Цитаты из книги «Маяковский без глянца»

признали его первым поэтом Революции. Он и сам так думал:

и «товарищи потомки», и лично товарищ Сталин

Мария Никифоровна Бурлюк: Прогулки наши в сверкающих фонарях бульваров Москвы, то затененных линиями дождя, то пушистыми ресницами снега, были долгими. Маяковский вслушивался в веселые восклицания и разговоры об искусстве, коими изобиловал Бурлюк. ‹…› С любовью старшего брата удивлялся Бурлюк одаренности безмерной, без берегов возможностям; хлопал дружески Маяковского после чтения по молодой, костлявой от недоедания, опять сутулившейся спине. Володя Маяковский и во вторую осень нашего знакомства был плохо одет. А между тем начались холода. Увидев Маяковского без пальто, Бурлюк в конце сентября 1912 года, в той же Романовке, в темноте осенней, на Маяковского, собиравшегося уже шагать домой (на Большую Пресню), надел зимнее ватное пальто своего отца. – Гляди, впору? – Оправляя по бокам, обошел кругом Маяковского и застегнул заботливо крючок у ворота и все пуговицы… – Ты прости за мохнатые петли, но зато тепло и в грудь не будет дуть…

Революция была Мечтой, Лиля – Жизнью. Мечта была простой, ясной и цельной, диалектически обоснованной: через тернии – к звездам! Она была катастрофически далека о реальности, от правды будней и исторической перспективы. Жизнь – сложной, капризной, противоречивой, подвластной обстоятельствам и прихоти, чтобы и журавль в небе, и – синица в руках. Она открывала подлинность настоящего, обличала действительность, настораживала перед будущим. Маяковский попытался жить, не расставаясь с Мечтой. Мечтать, не отказываясь от Жизни. Быть одновременно поэтом Лили и поэтом Революции. «Строящей и бунтующей силой».

Маяковский был влюблен в Революцию. Был ею опьянен. И – не видел ее. Не слышал. Не понимал. А то, что видел и слышал – от природы наделен был острым глазом и чутким ухом, – понимал по-своему.

Социальная буря, всколыхнувшая Россию в 1917-м, пришлась по душе двадцатичетырехлетнему поэту-бунтарю. Взволнованный, бежал он в сторону каждой перестрелки, буйствовал стихом и словом на всяком собрании и митинге, кровь гудела в жилах, заставляя сердце биться в лихорадке почище любовной. Революция ему давно нравилась, еще в гимназические годы. Он мечтал о ней, как о первой женщине. С романтическим пылом готов был пойти на все. Ради нее трижды сидел в тюрьме. Ради нее разоделся в желтую кофту, вышел с пылающим взором на улицу, «мир огрумив мощью голоса», залепил «Пощечину общественному вкусу»: «Нате!». Ради нее мотался по городам и весям чеховской России, засеивая «самовитым словом» умы и воображение, раздражая и будоража горьковскую Русь. Большой, сильный, шумный, он, как ему казалось, рожден был быть поэтом Революции. Рожден рушить старое и строить новое. Разрушать, созидая. Творить наперекор традиции, новыми ритмами и смыслами сбрасывать классиков с «корабля современности».

у Бриков был особенный. Изображалась итальянка, которую целует итальянец, и цитата из «Ада». «И в этот день мы больше не читали». Такой экслибрис уже сам по себе заменял библиотеку.

Какая я ни на есть дрянь я немного все таки человек. Мне просто больно. Все ко мне относятся как к запаршивленному нищему – подать если просит и перебежать на другую улицу.

«Вы и писем не подпускаете близко, закатился головки диск. Это, Киска, не переписка, а всего только переписк

3) К сожалению никто не капризничает. Ради христа приезжай поскорее и покапризничай 4) Нервочки у меня трепатые только от того что наши паршивые кисы разъехались