Лебединая песня
Драма-бенефис в 2-х действиях

Пора. Ухожу под занавес.
Последняя сыграна роль.
Вниманием не бАловали.
Спасибо – за хлеб и соль!..

Спасибо за то, что – слушали
И видели – не меня…
Спасибо за то, что не верили,
Когда я кричал: – Коня!.

Николай Одоев

АНТОН ЧЕХОВ

(С включениями из СОФОКЛА, ШЕКСПИРА, ГЕТЕ, А. ГРИБОЕДОВА, ПУШКИНА, А. ОСТРОВСКОГО, ДОСТОЕВСКОГО, А. СУХОВО-КОБЫЛИНА, М. ЧАЙКОВСКОГО, А. ТИНЯКОВА, И. ГУМИЛЕВА, ЛОРКИ, Л. МАРТЫНОВА, В. ГЕРМАНА)

Действующие лица

Светловидов, старый актёр

Никита Иванович, суфлёр

Мефистофель, дух зла, он же – Призрак из «Гамлета»

Антигона

Тарелкин

Монах

Анна, она же Донна Анна

Иокаста

Вестник

Германн

Катерина, она же – Гертруда

Полоний

Марина Мнишек

Приезжий

Мишка, посыльный

Носильщики из похоронной процессии,

попутчики Приезжего,

духи (кордебалет)

Действие первое

Пустая сцена театра. Направо – ряд дверей, ведущих в актерские уборные. Левый план и глубина сцены завалены декорационным хламом. Посреди сцены – опрокинутый табурет.

Ночь. Темно.

Пауза.

Потом из суфлерской будки медленно высовывается рука с горящей свечой. Вслед за тем появляется и вся фигура суфлера.

СУФЛЕР (глядя в зал):…Ну вот… Кажется, все ушли из театра. Двери заперли. Тишина… Можно бедному суфлёру вылезти из своей будки и отправиться на свой любимый диванчик в последней гримёрной… Кто ночует в театре? Только крысы и я. Крысам – сам Бог велел здесь жить, а мне – судьба!.. В сущности, я – такая же старая театральная крыса, как и все прочие. Впрочем – каждому своё: крысам – сцена, а мне – диванчик в гримуборной. Им – наступила пора трудов праведных, а мне – отдыха от них… Всё-таки, я – человек… как-никак… И, к тому же, я наработался сегодня… засну – без задних ног…

Идет вглубь сцены и оглядывается.

Спокойной ночи, крысы! Адью!..

Посылает им воздушный поцелуй и уходит в дальнюю дверь.

Вдруг раздается отчетливый гитарный аккорд.

Неведомый луч света пробегает по сцене. Видно, как из щелей люка начинает обильно пробиваться клубящийся дым. Крышка люка подымается. Появляется Мефистофель в плаще и с гитарой. Выходит на сцену и, оглядевшись, взбирается вверх по декорациям. Расположившись где-то над сценой, он поет песню, аккомпанируя себе на гитаре.

Песня Мефистофеля Когда уснут кулисы,
А рампу скроет дым,
На сцену выйдут крысы
Всем племенем своим…

Средь хлама декораций,
Средь всякого тряпья
Хлопочут, копошатся
Зубастые друзья!..

Не только пишу ищут
И реквизит грызут…
В сценическом жилище
У них актёрский зуд!

Вот крыса молодая
Нашла себе перо
И, в танце припадая,
Так крУжится хитрО…

Не более аршина
КрысЕц нашёл венец, —
И вот король мышиный
На троне наконец!

Он скалит зубы властно,
Он подданным грозит…
Но вот соперник страстно
Властителю дерзит.

Тут – два уже в комплоте…
Но – сломлен бунт!
Они – Увы! – на эшафоте
Свои кончают дни…

Так каждой ночью – тише,
Чем бенефис земной, —
Играют драму мыши
И крысы предо мной!..

Внезапно распахивается ближайшая дверь артистических комнат, и в ней появляется Светловидов в костюме Фауста и в подпитии.

СВЕТЛОВИДОВ (Мефистофелю):

Как ты зовёшься?

МЕФИСТОФЕЛЬ (спустившись с декораций):

Мелочный вопрос
Для Фауста, что безразличен к слову,
Но к делу лишь относится всерьёз
И смотрит в корень, в суть вещей,
в основу…

СВЕТЛОВИДОВ:

Однако же, особый атрибут
У вас обычно явствует из кличек:
«Мышиный царь», «Лукавый», «Враг»,
«Обидчик»…
Смотря, как каждого из вас зовут.
Ты – кто?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Часть Силы той, что по уму
Творит добро, желая зла всему.

СВЕТЛОВИДОВ:

Нельзя ль попроще это передать?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я – дух, всегда привыкший отрицать.
И – с основаньем: ничего не надо!
Нет в мире вещи, стоящей пощады.
Творенье – не годится никуда.

Итак… Я – то, что ваша мысль связала
С понятьем разрушенья, зла, вреда…
Вот прирождённое моё начало,
Моя среда…

СВЕТЛОВИДОВ (смерив его взглядом):

Ты говоришь, ты – часть, но сам ты весь
Стоишь передо мною здесь!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я верен скромной правде. Только спесь
Людская ваша с самомненьем смелым
Себя считает вместо части – целым.
Об этом можно будет боле зрело
Схватиться в следующий раз.
Теперь позволь мне удалиться.

СВЕТЛОВИДОВ:

Прощай, располагай собой!..
Знакомый с тем, что ты за птица,
Прошу покорно в час любой.
Ступай. В твоём распоряженьи
Окно, и дверь, и дымоход…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я… в некотором затрудненьи.
Мне ухнуть в яму не даёт
Фигура… здесь… под люка рамой…

Показывает.

СВЕТЛОВИДОВ (смотрит):

Ты испугался пентаграммы?
Она – по-нашему – звезда…
Каким же образом тогда
Вошёл ты через люк сюда?
Как оплошал такой пройдоха?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Глянь… Этот знак начертан плохо.
Наружный угол вытянут в длину
И оставляет ход, загнувшись с краю.

СВЕТЛОВИДОВ (поднимает табурет и садится на него):

Скажи-ка ты, нечаянность какая!
Так, стало быть, ты у меня в плену?
Но почему не вылезти в окно?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Чертям и призракам запрещено
Наружу выходить иной дорогой,
Чем внутрь вошли. Таков закон наш
строгий.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ах, так у вас законы есть в аду?
Вот надо будет что иметь в виду
На случай договора с вашей братьей.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Любого обязательства принятье
Для нас – закон (со всеми наряду).
Мы не меняем данных обещаний.
Договорим при будущем свиданье, На этот раз спешу я и уйду.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ещё лишь миг, и я потом отстану:
Два слова только о моей судьбе…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я как-нибудь опять к тебе нагряну,
Тогда и предадимся ворожбе.
Теперь – пусти меня!

СВЕТЛОВИДОВ:

Но это странно!
Ведь я не расставлял тебе сетей,
Ты сам попался и опять, злодей,
Не дашься мне, ушедши из капкана.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Согласен. Хорошо. Я остаюсь
И – в подтвержденье дружеского
чувства —
Развлечь тебя бесплатно я берусь.
Я покажу тебе моё искусство.

СВЕТЛОВИДОВ:

Показывай, что хочешь, но – гляди —
Лишь скуки на меня не наведи.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ты больше обозришь сейчас красот
За час короткий, чем за целый год.

Делает пасс рукой, вступает музыка, появляется хор эльфов.

ХОР (танцуя):

Рухните, своды
Каменной кельи!
С полной свободой
Хлынь через щели,
Голубизна!..
В тесные кучи
Сбейтесь вы, тучи!
В ваши разрывы
Взглянет тоскливо
Звёзд глубина…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Под сводом этим
Отправься ж… к детям,
В в Еденье сна!..

Светловидов засыпает, сидя на табурете.

ХОР (поет, танцуя вокруг него):

Эта планета
В зелень одета.
Нивы и горы
Летом в уборы
Облечены…
И – в притяженьи
Вечном друг к другу —
Мчатся по кругу…

МЕФИСТОФЕЛЬ (шепотом):

Мчатся по кругу!..

ХОР (затихая):

Духи и тени,
Неба сыны…

Исчезают в пространстве.

МЕФИСТОФЕЛЬ (вполголоса):

Он – спит!.. Благодарю вас несказанно!
Его вы усыпили, мальчуганы,
А танец ваш…

Целует кончики своих пальцев.

… – вершина мастерства!

Подойдя к спящему.

Нет, не тебе ловить чертей в тенёта!
Чтоб глубже погрузить его в дремоту,
Надвинем мы колпак ему…

Напяливает спящему на голову колпак от заварного чайника.

Ну вот…
А этот знак – для грызуна работа.
Его мне крыса сбоку надгрызёт.
Ждать избавительницы не придётся:
Уж слышу я, как пОд полом скребётся…

Заглядывает в люк и манит кого-то пальцем.

Царь крыс, лягушек и мышей,
Клопов, и мух, и жаб, и вшей
Велит тебе сюда явиться
И выгрызть место в половице…
Ну – живо!.. Этот вот рубец…

Слышен грызущий звук.

Ещё немного… И – конец!

Звук прекращается.

Готово! Покидаю кров.

Опускается в люк.

Спи, Фауст, мирно! Будь здоров!..

Исчезает.

Светловидов просыпается, но на его голову натянут колпак, закрывающий его лицо и глаза. Он шарит в воздухе руками как слепой, встаёт и пытается идти ощупью, поворачиваясь во все стороны. Нащупывает какую-то занавеску, отдёргивает её, за нею стоит девушка, она берёт его за руку.

СВЕТЛОВИДОВ (приподняв край колпака над губами):

Дитя слепого старца, Антигона,
Куда пришли мы? В град каких людей?
Кто странника бездомного, Эдипа,
Сегодня скудным встретит подаяньем?
Немногого он молит: собирает
По малости, но он и этим сыт…
К терпению приучен я – страданьем,
Самой природой и скитаньем долгим.
Дочь, если видишь где-нибудь сиденье
(В священной роще или вне ограды),
Остановись и дай мне сесть. Пора
Узнать, где мы: нам, чужестранцам, нужно
Всё расспросить и выполнить обряды…

АНТИГОНА:

Отец, Эдип-страдалец! Башни града
Ещё я смутно вижу вдалеке…
А это место – свято, без сомненья, —
Здесь много лоз, и лавров, и маслин…
И соловьёв пернатый хор в ветвях
Так сладостно поёт!.. Присядь на камень…
Прошли мы путь, для старца
слишком длинный.

Подводит его к табурету.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ты – посади и охраняй слепца.

Садится.

АНТИГОНА (садится на пол возле него):

Не в первый раз тебя я охраняю.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но где же мы теперь остановились?

АНТИГОНА:

Не знаю, где, но вижу я – Афины!..

СВЕТЛОВИДОВ:

И путники нам говорили то же…

АНТИГОНА:

Так не пойти ль узнать названье места?

СВЕТЛОВИДОВ:

Узнай, дитя…

Она встает и уходит; он шарит руками около себя и нащупывает гитару, оставленную Мефистофелем, берет ее в руки, осторожно ощупывает, проводит рукой по струнам, вслушиваясь в красивое звучание.

Все мы – святые и воры
Из алтаря и острога!
Все мы – смешные актёры
В театре Господа-Бога…

Встает сдирает с головы колпак, бросает его прочь, смотрит в зал, играет и поет.

Так хорошо и привольно
В ложе Предвечного Света…
Дева Мария – довольна:
Смотрит, склоняясь, в либретто…

– Гамлет?.. Он должен быть бедным.
Каин?.. Тот должен быть грубым…
Зрители внемлют победным,
Солнечным ангельским трубам!..

Бог, наклоняясь, наблюдает…
К пьесе Он полон участья:
– Жаль, если Каин – рыдает,
Гамлет – изведает счастье…

Так не должно быть – по плану!
Чтобы блюсти упущенья,
Боли – глухому тирану —
Вверил Он ход представленья!

Боль вознеслася горою,
Хитрой раскинулась сетью…
Всех утомлённых игрою
Хлещет кровавою плетью!

Множатся пытки и казни,
И возрастает тревога:
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа-Бога?!

Оглядывается, потом кладет гитару осторожно на пол, рассматривает декорационный хлам.

Что, коль не кончится праздник
В театре Господа-Бога?..

Что это я? Где?.. Какой праздник?.. Ах, да! Мой бенефис!.. Так ведь он же кончился!.. Кончился давно спектакль… Вот так фунт!.. А я что же? Что я-то здесь делаю? Кругом – ночь, пустота…

Достает из кармана спички и зажигает свечу в оказавшемся перед ним декорационном канделябре, пытается осветить им черную пустоту зала.

Вот так штука!.. Я – что же… В уборной уснул?.. Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я?.. Преспокойнейшим манером храповицкого задаю… Ах, старый хрен, старый хрен!.. Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что – сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка!..

(Кричит)

Егорка! Егорка, чёрт!.. Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма!

По темной сцене проносится сатанинский хохот и затихает вдали. Светловидова испуганно прислушивается, оглядывается. Прикладывает ладонь ко рту, кричит громким шепотом.

Егорка!..

Подождав, садится на табурет, а свечу ставит на пол.

Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трёшнице, – их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли…

Крутит головой.

Пьян!.. Уф!.. Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пИвища, Боже мой!.. Во всём теле перегар стоит, а во рту двунАдесять язЫков ночуют… Противно…

Пауза.

Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости. Уф!.. Боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе – холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, шут Иваныч!..

Безумное эхо проносится в воздухе, многократно повторяясь.

ЭХО: Старость, старость, старость, старость, старость!..

Пауза.

СВЕТЛОВИДОВ: Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… Шестьдесят восемь лет уже тю-тю, моё почтение! Не воротишь… Всё уже выпито из бутылки, и осталось чуть-чуть, на донышке… Осталась – одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь – не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать.

За его спиной в луче света возникает Тарелкин.

ТАРЕЛКИН: Решено!.. Не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру!.. Но не так умру, как всякая загнанная лошадь умирает: взял, да так, как дурак, по закону природы и помер… Нет!.. А умру наперекор и закону, и природе; умру себе в сласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!.. Эх!..

Со свистом и хохотом пропадает.

СВЕТЛОВИДОВ (съежившись под этим хохотом и не оглядываясь): Смерть-матушка не за горами…

Выходит на авансцену, смотря в зал.

Однако, служил я на сцене сорок пять лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьёзно, волк его заешь!..

Всматривается в темноту.

Театр в ночи кажется мне каким-то колдовским местом, где словно духи живут, притаились под ворохом декораций… Актёры ушли, а души их (роли, ими произносимые) словно живут ещё, шуршат кулисами. Половицами скрипят… Где-то тут и моя душа скрипит – отдельно от меня… Пока я сплю, забывшись пьяным сном… Она всё бормочет чужие слова, живёт чьей-то жизнью, страдает чужими страданиями… Словно призраки, бродят оставленные без присмотра роли: убийцы, сказочники, короли… Шепчут стихами Шекспира, тирадами Грибоедова, интонациями Щепкина, Станиславского, Вахтангова… Вздыхает в углу старый рояль, и клавиши его судорожно вздрагивают, вспоминая гремевшую на балу у Фамусова мазурку…

Подходит к рампе, всматривается в зрительный зал.

Ничего не видать… Ну суфлёрскую будку немножко видно… Вот эту литерную ложу, пюпитр… А всё остальное – тьма! Чёрная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть. Брр!.. Холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать!

(Кричит)

Э-ге-ге-гей!..

Вдали, в другом луче света, появляется Призрак.

ПРИЗРАК (отвечает таким же криком) Э-ге-ге-ге-ге-гей!..

СВЕТЛОВИДОВ (призраку):

Куда меня ты хочешь завести?
Здесь говори. Я далее не двинусь.

ПРИЗРАК:

Ну так внимай мне!

СВЕТЛОВИДОВ:

Я готов.

ПРИЗРАК:

Почти
Уж наступил тот час, когда я должен
Мучительному серному огню
Себя вернуть…

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы, несчастный дух!

ПРИЗРАК:

Жалеть меня не надо. Обрати лишь
Свой слух со всем вниманием к тому,
Что я открою.

СВЕТЛОВИДОВ:

Говори. А я
Обязан это выслушать.

ПРИЗРАК:

А также —
Обязан отомстить, когда услышишь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Услышу? Что?

ПРИЗРАК:

Дух твоего отца,
Приговорён я Нашим Судиёй
В ночи бродить, а днём – гореть в огне,
Пока все нечестивые деянья,
Свершённые в мои земные дни,
Не вЫжгутся, не вычистятся напрочь…
Когда б мне не было запрещено
Рассказывать о тайнах моего
Тюремного жилища, я бы мог
Такую повесть пред тобой излить,
Что самое незначащее слово
Её способно б было уязвить
Глубь сердца твоего, кровь молодую,
Горячую – оледенить, заставить
Глаза, как звёзды от небесных сфер,
Отторгнуться от собственных их впадин,
Сплетённые и спутанные кудри
Твои – разъединить и каждый волос
Отдельный водрузить стоймя, как иглы
На раздражённом дикобрАзе… Но —
Увы! – секреты Вечности не могут
Земным ушам из плоти и из крови
Доверены быть. Слушай, слушай, слушай!
Когда отца родного ты любил…