Оренбург – город с богатой историей.
В степях Оренбуржья и в отрогах Уральских гор есть залежи медной руды, железа и никеля. Уже в 1937 году возле областного городка Бугуруслана обнаруживают нефть и начинается разработка этого месторождения.
Природа Оренбурга притягивала к себе многих выдающихся людей. Осенью 1833 года там побывал великий поэт А. С. Пушкин с целью изучения истории Пугачёвского бунта. В Оренбурге проходят детские годы Г. Р. Державина и А. И. Куприна. Большую часть своих трудов В. И. Даль создаёт в Оренбурге.
В 1876 г. великий русский писатель Л. Н. Толстой задумывает сочинение, связанное с Оренбуржьем.
В деревне Мустафино Оренбургской области родился Герой Советского Союза, известный поэт Муса Джалиль, там создал он свои первые стихи.
С Оренбургом также связаны имена прославленного русского путешественника Н. М. Пржевальского и известного немецкого натуралиста А. Гумбольдта.
Что касается театрального искусства, так или иначе имена звёзд татарской сцены впервые прозвучали в Оренбурге, и только после открытия театра в Казани они стали один за другим переезжать в Казань.
Музыкальная жизнь Оренбурга связана также со знаменитостями: в 1921 году директором Восточной музыкальной школы какое-то время работал Салих Сайдашев, а Джаудат Файзи и Халима Булатова-Терегулова учились в этой школе[1].
Улицы ночного Оренбурга были довольно спокойны.
Мы, молодёжь из татар, посещали клуб имени Ленина в центре города. По возвращению расходились кто куда. За многие годы нам не приходилось слышать, чтобы при этом хоть кого-то остановили или напугали. Поэтому, в какой бы поздний час не приходилось возвращаться с вечеринки, где я играл на гармони, всегда шёл домой.
Однажды меня пригласили в Фарштад, один из слободских районов Оренбурга, играть на свадьбе у кожевенника Султана. Гости, веселившиеся до полуночи, стали понемногу расходиться. Поскольку я был с гармонью, мне предложили переночевать. Не имея привычки ночевать у чужих, я решил идти домой. Угощали на славу, стол был богатый. Иду себе в хорошем настроении. Вдруг так крепко ударили меня по лбу, что в одну секунду в моём мозгу пронеслась туча мыслей: «Вот что значит не послушаться умных людей…, гармонь отберут, надо прекратить ходить по ночам». Сколько просидел я на корточках, не знаю, вздрогнув от утренней свежести, открыл глаза. Хочу понять, что такое огромное стоит передо мной. Понемногу сознание стало проясняться – вижу перед собой высокий сдвоенный столб. Никто меня не ударил, я сам хлопнулся лбом об столб. В предрассветных сумерках разглядел – моя гармонь лежит тут же под ногами.
Когда я рос, мы не пользовались городским транспортом. Во-первых, не хватало денег на проезд, во-вторых, автобусы ходили нерегулярно. Народ привык ходить пешком. Бывало пойдёшь на базар или на Урал искупаться, пока дойдёшь обратно, от солнцепёка мозги закипали.
То, что климат Оренбурга был суров, это верно: летом 35–40 градусов жары, зимой 35–40 градусов холода. Строения (дома) невысокие, передохнуть летом, укрывшись в тени, негде. Питьевой воды в городе не хватало. Водоканал то работает плохо, то вовсе не работает. Остановишься передохнуть и напиться воды, погремишь ручкой колонки, а воды и капли не выжмешь, воду подают только ночью, весь народ ночи напролёт воду запасает. В Оренбурге засуха, вдоль улиц горячий ветер веет. Если ветер усилится, песчаную бурю несёт, она поднимается до высоты десяти-двенадцатиэтажного дома.
С одной стороны город омывает Урал-река, с другой – река Сакмар. Урал и Сакмар – быстрые реки. На середину реки заплывать нельзя из-за страха утонуть – течение так и норовит унести. Как-то я уже тонул в Урале, ладно мой родной брат Рустем сумел меня спасти.
Дом наш стоит на краю города. Когда попадаешь в центр, там много исторических мест. Это засвидетельствовано в повести Пушкина «Капитанская дочка»… Рядом с памятником Ленина – пушкинская беседка. Дом, где жил Тарас Шевченко. Крепость пугачёвских времён и многое другое.
На выходе к берегам реки Урал начинается Азия. У нас была такая шутка: вместо того чтобы сказать «Ходили на Урал купаться», говорили: «Мы в Азию сходили».
Родители происхождением были из деревни Каргалы, что находится в 18 километрах к северу от Оренбурга. К моему отроческому возрасту Каргалы была известна своими каменными строениями. Мечети, дома, подвалы – из камня. Эти здания построены ещё до революции – низ из камня, а верх из твёрдого дерева. Превратив их в жилые помещения, народ влачил нищенское существование. С началом Великой Отечественной войны стало ещё тяжелее. Колхозы слабые, народ работал без особой охоты. Большая часть народа разбежалась из деревни, у оставшихся на душе – горе и тоска. Лампочки Ильича появились только после войны.
В летние каникулы деваться некуда. Поскольку в семье нет ни одного человека, работающего на государственном предприятии, путёвку в пионерлагерь получить неоткуда. Вот и приходилось каждое лето ездить в эту самую Каргалу. Хоть я ещё был довольно мал, всё же мне было стыдно в столь тяжёлые времена сидеть «гостем» на чужой шее. Однако что делать?
На душе становилось так скверно, что, одолев пешком расстояние в 18 километров, я возвращался домой. И снова эти улицы в песчаных бурях, опалённая солнцем, засохшая трава лебеды. И возвращался я после каникул в школу больше чем когда-либо уставшим и похудевшим.
Лето 1943 года. Сижу на завалинке у родственников в Каргале, играю на гармони. Гонят домой стадо, погрузившись на телеги, возвращаются колхозники. В один из таких вечеров потихоньку возле меня собрался народ. Председатель колхоза дядя Вагиз Мулюков (однофамилец) постоял, немного послушав, и предложил, мол, с завтрашнего дня выходи играть на гармони в бригаду, будем трудодни писать. Меня зачислили на работу конюхом, я должен был поднимать настроение работающих, играя на гармони. Таким образом, я стал колхозным гармонистом. Время военное, в бригаде только женщины и дети. В обеденный перерыв играю. Тут тебе и поют, и плачут. Вечером молодёжь не возвращается в село. С гармонью им весело. Затевают вечерние игры.
Осенью, когда отоваривались трудодни, мама сходила в деревню и принесла начисленные мне продукты. Так закончилось моё детство.
В тот год среди пяти колхозов, имевшихся в Каргалы, колхоз «Чулпан», где я работал, оказался в числе передовых. Даже в самые жестокие военные годы гармонь была любимым инструментом в народе, песни и пляски под гармонь поднимали настроение людей.
В Оренбурге, в отдельных домах, постоянно проводились вечеринки, даже свадьбы игрались. На многие из них в качестве гармониста приглашают меня: игра на гармони становится моим ремеслом. Чем больше я играл, тем больше совершенствовалась моя техника игры. Плясунов много, а играющий я один.
И всё же я не чувствовал усталости. Много играя, я со временем стал исполнять не только то, что просили или заказывали, да и сам заводился, играл с большой охотой. Стоило начать играть, как меня охватывали воодушевление и задор.
Когда застолье только начиналось, меня слушали с восхищением, не сводя с меня глаз. Полагаю, это была сольная часть моего выступления. Затем поодиночке присоединялись ко мне, начинали петь все вместе, это уже был большой одноголосный хор. Стоило мне выйти на свежий воздух, чтобы немного отдышаться, меня тут же звали обратно.
Когда на таких застольях мне в руки попадалась хорошая гармонь, я так вдохновлялся, что не выпускал её из рук.
Сегодняшним умом я могу объяснить те обстоятельства. Вдохновляющие моменты были связаны с желанием исполнителя найти, услышать, усвоить новые тембры, а страстность, увлечённость указывали на вдохновение гармониста-исполнителя. Количество приглашений со временем возросло до такой степени, что мне эти выступления стали надоедать, и ходить на них желание пропало, так как тембральное однообразие в исполнительской манере стали притуплять мой слух.
Желающие пригласить обращаются к моей матушке, мама начинает увещевать: «Иди, мой хороший, и в гостях побываешь, и деньги будут не лишними». Не послушаться матери невозможно, иду, играю.
Весь фольклор Оренбуржья, хранящийся в памяти народной, мною освоен, сыгран, ни одной незнакомой мне мелодии не осталось. Некоторые из мелодий мне не нравятся, во время игры они наводят тоску. Я думал, что от многократного повторения музыка теряла новизну.
Каких только гармонистов нет среди народа?! Меня же их игра вовсе не удовлетворяла. Когда их слушаешь, тоска берёт. Если я появлялся там, где играли на гармони, музыка умолкала; гармонисты, стесняясь играть при мне, друг другу шёпотом говорили, вон, мол, Бату пришёл. В те годы я уже был молодым музыкантом, освоившим гармонь до такой степени, что на этом деле собаку съел.
Тогда я взял в руки скрипку. Начал самостоятельно играть и однажды превратился в скрипача Бату. Возможно, я бы и не сумел освоить скрипку, да мандолина помогла. Я неплохо играл на мандолине. Сходство аппликатур мандолины и скрипки облегчало моё обучение.
Когда исход Великой Отечественной войны определился в нашу пользу, жизнь в городе несколько облегчилась.
В 1944–1945 годах в Клубе железнодорожников организовался самодеятельный театральный коллектив. Руководителем стал Махмут Нафеевич Саттаров (Тупикский). К слову, режиссёр был коммунистом и настоящим воспитателем. Творческую деятельность он начинал с оставшимися в Оренбурге от труппы первого театра известными артистами Р. Кушловской, Ф. Камаловой, Ф. Ильской, Х. Абжалиловым. Перечисленные выше актёры уехали из Оренбурга в Казань и стали там прославленными звёздами татарской сцены. А Махмут Саттаров остался, сохранив верность родному краю.
Наш драматический коллектив поставил на сцене много пьес татарских писателей: «Первое представление» Г. Камала, «Галиябану», «Милая возлюбленная», «Белый калфак» М. Файзи, «Подёнщик Ахмет и его красивая жена» М. Амира, «Хаджи эфенде женится» Ш. Камала и др.
Вместе с исполнением отдельных ролей я обеспечивал музыкальное сопровождение спектаклей, играя на разных инструментах из-за кулис. Музыкально-концертная часть нашего самодеятельного коллектива была достаточно сильной. Концерты состояли из двух отделений, потому что желающих в них участвовать было много, программа составлялась обширная. На музыкальных инструментах исполнялись татарские и башкирские мелодии.
Однажды, объединившись 5–6 человек, мы создали ансамбль. Это исходило из моего старания создать нечто похожее на оркестр, найти новые тембральные звучания. Руководить, учить некому, поэтому играем мелодию все вместе и в одной тональности. Публика принимает хорошо, но я не чувствую удовлетворения. Почему так?
Вот слушаешь радио, мелодия растёт, потом угасает, затем вновь возникает, сменяясь другой мелодией. А мы так играть не можем, нас обучить некому, да и репертуар наш беден. На одних народных мелодиях далеко не уедешь, хотя и требуют они большого исполнительского мастерства. Надо искать вообще другую музыку, так дело не пойдёт, не сдвинется с места.
Для игры в ансамбле я придумал фокстрот (так как нотной грамотой не владел, придуманную мелодию записать не смог). Фокстрот сыграли. Вышло довольно красиво. Но как разделить оркестр на разные голоса? Теперь я всё время стал думать об этом.
При первом выходе на сцену я играл сначала на скрипке, мандолине, концертных гармониках, а завершал концерт игрой на саратовской гармони. Публика довольна, буря аплодисментов. Нас приглашают с концертами в госпитали к раненым воинам. По Оренбургскому радио выступаем.
Когда закончилась война, нас послали на вокзал на встречу фронтовиков. Помню, долго играл я татарские и русские мелодии. До прихода поезда встречающие женщины пели и плясали на платформе. Затем духовой оркестр заиграл марш.
Зная о моём увлечении разными музыкальными инструментами, меня пригласили заведующим музыкальной частью в Татарский передвижной драматический театр (1946–1948 гг.).
Танцы в коллективе ставила Галия Ишбулатова. Танцы были на одну, две, четыре и восемь пар. От этих танцев так и веяло энергией, темпераментом.
Я очень скоро понял – одно дело самому играть на сцене и совсем другое – руководить музыкальной частью большого коллектива. Зимой и летом кочуем из одной деревни в другую на бычьих упряжках. Зимы студёные… «И что это я терплю такие бедствия? Как должен я расти, если хочу стать музыкантом, в таких условиях?» – задумываюсь я. На душе тревожно. «Надо уходить, надо учиться. Вообще в жизни должно быть что-то новое и произойти какие-то изменения», – примерно такие мысли бередят мою душу.
В эти годы театры оказались в тяжёлом положении. Государство урезало статью дотаций из бюджета. Наш театр сократил половину состава, под сокращение попал и я…
Поехал в Казань с целью поступить в Казанское театральное училище. В доме № 4 на улице Жуковского на первом этаже находилось музыкальное училище, этажом выше – театральное. Директор – Саид Булатов, педагоги – Кашифа Тумашева, Габдулла Шамуков, Хусаин Уразиков и др. Надо сдавать экзамены. Вступительный экзамен должен состояться в вестибюле Академического театра. За роялем – Рокия Ибрагимова. На подоконнике сидит Салих-ага Сайдашев. Он в приёмных экзаменах не участвует. А я не могу отвести от него глаз. Вот, оказывается, какой он, Салих Сайдашев! У нас ни один концерт не проходил без его песен.
У меня снова смута на душе. «Для чего мне это театральное училище?» – терзают меня сомнения. В помещении училища со всех сторон на тебя обрушивается масса звуков: доносящиеся из разных комнат звуки скрипок, вокальные упражнения, гаммы. Сливаясь вместе, они приобретают какую-то волшебную силу. Я ведь хочу стать музыкантом! Хотя и приняли меня в театральное училище, но общежития-то нет, жить негде.
Последние дни августа. Я начал голодать. Стипендия только с начала октября выплачивается. Значит, надо жить ещё полтора месяца, а денег нет. Если я сейчас же не уеду домой, придётся нищенствовать. Хожу с такими мыслями. В тот день в зале Академического театра произошло удивительное событие. В дневное время зал пуст, оркестр собирается на репетицию. Только заиграли – со мной будто что-то произошло. Что это за музыка? Какая новизна, какая сила, что за волшебные звуки? Именно такую музыку мечтал я услышать! Никогда подобной страстной, мелодичной музыки я не слышал! Начинают флейты. Других не помню. Но флейтиста крепко запомнил. К оркестру присоединяется хор, красивый молодой дирижёр даёт хору пояснения.
О проекте
О подписке