочной матери, когда я совсем крохой поступила к ней, было уже за шестьдесят. Я очень полюбила эту женщину. И навсегда запомнила ее глаза, которые мгновенно приобретали теплоту и нежность, едва видели меня.

Кормилица очень переживала, что, когда я вырасту, многие будут мне завидовать.

Самым частым занятием, за которым я ее запомнила, была молитва.

Дочь моей молочной матери ухаживала за мной, пока я не начала бегать.

У меня до сих пор во рту вкус молока из груди моей няни, который не сравнится ни с какими сливками с медом.

Забота обо мне была поистине великой. Когда во время переезда из зимней квартиры на летнюю мы сделали привал, то мужчина, переносивший мою люльку, сам лег на влажную землю, а колыбель поставил себе на грудь.