Жасмин

Да, дорогая, ты смотришь на себя, как на товар.
Многие настоящие мужчины тебя этому научили,
Многие заботливые подруги научили тому же.
Так зачем же увиливать: ты видишь в себе товар.

Здравствуй, витрина, здравствуй. Разве можно
Не радоваться тебе? Твои чудесные волосы
Легко положить на ладонь; твои губы полны
Поцелуями, глаза – словами, а тело – влеченьем.

Твои руки прекрасны до самых краев ногтей,
Бедра немного покачиваются, но не слишком.
А твои ноги? Совсем, как у настоящей куклы,
Их хочется целовать. Милая, ты почти совершенна.

Что-что, личность? Ведь тебе не стыдно за меня?
А мне за тебя? Отлично! Проведем отличные дни.

Плющ

Ненасытное тело, вьющееся, час за часом
Ищущее соприкосновений, движений, ласк;
День за днем. Груди, боящиеся потеряться;
Бедра, боящиеся остаться одни. Лицемеришь?

Засыпаешь. Ты не показываешь себя, тебе
Не до этого. Не играешь в словесные игры,
Зачем они тебе? Сегодня мы уже общались,
Да и говорить проще так, без лицемерия.

Постель за постелью, но что тебе до того.
Ты лжешь, но не обманываешь; разве
Правду ты ищешь в чужих телах, а они
В тебе? Сегодня утром был кто-то другой.

От твоих сестер видел хорошее и плохое.
От высокоморальных – плохое. Рядом?

Клен

«Наверное, нам не стоит друг друга обманывать»,
Ты сказала, прижавшись щекой, «Разве так плохо,
Что наши интересы сошлись, и разве так стыдно,
Разложить их на подушке, как карты мира». «Быть —

Значит хотеть, хотеть – значит действовать». «Нет
Интереса, нет будущего». Или я придумал эти слова
За тебя? Тебя так учили, раскладывая перед глазами
Карты будущего: козыри, девятки, меченые рубашки.

«Как я могу тебя любить?», спрашивал я себя тогда,
Выученную к расчету, взвешивающую и скрытную.
Ведь так отчетливо помнил огни души, высокие слова,
Захватывающие и страшные. «Как же я любил тебя?»

Но рты красивых слов смылись в провалы прошлого;
А ты все еще звонишь и спрашиваешь, «Ну как, блин?»

Ольха

Поступь быстрая, неустойчивая, незнающая
Рыжие волосы разбросаны, широких скул поверх,
Дыхание сильное, глубокая грудь в полноту
Воздуха, слов потоком живым, переполненным.

Страсть с перепадами в застенчивость, депрессия
Счастья. Ты живешь в мире, где птицы поют хорами,
Где дома говорят, небеса полны травою, а люди
Полны абсурдом. Глядя на них, ты веришь в лучшее,

Видя худшее. В нищете ты смеешься. Среди кипарисов
Плачешь. Пьяная среди трезвых, не понимающая в людях,
Мечтающая в мире желаний и планов, ты живая среди
Мертвых. Твое тело – жертва в одиночестве и в радости.

Протяни мне руку, не спрашивая, венами вверх,
Я хотел бы помнить тебя такой, какой ты сама забудешь.

Лавр

Я спросил тебя, где здесь вход на вокзал и
Кассы. Ты хотела пойти со мной показать их,
Чтобы я не потерялся один на чужом вокзале.
Мне стало неловко; разумеется, я отказался.

Тонкий профиль гречанки, о твои глаза, светлый
И чуть надменный взгляд. Небольшой чемодан,
Я предложил его донести. Но ты отказалась.
«Поезд на Салоники отбывает через две минуты».

«Я еду в Салоники», сказала ты, «Здесь я учусь».
«У вас там семья?» Ты кивнула. «Когда-то там
Жила очень большая семья, а потом стала совсем
Маленькая. Вы, европейцы, знаете, как это бывает».

«Мне тоже в Салоники», закричал я закрытой кассе,
«Мой поезд уходит в Салоники». Тогда и ежедневно.

Сирень

Через волны времени, разбивающиеся о скалы утраты,
Сквозь зеленеющие поля, полные весенним ветром,
И осенний снег на лугах, спускающийся к речной
Воде, беззвучно бьющейся в водоворотах, горечь тумана,

Я вслушиваюсь в твой голос, пытаюсь услышать там
За провалом памяти, где его не коснутся, почему же
Не коснуться голоса, не протянуть руки, не прижать
Руки к его волосам? Бейся душа цветом сирени.

Тот лжет себе, кто не знает затуманенной горечи утраты,
Давящей пропасти необратимого, жгущего дыхания
Несбывшегося. Ты там, время, за которое не заглянуть,
Сквозь которое не выдохнуть – вода, луг, поле, скала.

Кто же стоит на рубце времени, на этом краю памяти?
Мне нет дела, кем ты стала по эту сторону прошедшего.

Сосна

Ты помнишь, как дрожал замерзший Инд,
И как светилось южное сиянье?
Как в облаках, призывно-голубым,
Горели осень, страх и тьма без покаянья?

Обледенелый ветер бился через сталь,
Звенели стекла, снег кружился над обрывом,
И на губах еще мерцал тибетский чай
Со вкусом поцелуев, неба и крапивы.

Обледенелое шоссе ветвилось через свет,
Там, где земля и небо сходятся на тонкой
Грани звука, где шум души и вечности ответ
Другу другу откликаются холодным стуком.

Ты помнишь времени застывшие шаги?
Ты их забыла, ты права, должна была забыть.

Береза

Светлый неба разлет, эркеры, фонари.
Праздничный невский лед, солнце и свет земли;
Горестный невский лед, серый туман и пурга.
Краем ты не пройдешь, обочина не дорога.

Встретимся у метро. А где? Внизу, наверху?
Ты натянула на уши шапку, намотала шарф,
Засунула руки в карманы пальто. Холодно,
Скользит поземка, вдоль улиц, где все и никто.

А у Владимирской церкви не повернуть назад,
В городе, где недели и годы проходят как день,
Но каждый подлунный день – это рай и ад.
Станций теперь стало две, мы ждем не у той.

Две не отбрасывают тени, двое не встретятся на
Одной. Но я вижу тебя сквозь поземку времени.

Ель

Высокие скалы памяти, синие ледники.
Мы ли здесь не заблудимся? Нам ли тут не пройти?
Не у высокой ли кромки – тропинка, вешка пути?
Гималаи – горы любви, забвения и реки.

Реки, что одна из многих, скатывается сквозь туман,
Сквозь дым, покрывающий время,
Ручьи чувств, дальний свет, поленья,
Сквозь тусклую чащу образов. Дальнее – не обман.

Но никому друг к другу по снегу уже не пройти.
Там на заливе сосны, ряска, соль и песок;
Там на озере солнце, будущих чувств росток.
Время пройдет прибоем, и прошлого не найти.

То, что не было, – было, будет, не будет – всегда;
Лица, слова, движенья. Но память светлее огня.

Хайфа,

2008–2014

Вещь

* * *

Стол.
Тени, падающие под углом.
Кофе. Белая чашка.
Чашка кофе.

Музыка за стойкой бара,
Официантка рассматривает диск.
Кивает.
Мы давно знакомы.
Шум почему-то почти не слышен.

Сознание разомкнуто, сомкнуто,
Неисчислимо.
Сознание мира

В белочерной горсти
Воздуха. Точке времени
Здесь и
Через все пространство
Прошлого
Памяти
Рваное

Но всюду – там.
А что здесь?
Где я?

* * *

Бесформенный
Рваный
Просвет неба сквозь

Верхушки сосен.
Я иду,
Ноги легко,
Глядя на него,
Вспыхивает просвет мысли

Также всполохами,
Пульсируя, неясно.
Как если бы что-то уже
Откликнулось,

Как если бы тому
Откликающемуся
Мне было что сказать
Отчетливо.

Заговорить.

Но не так:
Напряженное, длящееся,
Бессловесное,
Неопределенное —

Почти что просто густоголубое
Сквозь зеленое.

* * *

Высокий окоем окна
Гаснущей голубизною
Неба, но
У окна никого

Пустые диваны
Пустые кресла
Незанятые стулья

В воздухе тихо
Тихо тяжело

Брошенная книга
Чистая посуда
Грязная посуда
В раковине

В раковине
Не слышен
Шум моря
Никому не слышен

Надо прибраться
Можно не прибираться
Не нужно

В комнатах тишина
Тромбоны души
Не проливаются

Здесь нет
Здесь никого
Никто, нет
Не здесь

* * *

Письменный стол,
За которым
Почти не пишут.

Письма,
Которые уже не напишут,
У них нет адресатов,
Но еще есть
Адресаты мыслей.

Поверхность жизни,
Невидимая взглядом.
Попытаться всмотреться?

Черновики, бумаги,
Провода, карандаши,
Скрепкосшиватель,
Настольная лампа,
Но взгляд не там.

Он в обрамленном
Черным, стоящим
На столе, окне
Приоткрытости,
Видения и иллюзии —

Силы присутствия,
Изобилия ненужного,
Иллюзии смысла.

Но кто мы,
Под взглядом безликого
Оттуда?

Безликое – не вещь.

Я не вещь,
Но отражен в вещах

К себе

* * *

Мейлы.
Пишут быстрее,
Чем я отвечаю

Как же их много много

Хочется назвать письмами,
Но писем не стало.
Звякающее бремя
Опустошенных слов.

Информация, ложь,
Реклама, объявления,
Вопросы, просьбы,
Претензии, благодарности,
Спам, фейк, треш.
Надоели.

Хотелось быть человечным,
Даже вежливым.

Но, получив свое,
Исчезают.
Зачем они все?

Вокруг мейлов люди,
Звонят, приходят, исповедуются,
Жалуются, пропадают.
Как? Теми же словами.

Люди-мейлы,