Глава 1

США, Лос-Анджелес, год назад

ТЕЯ

Однажды я сказала, что в этой жизни больше ничто не сможет заставить меня испытать боль и парализующий страх, как в тот день, когда я потеряла все. Но это произошло снова, когда я лишилась сестры. Однажды я думала, что больше никогда не стану ничего бояться. Но это снова произошло, когда я оказалась взаперти в темноте, окунувшись в страшное прошлое, которое по-прежнему терзает все внутренности, выворачивая наизнанку.

Это «никогда» стало моей пророческой бедой. Никогда не говори никогда. Потому что отрицательная частица «не» в любой момент может сыграть с тобой злую шутку.

Грустно, отвратительно, страшно, что мне пришлось столкнуться с этим чувством снова, от которого все внутри перестало выполнять свои предназначенные функции.

Все остановилось. Сердце, пульс, мозг, – все перестало функционировать, когда я отчаянно пыталась выбраться из этой чертовой комнаты. Окна оказались бронированными, ни мои кулаки, ни удары моих ног, ни стул – ничего не смогло подарить мне свободу.

Попытка связаться с кем-то и попросить помощи закончилась в тот момент, когда я не обнаружила ничего, что могло позволить мне сделать это – ни телефон, ни ноутбук, ни крики в пустоту, – ничего не помогло мне вынырнуть из этого кошмара, который с каждым часом превращался в тот самый ад, в котором я находилась девять лет назад на протяжении месяца. Закрытая комната без возможности выбраться плюс темнота – симбиоз моего страха, который я так отчаянно пыталась подавить. Это второе, после полетов, что вызывает во мне странное внутреннее состояние до истерики.

Возможно, слезные железы в моих глазах снова активировались, а боязнь того, что он снова придет, вкрутит лампочку и будет трахать меня на камеру, а потом убивать, стала настолько сильной, как если бы рычаг живых, человеческих эмоций снова начал выполнять свои функции.

Я сбежала. Я сдалась. Мне стало настолько страшно находиться в этом доме, с этим человеком, что я начала задыхаться от своего некогда верно-принятого решения.

Я не хотела, чтобы он шел за мной. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда. Поэтому все, что пришло в мою голову в таком состоянии – разбить его тачку лежащим рядом кирпичом. Но я не стала этого делать, поняв, что легче мне не станет. Мне станет только тяжелее от своей собственной беспомощности.

Из-за отключенного телефона, который ни в какую не хотел включаться, мне пришлось пешком плестись по трассе до самого дома. И когда я поставила его на зарядку, не ожидала увидеть то, что заставит мое бешено бьющее сердце от долгой прогулки замереть, а сознание кричать в агонии, желая собственной смерти.

Сотня звонков от Доминика. Три пропущенных от Эви. И одно роковое сообщение от дяди, которое сломало оставшуюся надежду на что-то хорошее о суровую реальность: «Тея, приезжай в госпиталь. Срочно.»

Незамедлительно сев в старую машину Доминика, которая стояла в гараже, я дрожащими руками бесчисленное количество раз набирала номер Эви, который каждый раз переводил меня на голосовую почту, а телефон моего дяди оказался вне зоны действия сети. Всю дорогу я пыталась дозвониться хоть кому-нибудь, чувствуя боль, сковывающую грудь, от того, что я, к сожалению, еду туда не для того, чтобы услышать хотя бы минимально радостную новость.

Телефон, наконец-то, издает звук, оповещающий меня о звонке, и когда я смотрю на экран, вместо фотографии Эви или Дома, я вижу его лицо. Лицо того, кто сегодня разрушил меня, окунул с головой в мое прошлое, и показал, какой он на самом деле человек.

Недолго думая, я, во время движения автомобиля, опустила окно на полную и выбросила телефон, как последнее напоминание о том, что я больше ни за что не появлюсь в его жизни.

Припарковавшись на территории госпиталя, я быстрым шагом выхожу из машины и направляюсь к дверям, но останавливаюсь. Я кладу руку на ручку, но не могу опустить ее. Что-то внутри меня не позволяет это сделать. Я боюсь. Мне страшно. Что будет, если я войду внутрь? Что я увижу там? Последняя встреча с Диазом отпечаталась в моей памяти темным пятном. И я не хочу знать, что сейчас, переступив порог, я не увижу его в сознании. Не увижу его яркую улыбку, которую он дарил мне каждый раз, когда я приходила к нему. Не коснусь его теплой руки своей, и не смогу разделить с ним очередной киндер. Я не хочу этого. Я не выдержу этого и сломаюсь окончательно.

Почувствовав за своей спиной присутствие человека, а затем его руку на своем плече, я невольно вздрагиваю, но не оборачиваюсь. Такой парфюм есть только у одного человека, который всегда был со мной, который всегда, невзирая ни на что, был на моей стороне.

– Пойдем, – говорит Дом не совсем своим голосом, ровняясь со мной. Взглянув на печальное выражение его лица, я понимаю, что «хорошо» больше не будет никогда.

Никогда… Чертово пророческое слово…

– Мне страшно, – честно признаюсь и чувствую, как глаза предательски начинают пощипывать, предвкушая надвигающуюся лавину солевой жидкости.

– Ты нужна ей.

«Ей.»

Достаточно всего двух букв, чтобы осознать, что его больше нет. Моего Диаза больше нет. Малыш Диаз, который так боролся за свою жизнь умер в возрасте восьми лет. Маленький мальчик, который так радовался любым мелочам, ушел…

– Сейчас как никогда фраза: «Нужно идти туда, где страшно» работает. Ей нужна помощь, Тея. Твоя – в особенности, Снежинка. Ты для нее не просто «племянница», ты стала для нее младшей сестрой, которую она полюбила всем своим сердцем. Ты можешь помочь ей справиться с этим, разделить ее боль, – говорит Доминик, осторожно опуская свою ладонь на мою руку. – Ты была с ней с момента рождения Диаза, ты прошла с ними через все. Сейчас она, как никогда, нуждается в тебе, принцесса Тея.

Я сглатываю подступающий к горлу ком, одной рукой вытираю мокрые щеки, а другой, вместе с Домом, осторожно открываю дверь. Делаю несколько шагов в сторону палаты Диаза, где вижу Эви, которая сидит на полу, подперев своей спиной стену. Ее руки сжимают кепку сына, а лицо не выражает ни единой эмоции. Нет ни плача, ни крика, ничего. Лишь оглушающий звук тишины сквозит в помещении.

Я медленно направляюсь к ней с неуверенностью, что сверлит душу, не зная, какие слова могут быть достаточно сильны, чтобы хоть как-то утешить. Опускаюсь на хрупкий ламинат, чувствуя, как мир рушится вокруг нас. Напряженная до предела, я держусь из последних сил, опасаясь, что малейшее движение может разбить меня вдребезги, словно стекло об асфальт. В сознании эхом пульсируют слова, сказанные Домом: «Ты нужна ей, Тея».

Она поворачивается ко мне, ее эмоции выжжены дотла. Ее глаза – бездна пустоты, губы потрескались, а кожа, покрытая серым налетом безнадежности, напоминает густой, неотступный дым, переживающий пожар.

– Тея, – ее голос едва похож на голос моей Эви. Она опускает голову мне на плечо, и я расправляю свои руки в жалком подобии надежды, обнимая ее, горем убитую мать. – Его больше нет. – Из нее выхлестываются слезы, как потоки весенних дождей, пропитывая мою футболку. – Моего мальчика больше нет. – Я лгала себе, наивно полагая, что смогу удержать слезы рядом с ней. Клубок горечи вновь затягивается в горле удавкой, как огромная кость, не позволяя дышать. – Он ушел… он оставил меня здесь. Одну… Тея… Тея… Почему эта боль разрывает все внутри? Почему мир так жесток? Что я сделала, чтобы заслужить такой яростный удар судьбы?

– Эви, – шепчу я, прижимая руку к ее голове и нежно касаясь ее волос, словно стараюсь удержать ее душу от полного разрушения. – Наш маленький ангел сейчас в лучшем месте, окружен светом и умиротворением. Ты обещала жить для него, ради него, не сдаваться, потому что он мечтал, чтобы ты была сильной.

– Я не смогу… нет, я не смогу жить, зная, что его больше нет, что он никогда не обнимет меня и не назовет мамой… И больше не скажет, что я выгляжу как мама-панда… Он так беззаботно смеялся над мешками под моими глазами.

– Эви…

– Он больше не коснется меня своими маленькими пальчиками… Больше не расскажет о своих снах и неосуществленных мечтах… Я никогда больше не смогу ощутить его в своих объятиях, и не смогу сказать ему, как безмерно сильно я его люблю…

– Он знает… он знает, Эви, что ты его любишь! Он чувствует это! Он всегда будет рядом с тобой, внутри тебя, внутри каждого твоего органа, каждого вздоха и каждой мысли.

К нам подходит врач, его присутствие – как холодная тень суровой истины, готовая сломать последние стены нашего сопротивления. Он делает несколько характерных звуков, чтобы уведомить нас о своем присутствии.

– Приношу свои искренние соболезнования вам, – начинает он, глядя сначала на меня, а затем задерживая взгляд на Эви, чей мир стал опустошенным и не слышащим. – Диаз был прекрасным ребенком, мужественно сражавшимся с каждой преградой на своем пути. Он стойко выдержал каждое испытание, посланное для него. И сейчас ваш мальчик обрел то, что должно было принести ему покой.

– Смерть? – Эви отстраняется и смотрит на врача взглядом, который жалит, как кнут. – Вы хотели сказать, что моему мальчику нужно было обрести смерть? Вы идиот?!

– Эви, – пытаюсь остановить ее, безуспешно стремясь легкостью прикосновения разогнать тучи ее гнева, которые она резко смахивает со своего плеча.

– Нет, вы всерьез полагаете, что девятилетний мальчик желал умереть? Думаете, что смерть – это то, чего он хотел? Вы издеваетесь?!– Она подрывается на ноги и делает несколько шагов, словно на грани пропасти, прямо к врачу. – Ты не в своем уме, если предполагаешь такие мысли и еще осмеливаешься говорить об этом вслух! Ты…

Ее слова обрываются, когда она теряет равновесие и падает, как беззащитная птица, прямо в руки мистера Паркера.

Я поднимаюсь, прислоняясь руками к стене, и быстрым шагом направляюсь к ним.

– Эви? – пытаюсь позвать ее, но она находится вне сознания.

– Нашатырь, несите нашатырь! – разносится приказ мистера Паркера, пронзая воздух, как сигнал тревоги.

Он нежно подхватывает Эви на руки и уносит в сторону соседней палаты. Я иду за ними и помогаю открыть дверь, пропуская их внутрь. Он аккуратно укладывает ее на кровать и, убрав выбившиеся пряди с ее лица, ласково проводит рукой по щеке.

– Эвелин, придите в себя, – мягко просит ее, и проводит ватой, которая отдает резким запахом нашатыря, под ее носом. – Эви, дорогая, очнись.

«Дорогая?» – это слово эхом звучит в моей голове, поражая своей неожиданностью.

– Эв… – он снова зовет ее, и я вижу, как ее лицо морщится, отворачиваясь от ядерного аромата. – Сколько пальцев я показываю?

– Восемнадцать, – ее голос слаб, но полон иронии.

– Эвелин, я серьезно, – говорит врач, не отводя взгляд с ее лица.

– Три, – отвечает она после долгого молчания, направив взгляд на его руку.

– Вам необходим отдых, иначе вы погубите себя, – врач говорит с настойчивостью и заботой. – Я распоряжусь, чтобы вам поставили капельницу, чтобы вы могли немного отдохнуть.

– Диаз, – сдавленным голосом произносит Эви.

– Мне очень жаль, – отвечает он, и в этих словах слышится искреннее сожаление и понимание. – Но я думаю, что он очень хотел бы, чтобы вы оставались в сознании и продолжали жить.

Эвелин закрывает глаза, но слезы все равно находят путь, скользя по ее щекам, словно она выбрасывает крик, который не смогла озвучить.

– Я не могу, – шепчет она, ее голос едва слышен, как листья, шуршащие под легким ветром.

– Обязательно сможете, – врач продолжает, в его словах ощущается сила и непоколебимая вера в ее будущее. – Не сегодня, ни через месяц, полгода и вряд ли через год. Ваша рана будет кровоточить еще очень долго, но со временем вы сможете приложить к ней тугую повязку и продолжать жить. Вы сможете, – уверяет ее. – А сейчас лучше поспите. – Он поднимается на ноги, подходит к стоящей в дверях медсестре и отдает распоряжение о капельнице. Девушка в белом халате делает все, что нужно, и я замечаю, как Эви, которая до этого безэмоционально смотрела в потолок, сейчас медленно закрывает глаза, погружаясь в вынужденный сон.

– Мистер Паркер, что нам делать? – спрашиваю, неотрывно смотря на врача, который снова садится у кровати Эви. Его лицо сосредоточено исключительно на ней, глаза полны ответственности и заметной грусти.

– Не оставлять ее одну, – отвечает он, мягко поглаживая руку моей тети. – Самое страшное, что вы можете сделать – бросить ее в таком состоянии.

– Ни за что не брошу, – обещаю очевидное, сжав кулаки так крепко, что ногти врезаются в ладони.

– Вы сможете отвезти ее в другое место, подальше отсюда? – спрашивает он, повернувшись ко мне.

– Да, но не думаю, что это сильно спасет ситуацию.