Читать книгу «Цена победы. Российские школьники о войне. Сборник работ победителей V и VI Всероссийских конкурсов исторических исследовательских работ старшеклассников Человек в истории. Россия – ХХ век» онлайн полностью📖 — Неустановленного автора — MyBook.
image

Сельсовет мобилизовал жителей, в том числе подростков, на захоронения погибших. Об этом нам рассказал Николай Платонович Моисеенко, 1929 года рождения. В захоронениях участвовал его друг, Михаил Еловенко, ему было 15 лет (к сожалению, сам Еловенко с нами разговаривать не стал, сказал, что вся правда о войне нам ни к чему, будем спать лучше и вообще лучше читать книжки, в них власть знала, что писать!). Но, несмотря на это, мы считаем, что делаем дело очень важное: как же мы узнаем правду, если нам ее не расскажут те, кто непосредственно участвовал в этих событиях? Николай Платонович Моисеенко рассказал, что на месте, где сейчас находится Мемориал, была большая воронка от авиабомбы. В ней хоронили убитых, в том числе и погибших моряков, и мирных жителей, и погибших солдат других частей. Мертвые тела кидали туда, и никто не считал, сколько их там, просто обрушивали края воронки, присыпали кое-как, и новых хоронили сверху, и опять присыпали. Для нас это стало открытием. В районном отделе культуры мы нашли «Информационный паспорт № 1 объекта историко-культурного наследия. Наименование памятника: Мемориал „Погибшим воинам“». В документе сказано, что «в братской могиле похоронено офицеров 45 человек, солдат, сержантов и старшин 400 человек. Автор (скульптор) Валентин Иванович Перфилов. Дата создания 1968 год». Но мы склонны верить людям, подтверждающим слова Николая Платоновича Моисеенко о том, что никто не считал мертвых в этой могиле. Мы имеем свидетельства, что там хоронили умерших жители окрестных улиц и во время сильных бомбежек, и позже, когда обессиленным от голода трудно было добраться до кладбища и копать там могилу. Некоторые говорили, что уже в 1943 году туда кидали и немцев, умерших во время боя во дворах у жителей. Да и моряков, и солдат, похороненных там, не считали. Никаких документов мы не обнаружили, а участники захоронения говорили, что никто из начальства ничего не писал, уж очень их мало было, начальников на линии фронта, да и бомбежки не прекращались.

Николай Иванович Бондаренко, 1937 года рождения, вспоминает: «Когда наших морячков побило на берегу, мы с другом (нам было лет по шесть-семь) возили на тачках мертвых на кладбище. Найдем где в поселке или за рекой мертвяка, погрузим на тачку – сначала голову грузим, потом ноги – и везем на кладбище… За один рейс давали рубль, хоть одного привези на тачке, хоть двух. Могли заработать за день пять-семь рублей, на четверть булки хлеба. А вшей на мертвых было! Крупные такие. Мать придет с работы (ее тоже куда-то посылали), выварит одежонку от вшей, высушит, а утром опять идем. Голодные были, а тут какой-то заработок». Трудно представить современного первоклашку за таким занятием – собирать мертвых и отвозить на кладбище за рубль под бомбежкой и обстрелами. Как тяжело и страшно было это делать маленьким детям!

Нам понятно отношение к умершим в 1943-м, когда главной задачей было их все-таки как-то похоронить и сделать землю в прямом смысле слова пригодной для обитания живых. Но сегодня, в пышности празднеств и фейерверков, мы опять забываем о мертвых, отдавших жизни за нас, за то, чтобы мы вообще жили. А между тем с высоких трибун слышим: пока не похоронен последний солдат, война продолжается. Можно ли считать, что солдат похоронен, если неизвестно вообще, сколько их там? Или же наспех зарытые окопы с мертвыми – тоже захоронения? Или же трупами наполненные колодцы? Или забытые могилы в огородах или под домами, построенными после войны? Или мирные жители, погибшие на линии фронта?

ВТОРАЯ ОККУПАЦИЯ МАТВЕЕВА КУРГАНА 22 ИЮЛЯ 1942 ГОДА – 17 ФЕВРАЛЯ 1943 ГОДА

22 июля 1942 года в Матвеев Курган вошли немецкие войска. Началась вторая оккупация поселка. Вновь открылись комендатура, жандармерия, вновь появились полицейские из местных предателей. Снова полное бесправие, унижения от оккупантов, снова ощущение бессилия. Некоторые жители возвращались из эвакуации из мест, тоже занятых немцами. Вспоминает Надежда Ивановна Панченко: «В мае 1942 года нас вывезли в Кизетеринку. Казаки там нас принимали плохо, не кормили, говорили:

– Сталин вас привез, Сталин и увозит (имели в виду на кладбище, что мы поумираем все от голода).

И когда немцы стали наступать на Сталинград, жить там стало нельзя. Мы запрягли в маленькую тележку старую лошадь и корову (их никто не забрал, потому что они были старые и слабые), погрузили вещи и пошли навстречу немцам. Их колонны шли с танками, они ехали сверху, играли на губных гармошках, смеялись над нами и даже фотографировали, кричали:

– Сталин транспорт!

Мы шли пешком рядом, на тележку садились, только когда кто-то сильно устанет».

В здании конторы нефтебазы немцы открыли школу. Учителя были из Германии. Учили немецкому языку и биографии Гитлера. Учеников было немного, около 20 человек. Планировалось там учить детей до третьего класса, то есть давать начальное образование. На этом для русских оно должно было закончится. Но учение продолжалось месяца два, а с наступлением наших войск учителя уехали.

В августе 1942 года через Матвеев Курган проходили колонны наших военнопленных. Тяжело было видеть своих солдат в таком положении. Из воспоминаний Екатерины Ивановны Резниченко: «Услышали шум. Лаяли собаки, что-то кричали немцы, вообще был гул. Выскочили посмотреть. Возле пожарки по улице Таганрогской шла колонна пленных. Ее гнали автоматчики с собаками. Ее начало было здесь, а хвост вился у Ротовки, шли в ряду по шесть-восемь человек. Жители прибежали и начали кидать в колонну продукты. Началась суматоха, немцы стали стрелять в воздух и по пленным, а нас отгоняли пинками. Но все равно колонна сбилась, началась свалка. Несколько человек сумели убежать. Пленным удалось спуститься в подвал по улице Разина, где жили соседи. Но охрана пленных оттуда вытащила и расстреляла во дворе, а соседей, правда, не тронули. Солдат этих закопали в огородах под шелковицей. Их никто потом не перезахоранивал, так они там и лежат. А вечером мы у своей коровы в яслях обнаружили солдатика, спрятали его, накормили, переодели, и ночью он ушел. Мама моя жила до 96 лет, умерла только два года назад, и часто его вспоминала, удалось ли ему выжить? Очень он ей тогда понравился, человек был хороший, сразу чувствовалось».

Раиса Степановна Горбаткова вспоминает: «Когда немцы гнали колонну наших пленных из-под Сталинграда, мама сказала, чтобы мы понесли им еды. Я набрала картошки, морковки, свеклы и бросала пленным. Подскочил немец и ударил меня кованым ботинком по ноге ниже колена. На третий день нога у меня воспалилась. У нас в хате поселились немцы, какие-то некрасивые все, толстые, рыжие и мордатые. Они ремонтировали мотоциклы. Я лежала в комнате на кровати, а потом зашел немец, увидел мою ногу, закричал:

– Век, век, шайзе! (вон, вон, гадость!)

Нас всех выселили в коровник, я лежала рядом с коровой, жили мы в хлеву и в окопе. Меня брат тягал в окоп во время бомбежки. Потом корову угнали немцы, стало нам совсем худо, пока не пришли наши. Я семь лет была прикована к постели, нога гнила, и я не могла потом долго на ноги подняться. Только когда голод кончился, в 1950 году, Бог помог на ноги встать».

Мы обратили внимание, что жители считали за доброту иногда просто то, что немцы их не трогали или что просили о каких-то услугах, а не приказывали хозяевам тех домов, где размещались. Вспоминает Антонина Алексеевна Ниценко: «У нас была дойная корова. Пришел молоденький офицер в портупее, посмотрел на деток и говорит:

– Млеко киндер? (дети молоко пьют?)

Мама сообразила, в чем дело, и предложила, что один день весь удой им будет отдавать, а один день мы его будем пить. Офицер обрадовался. И мы честно отдавали им через день столько молока, сколько надоится. А во дворе у нас была копна сена и копна соломы. Рядом по соседству находился комендант железнодорожный, и вот один шофер повадился в морозы машину радиатором затыкать в стог, чтобы она легче заводилась. Раз так сделал, второй… Мать забеспокоилась, что корова не станет есть вонючее от бензина сено, что тогда? Пожаловалась тому офицеру, что за молоком приходил. А он сказал, чтобы пожаловались коменданту, ведь он тоже молоко пьет. И мама, обмирая от страха, пошла к коменданту. Тот выслушал через переводчика, ничего не сказал, а мать была рада, что вернулась жива. Больше тот шофер так не делал».

На восстановительные работы на железной дороге заставляли ходить и местных жителей. У людей просто не было выбора: или работать на оккупантов тут, или угонят в Германию. Этого боялись больше всего. Доходили слухи о мучениях в концлагерях, видели, как обращались с военнопленными немцы. Даже если повезет и попадешь к хозяину, а не в лагерь, то все равно будешь на положении раба. Иного отношения не ждали, видели, как здесь к местным относятся, но на родине все же проще, чем в чужом краю. Вспоминает Любовь Корнеевна Авдеенко: «Были девушки, которые, чтобы не угнали в Германию, гуляли с немцами. Им потом, когда пришли наши, за предательство дали по 10 лет лагерей, но они отсидели, живут себе благополучно до сих пор. А те, которых угоняли, многие погибли в концлагерях. Одну чуть не убил ее дед за то, что гуляла с немцами. Она от позора уехала в Краснодарский край к деду, а он узнал и чуть ее не придушил, родные отняли и прогнали – езжай, от греха, откуда приехала. Она вернулась обратно, и тут ее посадили». Мы расспрашивали, а не могло ли возникнуть настоящей любви, ведь все же люди. Но наши очевидцы говорят, что у таких девушек ухажеры сменялись, когда один уезжал в отпуск, или на фронт, или еще куда-нибудь, то сразу новый находился. Какая уж тут любовь!

Вспоминает Мария Васильевна Волощукова: «Была учительница немецкого языка, немцы заставили ее быть переводчицей. Потом, когда наши узнали, что она на немцев работала, ее расстреляли. Это было сразу после освобождения». Иногда люди не могли отказать не столько немцам, как своим же односельчанам, когда их выбирали старостами. Вспоминает Иван Григорьевич Столбовский: «Немцы захватят село, соберут людей и заставят выбрать старосту. И вот выбрали Беликова в Петровке. Беликова вызывают в комендатуру и заставляют отчитываться. Он, как только его избрали старостой, пораздавал колхозное добро людям, чтобы не досталось немцам. Когда его в комендатуру вызывали, он не знал, вернется домой или нет, поэтому меня с собой брал, чтобы я рассказал родным, если его не выпустят. Каждый раз как в последний к немцам шел. Когда наши пришли, он с котомкой пришел к нам:

– Где тут штаб, я пришел сдаться сам, потому что был старостой, чтобы меня не искали.

Его забрали, но где он, я не знаю. Не слышал, чтобы он сидел. У него сыны были большими офицерами в нашей армии».

Но были и случаи прямого предательства. Вспоминает Антонина Алексеевна Ниценко: «В августе 1942 под Ротовкой упал наш самолет, а летчику удалось спастись в кукурузе. Люди его прятали, а выдала одна дивчина с Таганрогской улицы. Его немцы куда-то увезли. Так когда наши пришли, ей дали 25 лет лагерей». Все рассказы оканчиваются именно так – предателей ждет возмездие. Может быть, здесь желание справедливого конца, как в детской сказке, может быть, какое-то назидание нам от людей, столько переживших: даже минутная слабость в такие непростые времена будет наказана, а уж о предателях и говорить нечего! Их возмездие должно настигать везде, суд должен быть скорым и справедливым! Здесь мы узнали, что многие люди старшего возраста поддерживают до сих пор репрессии по отношению к предателям, считая, что Сталин был прав в жестком, даже жестоком наказании их.

Больше всего жители, рассказывая о предателях, говорили о казаках, служивших немцам. Мы видели, что здесь смешалось все: и давние притеснения иногородних на Дону, какими считали жителей нашего района – не казаков, и казачья надменность, и усердная служба оккупантам. Казаки в нашей местности патрулировали дороги. Вспоминает Лидия Николаевна Шаталова: «Мать вышла замуж перед самой войной в село Троицкое. Я жила у бабушки в Матвеевом Кургане. Меня возили на бричке туда-сюда всю войну. Самое страшное при поездке было нарваться на казачий полицейский пост. Служили там старые казаки, не годные для строя, но очень злые. Они могли убить ни за что, всегда устраивали обыск в вещах, кидали на дорогу детские мои вещички и заставляли подбирать из пыли и грязи. Но при немцах вели себя лучше. Бабушка, когда видела, что полицаи-казаки с немцами вместе, говорила: „Слава Богу, казаки вместе с немцами, даст Бог, уцелеем“».

О том, что происходило теперь на фронте, в стране жители не знали. Радиоприемники конфисковали еще в начале войны советские власти. Было разрешено только слушать радио по трансляции, но в оккупации оно не работало. Новости, которые печатались в немецких листовках, считали лживыми. Поэтому ловили любые слухи о событиях на фронте, самые невероятные, лишь бы они отличались от немецких листовок.

Наше внимание привлекли рассказы о румынах. Массы румын прошли через наши края сначала вместе с немцами на Сталинград, а потом были первыми вестниками того, что не все у врага ладно на фронте, раз союзники покидают его, да еще в таком виде. Вспоминает Антонина Алексеевна Ниценко: «Румыны в основном в кавалерии служили. Были очень красивыми, когда на фронт ехали. Усы, завитые в кольца, какие-то нашивки золотые на мундирах, лошади гарцуют с подрезанными хвостами. А обратно пошли зимой, бросили фронт под Сталинградом. Сопливые, в обмотках, грязные, вшивые. Немцы их били прикладами, потому что они пытались залезть в вагоны, чтобы уехать на запад. Гитлер их обманул: обещал отдать Украину под дачи офицерам, а потом отказался, вот они и пошли с фронта, подкузьмили Гитлеру!» Конечно, не совсем точно передает Антонина Алексеевна причины бегства румын с фронта. Поражение под Сталинградом было таким явным, что союзники поняли: это начало конца гитлеровской Германии. Румыны первые бросили фронт, еще до наступления Нового года. Иван Петрович Журенко рассказывает со слов своей матери: «Когда первые румыны стали уходить из-под Сталинграда, не дожидаясь января 1943 года, их тут встретили немцы и в Соленой балке расстреляли около 200 человек. Их никто не хоронил, долго еще кости находили в балке». Зима 1942/43 года в отличие от прошлой, слякотной, была морозной и снежной. В наших южных краях заметало так, что иногда утром выходили через лаз в потолке на чердак и только потом могли откопать дверь от снега. А каково такой ночью в степи? Приходилось на постой проситься к жителям. Надежда Ивановна Панченко рассказывает: «Румын мы не боялись, хотя добро от них стерегли. Они очень боялись немцев, и стоило им сказать: „Комендант“, как они начинали вести себя прилично. Стучали, когда просились на постой. Мой маленький племянник, который только начал говорить, показывал: „То, то?“ (кто, кто? – и стучит в дверь), „Мыны, мыныа (румыны, румыны)“». Однако, когда их было много, с хозяевами они не очень церемонились.

В нашей школе немцы открыли госпиталь. Раненых из-под Сталинграда было очень много. Часть из них умирала. Немцы для всех делали гробы, просто так не хоронили. Умерших офицеров старших чинов отправляли в Германию. Целые эшелоны с гробами видели люди: оттуда с пустыми гробами, туда – с мертвыми. Рядом со школой, по свидетельствам очевидцев, было 250–300 немецких могил. Их потом, когда пришли наши, выкопали и вывезли на скотомогильник. Несколько подвод было доверху груженных, и не один раз они вывозили трупы, ездили по поселку туда и обратно. Гробы использовали на растопку. И вновь оказывается, что мы живем на могилах – пусть и врагов, но людей. И, кстати, жителям, пережившим весь ужас оккупации, вовсе не понравилось извлечение мертвых из могил, все они говорили, что напрасно прах потревожили, мстить мертвым нехорошо.

Немцы, жившие на постое в Матвеевом Кургане, стали готовиться к отступлению. Было ясно, что фронт опять приближается. Участились бомбежки, жители снова надолго переселились в подвалы. Вспоминает Раиса Степановна Горбаткова: «Опять в 1943 году при отступлении немцы стали все жечь. Дома обливали керосином, зажигали изнутри, разбивали окна и кидали туда факелы. Пелагея Соседкина как раз рожала в то время, когда с двух сторон подожгли ее дом. Люди помогли ее вытащить, а она страшно кричала, не понять от чего, от пожара или от родов. Родился мальчик Виктор, но его уже нет, умер взрослым». О том, что опять специальная команда жгла уцелевшие дома, вспоминают и другие свидетели. Причем на этот раз они зажигали дома изнутри, спасти его от пожара было уже нельзя, громили каждый уцелевший дом.

Многие немцы, которые здесь стояли долго, понимали, что уже с хозяевами не встретятся. Вспоминает Моисеенко Виктор Матвеевич: «У нас был какой-то штаб. И адъютант молоденький любил с мамой беседовать. Когда они отступали, он заскочил к нам:

– Мама, скоро твой брат придет. Гитлер Сталинград капут!»

Период оккупации лег тяжелым пятном на биографии старшего поколения. Правды о том, как здесь жили оставленные во власти врага люди, руководители страны знать не хотели, подозревая, наоборот, всех своих граждан в предательстве. Потому так мало награжденных в нашем районе медалями «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» или «За оборону Кавказа», так мало отмеченных какими-то наградами. А между тем они были, как мы убедились, настоящими фронтовиками, не входящими ни в какие списки. Но эти фронтовики не могут надеть ордена ни на какие праздники.

МАТВЕЕВ КУРГАН НА ЛИНИИ МИУС-ФРОНТА 17 ФЕВРАЛЯ – 29 АВГУСТА 1943 ГОДА