Книга издана при финансовой поддержке и техническом содействии фирмы «АКСОИД» города Барнаула (директор – Игорь Анатольевич Афонин)

Инициатор проекта —

Николай Сергеевич Байбуза

© Коллектив авторов, 2025

Предисловие редактора

В сборник вошла короткая проза писателей, публиковавшихся в течение последних десяти (2015–2024) очень не простых лет на страницах литературного журнала «Алтай». Кроме того, Алтай объединяет этих литераторов географически: они родились, жили, а многие по сей день живут в Алтайском крае или Республике Алтай.

Под одной обложкой собраны лучшие произведения авторов, среди которых есть писатели так называемой старой советской школы и есть молодая генерация, чей творческий метод складывался в недавнее время: нулевые – десятые годы XXI века. Разница между их появлением на свет – полвека и больше, как следствие – колоссальный разрыв в жизненном опыте. Самый старший из ныне здравствующих участников этого издания приближается к 80-летнему рубежу, самой молодой – нет 30. Все они люди, как правило, сильных темпераментов и цельных, самобытно выработанных мировоззрений, часто – разнополярных, что вполне естественно.

Однако темы, к которым обращаются писатели разного склада и разного возраста, неотступно наследуют традиции русской литературы. Как это было во все времена, наши современники пишут о детстве (счастливом и тяжелом), о маме, об отце. Герои (как и авторы) проходят сквозь слом социальных эпох, а испытания выпадают им извечные – любовью, предательством, старостью, смертью.

В сборник входят рассказы остросоциального, духовно-нравственного, лирического звучания, но все они лежат в русле давнего понимания литературы как человековедения.

Лариса Вигандт

Анатолий Кирилин
(1947–2024)

Анатолий Владимирович Кирилин родился в Барнауле. В 1980-м дебютировал с рассказом «Костяника в сентябре» на страницах газеты «Алтайская правда». В 1988 году стал членом Союза писателей СССР. С 2012 по 2020 год являлся руководителем Алтайской краевой общественной организации «Союз писателей России». Лауреат нескольких краевых и российских литературных премий. Автор более десятка книг, в которые вошли рассказы, повести, романы, публицистика.

Шествие фонарей

Дом стоит буквой Г, следующий за ним, если смотреть по главному проспекту, выходит фасадом на этот самый проспект, а за ним – опять буква Г. Все три дома соединены огромными воротами чугунного литья и являют собой квартал от улицы Брестской до Новой. Этот квартал, внутри которого разместились еще четыре пятиэтажных дома, был построен в самой середине двадцатого столетия для работников котельного завода. Красивое место, культурный и административный центр города – и вдруг для завода? Во-первых, во времена застройки место это не было еще ни культурным, ни административным центром, внутри каре, образованного буквами Г, еще лет семь после заселения массива бельмом торчала избушка с огородом, сарайками, коровой – настоящее крестьянское хозяйство. Очевидно, до недавнего времени рядом с ним были такие же усадьбы. Прозорливому гражданину, глядя на то, как выживали бабку с дедом и с их коровой полностью огорожавшие соседи (между прочим, не без потакания властей), стало бы ясно, что победа в войне против городских коров и их хозяев уже в недалеком будущем случится окончательной и бесповоротной. Не так давно успешно воевали фашиста, что нам какие-то коровы! Но… Витька Пологин не был прорицателем хотя бы даже в силу своего возраста и, понятно, незначительной образованности. При чем тут Витька? Да просто он, как и многие его сверстники, постарше, помоложе и совсем взрослые, был одним из новоселов этих прекрасных домов с удобными теплыми квартирами, где были и кухня, и туалет, и даже ванна. Кочегарка под домом с вечной угольной грязью у подъездов, печи с дымоходами в квартирах – это ерунда по сравнению с удобствами. Кстати, печи просуществовали совсем недолго, уступив место электроплиткам и прочим нагревательным приборам.

Через улицу по той же стороне проспекта начинался другой квартал, который тоже был образован похожим каре из нескольких домов. То территория завода «Трансмаш». Неподалеку разместились кварталы моторного завода, комбината химволокна… Иногда юные жители кварталов схватывались друг с другом, бывало, бились до крови. За какие такие блага или места под солнцем – никто сказать не мог. Когда годы спустя у взрослого Пологина спрашивали об этом, он отвечал, без особой, впрочем, убежденности:

– Сытые стали, сила появилась… А с точки зрения биохимии – высвобождение энергии как продукта окисления аминокислот и жирных кислот. Но… без включения головы.

Куда труднее даже для повзрослевшего уже Пологина был вопрос, кто из многочисленной дворовой детворы был сыном начальства, а кто отпрыском простых работяг? Как-то не наблюдалось заметного различия, а может, дети заводского руководства во дворы не выходили? Он начинал вспоминать: у Володьки отец литейщик, у Славки – токарь, у Нинки мать крановая, отца она вообще не видела, у Лехи батя модельщик… Вот Моня… Точно, у него отец инженер! Так Моня опять же первый футболист, забияка и двоечник. Свой!

Квартиры в домах были в основном двухкомнатные, реже – трех- и уж по счету на пальцах руки – директорские, четырехкомнатные. Пологины жили в двухкомнатной, с соседями. Их четверо (он с сестрой и родители) и соседей трое – молодая пара с девочкой-крохой. Дружить не дружили, но уживались как-то, даже не скандалили из-за места на кухне. Всем известно, этого самого места никогда не хватает, если приходится делить его на двух хозяек.

Пологин подрастал и томился отсутствием собственного пространства в квартире. Позднее, накопив разума, он ужаснулся мысли: каково было чувствовать на себе их семейную стадность сестре, которая старше его на шесть лет! И другое со временем стало приходить в голову, особенно когда к его детям начали цепляться всякие болячки. Он и его сверстники были здоровее и способнее к жизни, потому что при первой возможности убегали из дома и большую часть жизни проводили во дворах, находя друзей у баскетбольного кольца, а не в интернете. Но понимание всего этого, как уже было сказано, пришло потом. Годами раньше он выходил на улицу и подолгу смотрел на большие окна (только в этих, директорских, квартирах были такие, трехстворчатые) в третьем этаже. Смотрел и завидовал.

Тогда жизнь была богата на события. Последовательности нынче и не припомнить, но происходило все одно за другим: снесли избушку деда с бабкой, вырыли на месте их усадьбы котлован, а через год снова зарыли и спустя несколько лет на этом месте начали строить спортивную площадку. Перевели дома на центральное отопление, убрав из подвала кочегарку, по двору вдоль всех домов котельного поставили красивые, с украшениями в виде шишечек чугунного литья фонарные столбы и зажгли на них матовые плафоны. Пологин навсегда оставил боты «Прощай, молодость», которые напоминали водолазные бахилы и надевались поверх ботинок. Из удовольствий – металлические баночки с монпансье (редко), пирожки с картошкой у лоточницы на углу (чаще), томатный сок в гастрономе напротив (чаще всего). Питие сока – ритуал: кладешь в черную пластиковую чашку десять копеек, продавщица нацеживает из большущей колбы ярко-красный сок (никому в голову не приходило, что он может быть разбавленным!), ты чайной ложечкой, которую достаешь из стакана с водой, набираешь из другого стакана соль (по вкусу) и не спеша размешиваешь ее. Потом возвращаешь ложечку на место и, отойдя в сторонку, медленно опустошаешь стакан.

Боже! Как давно, вкусно и безыскусно красиво все это было! Да и было ли? Сон!

Двор жил своей жизнью. Послевоенная детвора подрастала, гоняла мяч, жарила на костерках воробьев, сбитых из рогатки, каталась на плоту по водоему, который образовался в котловане на месте дедовой усадьбы. Плот из-за хилости конструкции то и дело распадался на составные части, и юные мореманы оказывались в грязной воде. За подпорченную одежду тогда нещадно пороли. Пологину однажды досталось даже за царапину на новом ботинке. Он понимал – за дело: обуви у всех в семье – по паре на душу населения.

Жизнь менялась к лучшему. Однажды Моня вынес во двор настоящие боксерские перчатки. Они пахли натуральной кожей и мечтами о грядущих победах. Мяч на время был забыт, бойцовские турниры проводились на детсадовской закрытой веранде, когда детишек разбирали родители и территория освобождалась. Однажды в бою с Юркой Терениным Пологин оступился и со всего маху ударился головой об ограждение веранды. Обидно, добро бы нокаут от соперника, а тут… Его увезли на скорой и продержали в больнице больше трех недель. Последствия? Да вроде бы никаких, разве что голова иногда побаливала…

В комплекс зданий котельного завода входит общежитие, самое обыкновенное заводское общежитие, какие в ту пору были у всех крупных предприятий. Потом они перестали выполнять свое назначение, перестраивались изнутри, превращаясь в обычные (иногда и не совсем обычные, смотря кто сколько метров жилплощади ухватит) квартиры. Но это все потом…

Общежитские насельники во дворе почти не появлялись, с работы – на работу, а в выходные – кому футбол на стадионе, кому танцплощадка, пиво и кино. Лишь один общежитский человек водил дружбу с юными дворовыми жителями, Леха Компот. Прозвище свое он получил за то, что на лице его тесно соседствовали шрамы от кулаков, кастетов, ожогов, следы от фурункулов, оспины и еще различные метки непонятного происхождения. Леха был из беспризорников, сидел по малолетке и официально своего койко-места в общежитии не имел, хотя и числился на заводе разнорабочим. Он кочевал по временно свободным углам, все это знали, общежитское начальство в том числе, но никто не возражал: постоялец вел себя тихо, ни у кого ничего в его присутствии не пропадало. Компот был невеликого роста, носил кепку-восьмиклинку, рубахи с воротом не по размеру и мешковатые пиджаки с подвернутыми рукавами. Ясно, что все на нем было с чужого плеча, народ вокруг трудовой и добрый. Леха здорово играл в футбол, во всяком случае, среди дворовой ребятни он, не выделявшийся ростом, казался мастером. Ходил в запасных и на игры заводской команды под названием «Циклон», даже, говорят, как-то гол забил главным соперникам – вагоноре-монтникам. Но чаще гонял мяч во дворе, с мальчишками. Он не обижался на свою кличку, но никто из пологинских сверстников не позволял себе называть его Компотом.

Автобус седьмого маршрута подъезжал к остановке «Кинотеатр "Россия"», это рядом с домами котельного.

– Бл…! – тихо, но отчетливо произнесла молодая женщина интеллигентного вида, в очках.

– Что? – вслух удивился крупный мужчина, фигурой похожий на борца.

– Сумочка! – так же тихо и гневно отозвалась женщина.

Пассажир-борец отреагировал мгновенно, выхватив из толпы тщедушного человечка. Со спины подросток, а лицо пожившего уже гражданина, видавшего виды.

– Я тебе говорил, чтобы ты в этот автобус не садился? – вопрошал борец, сдавливая могучей рукой шею воришки.

К тому со всех сторон тянулись руки – поучаствовать, но теснота была такая, что добраться до него никто не сумел, все только мешали друг другу. Карманник не сопротивлялся, он как бы обвис, сделался еще щуплее, казалось, жалкое тельце вот-вот выпадет из своего пиджака. Глаза его вопреки ситуации не выражали ничего. Не оторопь в них, не отрешенность, самое настоящее, химически чистое ни-че-го.

Потискав вора в своих железных объятиях, мощный пассажир забрал сумочку, подтолкнул его к открывшейся двери и предложил стоявшим у входа:

– Выпишите ему торца!

Кто-то пнул, да неловко, неумело, опять же из-за тесноты не размахнуться было. Карманник устоял на ногах и побежал в сторону дворов. Как бы не очень-то и торопясь. «Правильно соображает, – отметил наблюдавший эту сцену со ступенек заднего крыльца кинотеатра Леха Компот, – никто из толпы не погонится».

– А-а-а! – донеслось от остановки. – Кошелек!

Это кричала уже другая женщина, постарше. Очевидно, она обнаружила пропажу, выйдя на остановке. Стало быть, шустряк успел обработать не одну пассажирку. Автобус вздохнул дверями и пошел себе, оставив женщину плакать в одиночестве. Леха соскочил с крыльца и ловкой подсечкой сбил карманника с ног, придавил к земле.

– Гони лопатник!

Тот снизу посмотрел на Леху и сразу все понял. Так, с полувзгляда, могут понимать друг друга те, кто прошел одну и ту же школу жизни. Им сразу становится ясным, кто кому должен подчиниться. Карманник молча протянул кошелек и пошел, отряхиваясь на ходу.

– Сегодня не твой день! – буркнул вслед Леха.

На остановке он сделал вид, будто поднял что-то из-за урны для использованных билетов.

– Не вы обронили?

Женщина остолбенела в счастливом недоумении, забыла поблагодарить Леху, а он и не стал дожидаться.

Возле общежития, как всегда, копались в мусорных ящиках придурочные сестры-двойняшки. Лет им было по двадцать, может, чуть меньше или больше, у дурочек сразу не разберешь. Всегда одинаково грязные, все в прыщах, волдырях и царапинах, они изъяснялись только матом. Глаголы, существительные, прилагательные – это само собой, но они умудрялись облечь в матюги и союзы, и всякие прочие служебные части речи. Это так, в мирном обмене мнениями друг с другом. Но если, не приведи бог, кто-нибудь обратится к ним или, хуже того, сделает замечание, начнется такое!..

– Здорово, сестренки! – весело приветствует парочку Леха Компот, а случайно оказавшиеся в это время во дворе знают: провоцирует!

Пауза. Взгляд поверх кучи мусора.

– Ах ты, с…, б…, п…, х…, ю!..

«А на Ю-то что может быть?» – поинтересуется непросвещенный. Ответ такой: «Это авторская находка сестер, так сказать, эксклюзив».

– Вот это музыка! – восхищается Леха, наслушавшийся и насмотревшийся на зоне всякого.

Сестра Пологина была на шесть лет старше его, родилась в блокадном Ленинграде и была привезена сюда вместе с другими освобожденными из блокады и с оборудованием завода. Когда она после десятилетки поступила в техникум, брат ходил в шестой класс. К тому времени соседей уже отселили, и Пологины распоряжались всей двухкомнатной квартирой. Детям от того радости прибыло немного, потому что им досталась комната с общим столом, мало того, здесь же помещался телевизор, который по вечерам приходили смотреть полподъезда. В общем, никакой отдельной жизни ни ему, ни сестре. Она, взрослеющая, имела право отсутствовать дома допоздна, а то и вообще оставалась ночевать у подруг. Водилась она с серьезными ребятами: один известный в городе боксер, два футболиста, но больше других Пологина занимал москвич, по словам сестры, сосланный сюда за тунеядство. Она же поведала, что Анатолий (так звали москвича) – сын директора киностудии имени Горького, и это он, папаша, скорее всего, поспособствовал отправке сынка в Сибирь, на перевоспитание. Кто кого в далеком сибирском городке воспитывал-перевоспитывал – вопрос, во всяком случае, проспект утюжили, прибывая числом день ото дня, местные ребята с прическами-коками, в алых рубахах апаш, брюках-дудочках и приталенных клетчатых пиджаках, все точь-в-точь как у отпрыска киномагната. Пологин таскал у сестры полупрозрачные пленки с костями и, кучкуясь с друзьями из двора в отсутствие родителей на квартире у Мони, слушал на радиоле «Рекорд» буги-вуги и рок-н-ролл. Помимо просто друзей у сестры был настоящий ухажер, мастер спорта, член сборной страны по прыжкам с барьерами. Он носил очки и вообще больше походил на заучившегося студента, никак не на спортсмена, да и звали его как-то не по-спортивному – Всеволод. Пологин не испытывал к нему никакой симпатии (то ли дело Толян из Москвы!) и однажды во дворе крикнул в спину тому: «Сева-дрищ!» Убежать от этого долговязого, думал Пологин, легко, но тот настиг удирающего в три прыжка. Подержал за шиворот, усмехнулся и зашагал прочь. Как ни быстр был Пологин, как ни уверен в своей быстроте, преодолеть полста метров в несколько секунд – что-то небывалое! И вправду мастер!

Потом у сестры был инженер с химкомбината (к тому времени она окончила техникум и распределилась на этот самый комбинат), шустрый крепыш маленького роста, вместе с которым они ездили агитбригадой по краю, ставили концерты перед тружениками села. Инженер был до того мал ростом, что олень на капоте его «Волги» смотрел ему в подбородок. Наверно, по его мнению, крупные предметы обихода компенсировали мелкий вид хозяина: «Волга», большая машина, редко у кого в то время бывшая в частном владении, пес его, огромный черный дог, если стоял рядом, мог положить голову хозяину на плечо. При всех шутках-прибаутках (он, сказывали, на сцене исполнял обязанности конферансье) Виссарион (замена Всеволоду достойная!), судя по всему, на комбинате был ценным специалистом и часто ездил за границу. Из одной такой поездки он привез старшему Пологину непомерного объема бутыль виски, а малому кока-колу, пачку сигарет «Филип Моррис» в пластиковой коробке и болоньевый плащ, который убирался в чехольчик размером с ладошку.

Через некоторое время Виссариона отправили на строительство химического комбината в одну из соседних с Москвой областей, с ним отбыла и сестра. Вскоре у них там родилась дочь, и пологинские родители загрустили: вот где-то далеко сладкий цветочек, внучечка, а что им в этом чужом сибирском городе? Меньшой скоро школу закончит – и поминай как звали…

Школа досаждала обилием обязанностей, хотя среди изучаемых наук были для Пологина вполне сносные. Физика и биология.

– Нет, ты мне толком объясни, куда убегают электроны, – приставала сестра, вечная троечница, странно попавшая в химический техникум, не дотягивая по химии в школе и на тройку.

– Еще не проходили! – бурчал Пологин и принимался листать учебник в нечитаных местах.

Биологию преподавала редкая дура. Это заключение – не открытие Пологина, это знали все. Муж ее был большим начальником в городе, она всегда одевалась как на выход, несла себя с гордостью и достоинством, голову держала прямо и неподвижно, будто там, на самой вершине прически, возлежало что-то чрезмерно ценное, к примеру, бумаги, приносимые поутру мужу на подпись. Обсуждение причесок – это незыблемая часть урока, бывает, что разговор о них заходит не в самом начале, но это неважно. Французский пучок, ракушка, гламурный уличный шик – других названий Пологин не запомнил, но зато уяснил (со слов, понятное дело, биологини), что потратить полночи на постижение теории относительности Альберта Эйнштейна – это ни в какие ворота. Любили во время уроков биологии поговорить на отвлеченные темы.