Зимний отпуск

Владимиру Соковикову

 
В общий вагон,
в жёсткий вагон
Юг подтолкнул,
и об перрон хрястнул арбуз под ноги мне.
Там, за Уралом,
снегом забит мой Барнаул.
И без даров рады мне там будут вполне.
 
 
Поезд стучит:
– Ты и не ждан, ты и не зван.
Кто ты такой? Кто ты такой? Ты без даров!
Дед – мой сосед – мне протянул полный стакан:
– Ты – сибиряк, я – сибиряк,
будь же здоров!
Поезд стучит:
– Вам в Магадан! – тосту вдогон.
– Что-то у власти, – дед говорит, – сбился прицел.
Ты не торгаш?
– Дед, да ты что?
Общий вагон.
 
 
Где-то в Москве, в тусклом Кремле Ельцин храпел.
 
 
– Восемь атак. За день всего.
Слышишь, сынок?
Там, подо Ржевом…
Ну а теперь кто я такой?
– Вы бы потише, – наш проводник хмуро изрёк.
– Шёл бы ты, а! Вымой стакан, слышишь, герой?
 
 
Поезд стучит: «Где Вечный Жид? Где Вечный Жид?»
 
 
Мысли черны, словно к родне прошусь на постой.
Верная сука, Найда, кавказка, мелко дрожит.
Найда, не бойся, шапкой не станет мех твой густой.
Шапки не шью, да и корон не золочу.
Книги люблю, с громом квадриг, с хрустом ковриг.
Рано родне в память мою ставить свечу —
слышно ещё и волчий вой, и птичий крик.
Не за дары в чёрные дни ворон орёт.
Не за дары я за Урал гнал поезда.
Шапку об пол: «Здравствуй, родня!
Вот он я, вот!»
Жиром заплыть в тёплых краях – много ль труда?
Что же, встречай горькой усмешкой сына, отец.
 
 
Авель в горах, Каин в песках – нам не родня.
Не научился шкуры снимать с глупых овец.
Ставить капканы, петли вязать – не для меня.
Где же мой ковш с мёртвой водой или живой?
Мёртвой напьюсь, если живой нет про запас.
Мама, не плачь, не обогреть землю слезой.
Это – по мне, это – до дна, это – как раз.
 
 
…Мало домов среди домов,
где не хрипят —
я не стесню, я на земле не навсегда.
Мало людей среди людей,
где не велят
в ночь уходить —
снег повалил – и ни следа…
 

Голос из детства

 
– Сынок, рубашку не порви!
Сынок, да ты же весь в крови!
В чём ты пойдёшь на именины?
 
 
А сын уткнулся ей в плечо —
на белом красное, ещё
не кровь пока,
а сок малины.
 

Гуляние в степях

Бронтою

 
Молчат сарматские курганы.
В них мудрецы и великаны:
в глазах песок, в спине копьё.
Что может слово здесь моё?
 
 
Похороню я день вчерашний.
Останутся леса и пашни,
жнивьё, и сверху – вороньё.
Что может слово здесь моё?
 
 
Всё злей и злей слова свободы,
в крови границы и народы —
по‑русски говорит зверьё.
Что может слово здесь моё?
 
 
Останутся и стаи волчьи,
останутся и своры гончьи —
в цене животное чутьё.
Что может слово здесь моё?
 
 
Где храмы небо подпирали —
ларьки пивные гордо встали.
Поэтов учит жить ворьё.
Что может слово здесь моё?
 
 
А может, смехотворны сами, —
о Хаме говоря стихами?
И если стыд и честь – старьё,
что может слово здесь моё?
 
 
…Не назову Россию сукой,
я не в ладах с такой наукой.
Я в воздух разряжу ружьё.
Что может слово здесь моё?
 

Родословная

 
От ключицы до седла
шёл клинок наискосок.
Родословная текла
с конской гривы на песок.
Кто тебя, моя родня,
резал, рвал, топтал и жёг?
Смотрит ворон на меня,
вперил огненный зрачок.
 
 
Пуля-дура не права.
Сабля острая слепа.
Где, когда, что за трава
обсосала черепа?
Не носить мне дым папах —
в этом нет моей вины,
придавил Чумацкий Шлях
колесом большой луны.
 
 
Дай, Полтава, мне тепла,
смой дорог далёких грязь!
Родословная текла,
да в Сибири запеклась…
 

Владимир Башунов
(1946–2005)

Владимир Мефодьевич Башунов родился в пос. Знаменка Турочакского района Горно-Алтайской автономной области. Первое стихотворение опубликовано в 1963 г. в областной газете «Звезда Алтая» (Горно-Алтайск). В 1970 г. окончил филологический факультет БГПИ, учился на Высших литературных курсах. В 1994–1997 гг. главный редактор журнала «Алтай». Печатался в журналах и альманахах «Наш современник», «Москва», «Сибирские огни» и др. Автор 10 поэтических сборников.

Заклинание

 
От звезды до звезды,
от весны до весны
да не грянет беды —
да не будет войны!
 
 
Будут речи ясны,
терпеливы труды
от сосны до сосны,
от воды до воды.
 
 
Будет возле крыльца
завиваться вьюнок.
Будет возле отца
подниматься сынок.
 
 
Свет родного жилья,
дух ржаного жнивья —
все отрада твоя
и держава твоя.
 
 
От сосны до сосны,
от воды до воды,
от весны до весны,
от звезды до звезды!
 

Серебряное звено

 
В напряжённой гремящей
цепи моих дней
есть серебряное звено:
мальчик в белой рубахе
пасёт коней…
Далеко его видно,
когда темно.
 

«Сначала окно голубеет…»

 
Сначала окно голубеет,
лицо обдаёт холодком.
Сначала потянет,
повеет
росою и молоком.
 
 
И дальние крыши проступят,
и кроны деревьев взойдут.
И горькие сроки наступят,
и светлые сроки пройдут.
 
 
Обрывками сна и тумана
играя меж розовых туч,
на утренние поляны
опустится утренний луч…
 
 
В конце моей жизни,
я знаю,
мне станет мучительно жаль
тех лет, где певунья лесная
роняла мне в душу печаль.
 
 
Но дай мне, кто жизнью владеет,
схватить с перекошенным ртом:
сначала окно голубеет…
А всё остальное – потом!
 

«Еду-еду, а следу нету…»

 
Еду-еду, а следу нету.
Вырастаю, а сладу нету.
 
 
И берёт меня мама за руку.
И ведёт меня мама за реку.
– Погляди, – говорит, – под ветер,
есть четыре начала у света.
– Выбирай, – говорит, – что полюбится,
и живи,
как хорошие люди-то.
 
 
Не бери меня, мама, за руку,
не веди меня, мама, за реку.
я не стану смотреть под ветер,
а пойду я по белу свету:
может статься,
что, где-то спрятанное,
отыщу я
начало пятое.
 

Там, за соснами

 
Там, где тропы с гор закручены,
над горами лёгкий дым,
где облазаны,
изучены
все поляны,
все излучины, —
я останусь молодым.
 
 
Ягода моя повянет.
Лодку лёгкую креня,
жизнь играть со мною станет,
душу вынет,
сердце ранит,
сна лишит…
А не достанет
там, за соснами, меня!
 

Знаменка

Место рождения: пос. Знаменка…

Запись в паспорте

 
Окошко тесиной забито
и плесенью зацвело.
Но имя ещё не забыто,
каким называлось село.
 
 
Ещё и ручей напевает,
хоть сильно травою зарос.
Ещё и народ здесь бывает
в горячую пору – в покос.
 
 
Ещё вспоминают:
когда-то
стояли, да, знать, не судьба,
вот здесь – Чепурнаева хата,
а там – Башунова изба.
 
 
Где нынче лютует крапива,
означа границы жилья,
виднеется сиротливо
тележная колея.
 
 
Да в росном белеющем дыме
к малиннику тянется след.
Да в паспорте значится имя
посёлка, которого нет.
 

Дух дикой ягоды

 
Дух дикой ягоды сильнее
садовой.
На седьмое утро
пустая банка из-под ягод
хранит всё тот же аромат.
Быть может, небеса синее
над дикой ягодой?
Так нет же!
Равно вечерняя прохлада
бодрит и лес, и палисад.
 
 
К тому же ягоде садовой
вниманья больше и ухода,
она крупнее,
раньше спеет
и раньше радует детей.
Но своевольная природа
взяла в избранницы другую —
какие прихоти, скажите!
А что, скажите, делать с ней?
 
 
О родина,
я не оставлю
твоих корней, не позабуду
отцовских слов,
простых и ясных,
слёз материнских и забот.
Когда оставлю – что я буду?
Когда забуду,
образ мира
пойдёт и вкривь и вкось – согласных
не станет красок, звуков, мыслей.
Дух дикой ягоды умрёт!
 

Отблеск

1

 
Я знаю в сердце жгучую потребу:
побыть, как раньше, в избяном тепле
у глаз твоих, приговорённых к небу,
у рук твоих, привязанных к земле.
 
 
Но нет избы, и выветрился запах
томлёных щей, берёзовых углей.
В кладбищенских – в каких? – цветах и злаках
не угадать мне милости твоей.
 
 
Я помню: как тебя похоронили,
всё сыпал снег – и день, и два, и три,
всё плакало в живой природе – или
к тебе сошли твои поводыри?
 
 
Ты где теперь? – Теперь поди узнай-ка.
Подай мне знак из горней тишины,
хотя б намёком, издали, утайкой,
хотя б во сне… Но ты обходишь сны.
И не унять мне жгучую потребу,
и не узнать мне в зыбкой полумгле
ни глаз твоих, приговорённых к небу,
ни рук твоих, привязанных к земле.
 

2

 
Или чудится мне, будто мама вошла и смеётся,
или вправду вошла и смеётся, или чудится мне?
И пушистый котёнок, мурлыча, ей в ноги суётся.
И картошка, вскипев, веселее бурлит в чугуне.
Или чудится мне?
 
 
И она, отставляя чугун, говорит без умолку.
И она отгоняет котёнка шлепком по спине.
И настырная муха, пробравшись в оконную щёлку,
или, может, пчела, полуслепо ползёт по стене.
Или чудится мне?
 
 
Или сам я случайно опять зашагнул в измеренье,
где она, как была, и герань, как была, на окне
(старомодный цветок, неказистое, в общем, растенье,
а поди ж ты – и я привязался к нему, как к родне).
Или чудится мне?
 
 
И она говорит: уморилась, прилягу немного.
Я её тормошу: не ложись, не проснёшься во сне.
И, пробив потолок, упадает из неба дорога,
и с глазами закрытыми мама уходит по ней.
Или чудится мне?
 

3

 
Я люблю эту странную область,
этот мир полуснов, полугрёз,
где на всём ещё светится отблеск
твоей жизни – улыбок и слёз.
 
 
Мне иной не осталось отрады:
мне заказаны встречи вовне.
Возле крашеной синей ограды
пресекается голос во мне.
 
 
Хорошо здесь. Никто нас не слышит.
Я с тобой говорю полувслух.
Отблеск твой мою память колышет,
реет близко невидимый дух.
 
 
Сосны тихим баюкают шумом.
Льётся пения тонкая нить.
Нет конца моим грёзам и думам,
нет желанья из них выходить.
 

Родная речь

 
Люблю неправильную речь!
Люблю за-ради слова
грамматикою пренебречь
и, как ни странно, смысл сберечь,
а смысл – всему основа.
 
 
Меня всегда кидали в сон
доклады по бумаге,
где синтаксис был соблюдён,
да не было отваги.
Я насмотрелся важных дур
и дураков учёных
среди придаточных фигур
и сложноподчинённых.
 
 
Другое дело – на току,
на пашне,
в электричке!
Где сердце вложено в строку
и нету обезлички.
 
 
Академических опор
лишённое,
невольно
в такой выводит разговор,
что больно, если больно.
 
 
Не в бровь, а в глаз разит,
сиречь
в живую сердцевину.
Сбивает спесь родная речь
и выпрямляет спину.