Глава 15

Я стою под душем и не смею прикоснуться к собственному телу. Как сегодня утром не хотела прикасаться к новой одежде в пакетах. Словно оно стало чужим. После этого непонятного и жуткого разговора в зеркальной комнате.

Мне словно дали сыворотку правды, и я готова была ответить на любой вопрос. Илья так разговаривал со мной, будто хотел мне добра, делал это из лучших побуждений. Так он выглядел, и таким был тон его голоса. И я не просто поверила, я на какое-то время стала ему доверять.

Пока он называл ту или иную особенность моего тела, которая говорила о моих интересах и предпочтениях, отражала мою жизнь, я слушала и искала сама. Маленький шрам под коленкой. Когда упала в детстве с велосипеда. Как жалел меня папа, и потом нёс домой, удерживая на одной руке, потому что во второй был велосипед. И я думала, какой он сильный. И гордилась, что он у меня такой. Пока папа был жив, я чувствовала себя в безопасности. Естественно, он никогда меня не бил. Он был добрым. И я очень его любила. Разве после такого воспоминания, вдохновлённого следом на теле, можно не относиться к этому телу с любовью?

Сначала Илья говорил о том, что я должна принимать своё тело. Не смотреть на него как на что-то отдельное от моей души. И мне это понравилось. Я уже стала осознавать их неделимость. Но его слова о том, что нельзя отдать своё тело взаймы, и считать, что это никак не тронет изнутри… Было бы справедливо, если бы я действительно была той, за кого он меня принимает. А на деле он разрушил мою спасительную иллюзию. Я внушала себе – что бы здесь не происходило за этот месяц, оно не повлияет на мои принципы и отношение к миру. Я не тешила себя надеждой, что мне не будет больно морально. Но я была убеждена, что меня это не изменит.

Ужин мне принесли в комнату. Он давно остыл. Я надавила ложкой на кусок яблочного пирога, тот пополз и разломался на несколько частей. Проглотила кусочек без аппетита.

Кто-то из прислуги разобрал пакеты, и теперь новая одежда заполнила целиком пузатый деревянный шкаф. Я стащила с вешалки атласную чёрную блузку с треугольным вырезом. Ткань приятно холодила кожу. Бельё заняло два ящика. Но пакетики были удобно разложены. И на этот раз я без труда смогла выбрать то, что больше всего было похоже на трусики, а не на искусно изрезанный кусочек кружева.

Я лежала в кровати на спине. Откинув одеяло. Но мне всё равно было душно. И от этого я не могла уснуть. Мысль о том, каким приятным будет прохлада из открытого окна, запах сада, и шум июльского ночного ветерка, заставила меня подняться.

Повернула ручку, и распахнула настежь широкое окно. В комнату полился запах доцветающей липы, наливающейся соком травы, и садовых роз. Всё так, как было в первый день здесь. Только теперь темно.

Я уже шла к кровати, когда шум за окном накрыл меня оцепенением. Сбивчивое дыхание. Стон. Шорох шагов. Снова стон. Больше похожий на предсмертный рык раненого животного. Но там был человек.

Бросилась к окну. Наклонилась. Вгляделась в темноту.

И не могла поверить в то, кого и что я там вижу.

Я увидела его изломанный силуэт, и не сразу поняла, что это Илья.

Гримаса дикого ужаса на лице. Он озирался, путался в шагах, пятился. Словно в саду летает призрак, кружит над ним, и Илья знает, что тот хочет убить его.

Он попытался убежать. Сделал в сторону дома несколько шагов. Но вдруг что-то сковало, парализовало его ноги. Он схватился за сердце. Стал оседать медленно-медленно. И вдруг резко упал на колени.

Он больше не мог идти. Не мог ползти. Только часто дышал, изнывая от беспомощности. И смотрел на стены дома как на единственное спасение.

Бежала по лестнице, перепрыгивая по две ступени за раз. И всё пыталась сообразить, в какой стороне было то место, где я видела Илью. И как быстрее мне туда добраться.

Оказавшись на первом этаже, я закричала. Я звала Малику. И Карину. Звала, пока металась в этом глухом пространстве, пытаясь понять, куда идти и что делать. Входная дверь была заперта.

Мне помог ветер. Он сквозняком шёл по дому из того коридора, который некогда привёл меня в оранжерею. Я выскочила туда, и ринулась в сад.

Илья уже лежал на траве, когда я подбежала. Его глаза были плотно зажмурены. Губы сжаты как от сильной боли.

– Что с тобой? Это сердце? Где лекарство? Илья.

Он вцепился в моё запястье так сильно, словно это я причиняю ему боль.

– Отведи меня в дом, – прохрипел он.

Я подставила плечо его руке. И помогла ему подняться. Мои ноги подогнулись, когда он облокотился на меня. И я со стоном сделала первый шаг, буквально заставляя его идти со мной. Ступни скользили по холодной траве. И ветер бросал на лицо волосы, мешая мне видеть.

Маленькими шажками, секунда за секундой, мы приближались к дому.

– Малика! – закричала, как только мы перешли порог. – Карина!

– Они здесь не ночуют. Не кричи.

– Где болит? Ты понимаешь, что с тобой? Такое впервые? Ты что-то принимаешь?

Его взгляд мечется между цветами. Глаза ошалелые. Движения резкие.

– Илья. Ты меня слышишь?

– Сейчас пройдёт. Закрой дверь.

Он прижимается к стенке, и идёт вдоль неё медленно, словно меряет ладонями.

Я стою как вкопанная.

Нужно позвонить. Или найти лекарство. Мама тоже думала, что это пустяки. А потом…

– Закрой дверь, – его голос обретает твёрдость, и одновременно с этим злость.

– Дай мне телефон. Я вызову врача. Это может быть что-то серьёзное…

– Закрой дверь! – рыкнул так, что стеклянный столик рядом с моей рукой зазвенел.

Я бросилась к двери. Закрыла спешно. Когда обернулась, Илья уже сидел на диване, так глубоко утопив в подушки корпус, что стал казаться меньше. И вообще. Сейчас в его облике было столько уязвимости, что меня это пугало не меньше, чем его злость. Настолько это казалось неестественным, предвещающим катастрофу.

– Иди сюда, – он поднял на меня глаза. Уставшие. Измученные.

– Илья, надо позвонить врачу.

– Врач здесь бесполезен. Мне можешь помочь только ты, – уголок его губ скользнул вверх. – Если ты возьмёшь меня за руку, я быстро поправлюсь.

Это шутка?

Устроил представление?

Он так играет со мной? И ему вовсе не плохо?

К нему так быстро возвращалась та надменность, с которой он смотрел на всё и вся, что я уже сильно сомневалась в правдивости происходящего. И себя стала ощущать очень глупо.

– Алиса. Сядь рядом. Мне действительно плохо.

– Если плохо, нужно позвонить в скорую.

Я подхожу, и опускаюсь рядом с ним. На фоне бордовой ткани дивана его и так всегда бледное лицо кажется ещё более болезненным. Особенно в полутьме этой части помещения, которая на ступень ниже оранжереи, и с давящим потолком.

Илья дышал размеренно, словно считал про себя, когда делать вдох, и когда выдох. А его пальцы защипнули перепонку между большим и указательным правой руки; держали, отпускали, держали, отпускали, тоже следуя определённому ритму.

– Что случилось в саду?

Его глаза были закрыты. Он на ощупь стал искать мою руку. Скользнул по моей коленке. Тронул мизинцем впадину рядом с коленной чашечкой. Нашёл мои пальцы. Его ладони были влажные и ледяные. Накрыли мою руку, как тяжёлый и сытый змей.

– Грёбаная имплозивная терапия, – проговорил он с усмешкой. Его глаза всё ещё были прикрыты. – Это ни хрена не работает. Мне казалось, что я мог умереть. Мне всегда так кажется.

– Я ничего не понимаю.

– Зачем ты пришла за мной?

– Что?

– Ты подумала, что у меня сердечный приступ?

– Не знаю. Я подумала, что тебе плохо. И нужно помочь.

– Ты же меня ненавидишь, – он открывает глаза. Садится ровно. Смотрит так, будто его зрачки – иглы, и ему необходимо состыковать их точно с моими прежде, чем ввести инъекцию. – Если бы со мной произошло что-то плохое – ты была бы свободна. Никто даже не узнал бы, что ты меня видела. И уже никому не было бы до тебя дела. Ты не хочешь вернуться домой?

Я отдёргиваю руку.

– Вы издеваетесь надо мной? Это был спектакль? Разве можно шутить на такие темы?

Какая же я дура! Просто круглая дура.

– Разве такое можно сымитировать? – он забирает обратно мою руку, сжимает её сильно, и прикладывает к своей груди. Его сердце бьётся так быстро и сильно, что я это ощущаю ладонью. Будто рвётся наружу, выламывая скорлупу, и задаёт на грудной клетке выпуклость.

Отпускает меня, и укладывается головой на подушки в углу дивана.

– Я хочу спать. Здесь, – закрывает глаза спокойно. – Спой мне колыбельную. А когда я засну – можешь идти.

– Я не знаю колыбельных.

– Спой то, что пела тебе мать перед сном, когда ты была маленькая.

Это было слишком интимно. Убаюкивать его так, как убаюкивала меня мама. Мне казалось, что происходит что-то совершенно ненормальное. Что настоящее пробирается в моё прошлое, и меняет оттенок воспоминаний. Зачерняя его, завязывая как в кокон из красно-чёрных верёвок.

Но я пела. Всё тише. Пока не перестала пугаться эха, которое расползалось по комнате. Пока его пальцы на моей руке не вздрогнули, как и его веки. А когда я замолчала, могла слышать, что он дышит глубоко.

Я уже хотела осторожно встать и идти в свою комнату, когда мой взгляд наткнулся на полоску обнажённой кожи между его чуть задравшимся краем рубашки и ремнём. Совсем у кромки перегиба, чуть левее от дорожки волос, было пятно. И чем дольше я в него всматривалась, тем отчётливее осознавала, что оно имеет объём. И продолжение.

Рука сама потянулась к его животу. Пальцы чуть приподняли ткань. Открывая мне уродливый, въевшийся в кожу овал шрама. Словно кто-то когда-то растопил его кожу там, и всунул туда дуло пистолета, и двигал им вверх-вниз, формируя новые рельефы на теле.

Кольцом вокруг моего запястья. Я дёрнулась. Хотела вскочить на ноги. Но Илья притянул меня к себе, вынуждая лечь на него.

– Хотела раздеть меня перед сном? – его потемневшие глаза надвинулись на меня. Взгляд прыгал от моих глаз к губам, вниз-вверх, как заклинивший механизм, готовый выпустить искры.

Горячее дыхание в мою шею. Его тело напряглось подо мной, сместилось. Он прижал меня к себе. И уже через секунду вдавил спиной в диван. Навалился сверху.

Прошептал в самые губы:

– Теперь моя очередь о тебе заботиться.

Он исчез, давая мне вдохнуть. И в горле стало узко. Потому что уже в следующую секунду его пальцы снимали с меня трусики.

Я не успела поймать его руки. Не смогла остановить. Опёрлась на локти, и отползала, пока моя поясница не уткнулась в подлокотник.

Его лицо над моим животом. Он сдвинул блузку невесомо, словно одним дыханием. Серые глаза будто горели в полутьме стальным блеском. Я и прошептать не могла ничего. Только взглядом пыталась что-то сказать. Пробиться через эту броню желания. Упросить остановить этот каскад переживаний, которые сменяли друг друга с такой скоростью, что гудело в ушах от напряжения. Страх за него. Ненависть к нему. Страх перед ним. И его разъедающая похоть, которая как гипноз. Я не успевала ни одно из них осознать. И когда он опустил голову, теряя со мной зрительный контакт, моё сердце сжалось от беспомощности.

Его дыхание на моём животе. Шибкое. Целеустремлённое. Вниз. Он словно рисовал воздухом дорожку от пупка к бёдрам. Моё тело покрылось мурашками. Я ощутила, как волоски на руках встали дыбом, словно наэлектризованные. И занемели кончики пальцев. Волнение размывало страх, создавая новые опасные пустоты, свободные для проникновения того, за что мне потом будет стыдно.

Он чуть отвёл в сторону мою ногу, и подтолкнул вверх, заставляя сгибать до тех пор, пока моя ступня не оказалась у края дивана.

Коснулся губами внутренней стороны бедра. Поцелуй был прохладный и быстрый. Словно снежинка, которая вмиг тает на разгорячённой щеке. А следующий поцелуй был дольше. Он лизнул меня, не отрывая губ от кожи. И сомкнулся, будто хотел ущипнуть. Бросил на меня взгляд. Как яркий блик в окно быстро мчавшегося поезда. И пока его пальцы толкали ко мне вторую ногу, раскрывая меня перед ним, он неотрывно смотрел в мои глаза. Ожидание, что сейчас он увидит меня всю, что это произойдёт неминуемо через одну, или две секунды, будоражило, терзало, смиряло своей предопределённостью.