Глава 4

Два летних месяца в Италии стали самыми счастливыми в жизни Мити и совершенно исцелили от сновидений, в которых он тщетно разыскивал Калверта. Они жили на вилле, принадлежавшей одному из знакомых Найтли, известному миланскому аристократу. Здесь собирались художники и поэты, а звуки скрипки и виолончели уносились в чудесный сад, где растворялись в журчании каскадного фонтана. Сад был разбит в английском парковом стиле. В тени деревьев прятались статуи и беседки, а порой и Митя, которому всё труднее становилось делить Калверта с его итальянскими друзьями. Мите больше нравилось, когда они оставались вдвоем, гуляли по старым улочкам, заходили в галереи, вели бесконечные беседы о живописи. Он мог бы и вовсе обойтись без шумных вечеринок на вилле, но понимал, что они необходимы его другу. Журналист жаждал быть в центре внимания. А Дмитрий Гончаров уходил с этюдником на пленэр и воплощал в жизнь предсказание Найтли – превращался из школяра в настоящего художника-импрессиониста.

Собираясь в Гранд-Опера, он невольно вспомнил, как готовился впервые отправиться в оперу в Милане. Предвкушая приятный вечер в обществе Калверта под звуки очередного шедевра Верди, Митя стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Алый шелковый аскот³, купленный в Лондоне для особых случаев, долго бесцельно хранился в коробке и вот наконец дождался своего часа. Митины пальцы справлялись с узлом не слишком умело. В какой-то момент, подняв глаза, он увидел в зеркале за своим плечом отражение Найтли.

– Повернитесь, Дмитрий, – властно сказал журналист, и молодой человек повиновался.

Казалось, целую вечность Калверт заворачивал и расправлял шелковую ткань, стоя так близко, что Митя не знал, куда смотреть и что делать с собственными руками. Кожа Найтли пахла бергамотом и лавандой, ненавязчиво, как пахнет только дорогой парфюм британской марки «Флорис». Митя совсем потерялся.

– Я согласен с Бальзаком: галстук играет такую же роль для костюма, как трюфели для обеда, – между тем невозмутимо говорил Найтли. Он зафиксировал узел булавкой и слегка прищурился. – Вот, другое дело. Надевайте фрак!

«Шикарный галстук и фрак ничего не изменят», – подумал Митя. В его лице не было ни одной аристократической черты, а тонкие волосы в последнее время стали слишком быстро редеть.

– Скажите, Калверт, как вы меня узнали? Мы ведь не виделись больше трех лет.

– Узнать вас было нетрудно. У вас очень запоминающаяся внешность, Дмитрий. Вы похожи на Гиацинта.

Скулы Мити порозовели. Он, разумеется, знал миф о прекрасном спартанском царевиче, в которого был влюблен сам Аполлон, бог света и покровитель искусств. Как-то раз, когда они состязались в метании диска, Аполлон случайно попал в Гиацинта (возможно тут не обошлось без происков ревнивого бога ветра Зефира), и юноша умер у него на руках.

– Напомните, чтобы я никогда не соревновался с вами в метании диска, – только и смог вымолвить Митя.

Лючия Морелли исполняла партию герцогини Леоноры в опере Верди «Трубадур», премьера которой недавно состоялась в Гранд-Опера. Найтли, поглощенный идеей новой статьи, отказался тратить вечер на выход в театр, и Митя поехал в Парижскую оперу в компании Бэзила Холлуорда.

Здание Гранд-Опера, построенное на целое столетие позже оперного театра в Милане, сразу поразило его воображение. Это был настоящий дворец: эклектичный южный фасад с изящной колоннадой и позолоченными статуями, великолепный вестибюль с парадной лестницей, разноцветный мрамор, роскошные люстры, мозаика на сводах. Большое фойе представляло собой галерею, визуально увеличенную в размерах за счет зеркал и огромных окон, из которых открывался вид на проспект, ведущий к Лувру. Зрительный зал показался Мите не менее впечатляющим, особенно с высоты четвертого яруса. Перед началом спектакля воздух, точно наэлектризованный, дрожал от гула голосов и взвизгивания валторн и тромбонов в оркестровой яме, потом свет погас и все звуки смолкли, чтобы через секунду переродиться в музыку Верди. Это было похоже на пульс огромного кита, в такт которому в его утробе бились сердца зрителей. Между актами зал снова оживал и звучал разноголосым хором, а во втором антракте к нему добавилось мурлыканье Холлуорда, без слов напевающего себе под нос песню цыганки Азучены.

Когда стихли финальные аплодисменты, Митя и Бэзил направились за кулисы – в грим-уборную Лючии. Преодолевая лабиринт из коридоров, американец заметил:

– Пару лет назад в газетах писали, что в Парижской опере прямо во время представления один из противовесов люстры упал на голову капельдинера. А еще я читал, что здесь, под зданием, находится подземное озеро. Воду из него используют в гидравлических машинах для обслуживания декораций.

Они посторонились, пропуская стайку молоденьких хористок, и продолжили путь, следуя за эхом их переливчатого смеха. В грим-уборной итальянской дивы не оказалось ни одного букета, хотя ей подарили много цветов.

– Я ожидал, что окажусь в цветочном раю, – сказал Митя, после того как они с Холлуордом выразили свои восторги по поводу постановки и в особенности выступления Лючии.

Горничная уже помогла ей переодеться, поэтому мужчинам было дозволено остаться. Певица сидела перед трельяжем и смывала грим. Она ответила, глянув на Митю через боковое зеркало:

– Сильные запахи плохо влияют на голос. Аромат цветов вызывает хрипоту. Жаль, потому что я люблю цветы…

Митя огляделся по сторонам. Уборная была крошечной, заметно контрастируя с помещениями в зрительской части. Горничная копошилась за шелковой ширмой, развешивая платья своей госпожи. Холлуорд между тем рассматривал фотографию в бронзовой рамке с растительным узором в духе новомодного стиля модерн. Митя проследил за его взглядом. На снимке смеялась белокурая девочка лет пяти, беззаботно демонстрируя отсутствие двух верхних зубов. Малышка прижимала к себе игрушечного слоника.

– Это моя крестница Лукреция, – голос Лючии сразу потеплел. – Снимок старый. К сожалению, я давно ее не видела, – она встала и добавила будничным тоном. – Я готова.

Они покинули театр через служебный вход и наняли фиакр⁴ на бульваре Осман. До полуночи оставалось около получаса, когда они, довольные и веселые, вернулись в отель. Дюпон, запирая парадную дверь, пожелал им доброй ночи. В это же время из Салона Муз вышел взволнованный Найтли. Таким Митя его еще не видел. На лестнице журналист задрал голову и крикнул:

– Бичем! Подайте в мой номер бутылку пино-нуар урожая тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года!

– Есть повод праздновать? – поинтересовалась Лючия, странно взглянув на Калверта.

– О да. Я планирую опубликовать свою лучшую статью. Это будет сенсация.

Все поднялись на второй этаж. Найтли вдруг окликнул Митю:

– Зайдите ко мне на минутку. Я хочу, чтобы вы узнали первым.

Мягкий ковер на лестнице приглушил шаги лакея, спускавшегося за бутылкой вина, и легкую поступь женских ног. Когда все двери закрылись, Кэтрин незаметно проскользнула в свой номер.

Несмотря на усталость, Митя никак не мог уснуть. В его ушах гремел «Хор цыган» из «Трубадура». Он сел на кровати, потянулся к карманным часам, лежавшим на тумбочке. Почти час ночи.

Выйдя в коридор, он нерешительно двинулся к номеру Калверта. В этот самый миг дверь, к которой он направлялся, распахнулась и, прежде чем увидеть Лючию, Митя узнал ее гневный голос:

– Вы чудовище, Найтли! Клянусь Мадонной, вы за всё ответите!

Она прошла к себе, не замечая ничего вокруг. Обе двери захлопнулись одновременно. Митя, застывший посреди коридора, ощутил неприятный холодок, повернул голову и вздрогнул: в полутьме на лестнице стоял американец. Оставаясь в тени, он прекрасно видел молодого человека. Митины щеки вспыхнули. Не успев подумать, что там делает Холлуорд, он развернулся и бросился в свой номер.

Когда он наконец перестал ворочаться в постели и затих, ему приснился Ван Гог, рисующий ирисы. В какой-то момент Ван Гог превратился в графа ди Луну из оперы Верди. Он пытался схватить Лючию в образе Леоноры, чтобы силой отвести ее к алтарю. Потом раздался хлопок, точно звук фейерверка, итальянское небо взорвалось фонтаном огней и падающие звезды долго-долго не гасли над головами Мити и Калверта, почти соприкасавшихся плечами, скрытых от посторонних глаз в саду за статуей Аполлона.

Глава 5

Первым забеспокоился лакей Найтли Джеймс Портер. Около восьми часов утра он, как обычно, постучал в дверь господина, чтобы подать ему кофе. Однако Найтли не отозвался. Это удивило Портера: вот уже десять лет он приносил утренний кофе в одно и то же время, и Найтли неизменно бодрствовал и даже работал. Он всегда поздно ложился и рано вставал.

Лакей отнес поднос на кухню и возвратился через полчаса со свежесваренным кофе. На этот раз безответный стук привлек внимание Шабо, а также Бэзила и Мити, которые одновременно выглянули из своих номеров.

– В чем дело? – спросил владелец отеля.

– Что-то не так, сэр, – ответил Портер. – Мистер Найтли не отвечает, а дверь заперта изнутри.

– Бичем! – позвал Шабо. – Попросите Дюпона принести запасные ключи.

Через минуту в коридоре появился Том Бичем со связкой ключей.

– Дюпона нет на месте. Я не смог его найти.

Шабо сердито нахмурил брови и постучал в дверь журналиста:

– Мсье Найтли, это Жан Шабо. Позвольте войти.

Он повернул ключ в замке и вдруг непроизвольно дернул рукой, едва не выронив всю связку.

– Простите, – пробормотал старик. – Видимо, кольцо слегка разошлось. Снова поранил палец…

Он шагнул в комнату, Митя и Холлуорд зашли следом за ним. Последним переступил порог Портер с подносом, кофе почти остыл. Немая сцена продлилась несколько долгих секунд. Потом Митя, не найдя другой опоры, с тихим стоном привалился к заваленному бумагами столу Найтли. Сам Найтли лежал на кровати, бессмысленно глядя в потолок. На его губах, волосах, одеяле – всюду – лежали хлопья снега. Митя не сразу осознал, что это не снег, а перья. На груди Калверта откуда-то появилась подушка с дырой посередине: очевидно, перья вылетели оттуда. На самом деле их было не так уж и много.

– Его застрелили, – пробормотал Шабо.

– Застрелили? – непонимающе переспросил Митя, хотя ему уже было ясно, что Калверт мертв.

– Наволочка опалена, – заметил Холлуорд. – Стреляли сквозь подушку, чтобы заглушить выстрел.

– Бичем, отправляйтесь в полицейский участок. Приведите комиссара, – распорядился Шабо.

– А как же завтрак, сэр?

– Ах да… завтрак… Что ж… Дюпон подаст кофе. А вы, Бичем, поторопитесь! Господа, – Шабо повернулся к Мите и Холлуорду, – прошу вас покинуть номер. Здесь лучше ничего не трогать… Я снова запру дверь.

– Но как же… – мямлил лакей Найтли. – Нельзя же его так оставлять… Я должен о нем позаботиться: обмыть, переодеть.

– Позаботитесь, когда разрешит полицейский комиссар, – твердо сказал Шабо. – Мсье Найтли умер во Франции, его смерть будет расследовать местная полиция.

Митя скользнул взглядом по лицу американца. Кажется, Холлуорд нервничал. Впрочем, сейчас Дмитрий Гончаров определенно не мог полагаться на свое восприятие. В затылке наливалась тяжесть.

– Кто сообщит прискорбную новость мадемуазель Найтли? – спросил Шабо.

Молодые люди потупились.

– Хорошо, я сам, – вздохнул хозяин.

Через полчаса, спустившись выпить кофе, гости обнаружили, что стол еще не накрыт. Шабо натянуто улыбнулся им, расставляя чашки.

– А где Дюпон? – поинтересовалась Лючия.

– Боюсь, его нет в отеле. Ничего не понимаю: он не предупреждал меня, что будет отсутствовать. Но не волнуйтесь, Бичем скоро вернется, а я займу пост портье. Уверяю вас, это никак не отразится на обслуживании, – Шабо поднял глаза на Кэтрин, вошедшую в салон последней. – Соболезную, мадемуазель. Не представляю, как это могло случиться…

Кэт сделала жест рукой, и он умолк. Девушка выглядела бледнее обычного, однако ее глаза не опухли и не покраснели, что было бы вполне естественно. Постояльцы сели за стол, стараясь не смотреть на пустующее место Найтли. Шабо внес большое блюдо с круассанами и дымящийся кофейник и принялся разливать кофе.

Внезапно его рука замерла над чашкой, а с губ сорвалось:

– Бог мой!

Все присутствующие дружно подняли головы и посмотрели туда, куда был устремлен взгляд Шабо, а именно – на принадлежавшую Найтли картину Василия Верещагина. Вот только картины они не увидели: в раме зияла пустота. Аккуратно срезанный холст исчез.

Глава 6

Комиссар Анри Пикар явился полчаса спустя в сопровождении Бичема, врача, фотографа и двух инспекторов из сыскной бригады. Владелец отеля и гости по-прежнему сидели за столом в Салоне Муз. Шабо окинул Пикара скептическим взглядом: не слишком ли он молод для полицейского комиссара? На вид не дашь и тридцати. Долговязый, некрасивый, Пикар всё же имел одно неоспоримое достоинство – он свободно изъяснялся по-английски.

Попросив постояльцев оставаться в салоне, комиссар следом за Шабо поднялся в номер Найтли. Осмотрев место преступления и переговорив с врачом, он оставил инспекторов изучать улики, а сам приступил к опросу свидетелей в салоне.

– Мсье Шабо, вы сказали, что дверь была заперта. Кто имел доступ к запасным ключам?

– Я и портье Виктор Дюпон. На самом деле ночью кто угодно мог взять ключи из конторки… Но как можно подозревать гостей? Я думаю, это сделал портье. Видите ли, комиссар, украдена очень дорогая картина. Дюпон прислуживал за столом и наверняка слышал, как мсье Найтли говорил о ее ценности.

– И Дюпона сегодня никто не видел?

Шабо отрицательно покачал головой:

– Я заглядывал в его комнату – его вещей тоже нет.

– У него имелось оружие?

– Ради безопасности гостей и их имущества я храню револьвер в верхнем ящике конторки. Дюпон, разумеется, об этом знал.

– Покажите.

Комиссар Пикар проследовал за Шабо в холл. Вернувшись, он объявил присутствующим:

– Револьвер на месте, но одного патрона не хватает. Полагаю, дело было так: портье Виктор Дюпон, дождавшись, когда все уснут, взял ключи и револьвер, поднялся в номер мсье Найтли, выстрелил в него, снова запер дверь, вернул ключи и револьвер в конторку, срезал холст и покинул отель через дверь для прислуги. По предварительному заключению врача, смерть наступила между двенадцатью и двумя часами ночи. Никто из вас не слышал выстрела?

Митя нахмурился, вспомнив приснившийся ему фейерверк. Кэтрин закусила губу. Вопрос Пикара остался без ответа. Комиссар развернулся к хозяину отеля:

– Мсье Шабо, прошу вас дать инспектору Бордье подробное описание внешности Дюпона. Я объявлю его в розыск. А сейчас, дамы и господа, чтобы соблюсти все формальности, я должен задать вам еще несколько вопросов.

– Как глупо, – пробормотала Кэтрин. – Братец умер из-за какой-то картины. Неужели это было так необходимо – убивать его?

Пикар взглянул на девушку, потер переносицу и сказал:

– Я бы не спешил с выводами, но не исключено, что мсье Найтли собирался разоблачить вора. А вы – мадемуазель Найтли? Единственная родственница жертвы?

При слове «жертвы» Кэт вдруг всхлипнула, словно оно в одночасье обезличило близкого ей человека, превратив в одну из шестеренок в механизме полицейского расследования.

– Да, я Кэтрин Найтли, сестра Калверта. Вообще-то у нас есть еще кузен. Я никогда с ним не встречалась. Он живет в Кенте.

– Я выясню подробности завещания вашего брата, однако прямо сейчас хотел бы узнать в общих чертах, кому отойдет состояние мсье Найтли. Насколько я понимаю, система майората⁵ в Англии не позволяет женщине наследовать поместье, – произнес комиссар, приготовившись записывать ответы в книжечку.

Кэтрин сморщила носик и начала объяснять:

– Братец хочет… хотел… выдать меня замуж за какого-нибудь скучного аристократа. При условии, что на момент смерти Калверта я буду замужем, поместье в Сассексе перейдет в собственность моему старшему сыну по достижении им двадцати одного года, а до тех пор управляющим будет муж. Если же я не выйду замуж пока жив Калверт, я получу крошечный годовой доход, который позволит мне жить в Лондоне. По мнению брата, это оградит меня от охотников за приданым, и я стану женой «достойного джентльмена, который возьмет на себя заботу о моем будущем». Поместье и всё состояние в этом случае отойдет кузену из Кента, – немного помолчав, Кэт добавила. – Вы ведь не думаете, комиссар, что я могла убить Калверта из-за наследства? Какая нелепость! Разве не очевидно, что его застрелил Дюпон?

– Как я сказал, это формальность, мадемуазель, – Пикар оглядел собравшихся. – Кто из вас последним видел мсье Найтли живым?

Постояльцы переглянулись.

– Вероятно, мистер Гончаров, – проговорила Лючия.

«Солгала глазом не моргнув», – подумал Митя.

– В котором часу это было? – комиссар переключился на него, сделав пометку в книжечке.

Боль из затылка переместилась в левый висок, Мите хотелось опустить веки и сидеть совершенно неподвижно. Он сделал над собой усилие, чтобы попасть в непринужденный тон:

– Сразу по возвращении из театра, примерно в половине двенадцатого. Мы обсудили новую статью Калверта, и я ушел к себе. Полагаю, около полуночи.

– Он собирался ложиться?

– Нет. Не знаю. Кажется, он хотел еще поработать. Он был очень воодушевлен.

– Я заметил на столе бутылку красного вина и два бокала, – сказал Пикар.

– Да, – кивнул Митя. – Калверт предложил выпить за успех будущей статьи.

– О чем он писал?

– О закате импрессионизма. Понимаю, сейчас, когда импрессионисты добились повсеместного признания и купаются в лучах славы, в это трудно поверить. Тем не менее Калверт пришел к заключению, что направление вот-вот прекратит свое существование.

Бэзил Холлуорд недоверчиво хмыкнул. Пикар повернулся к владельцу отеля:

– Мсье Шабо, я бы хотел допросить лакея мсье Найтли. Попросите его спуститься.

Тем временем Холлуорд пустился в рассуждения:

– Я слышал, французская полиция не признает так называемую дактилоскопическую формулу, предложенную генеральным инспектором полиции Бенгалии Эдвардом Генри. Генри создал картотеку, используя отпечатки пальцев, и, насколько мне известно, уже успешно применяет свою теорию на практике. Было бы весьма полезно исследовать отпечатки папиллярных узоров на револьвере…

Пикар бесцеремонно прервал американца, смерив его неприязненным взглядом:

– В полицейском деле нет ничего эффективнее бертильонажа. Система идентификации преступников по антропометрическим данным – величайшее изобретение века. Какой мне прок от отпечатков на револьвере, если я и так знаю, кто убийца? Лучше скажите, не заметили ли вы чего-нибудь, что помогло бы в поимке портье?

Холлуорд задумчиво постучал пальцами по столу, словно сомневаясь, стоит ли делиться своими наблюдениями с Пикаром. Митя обратил внимание на обкусанные ногти на правой руке американца, хотя еще вчера в театре его ухоженные руки выглядели безупречно. Всё же он нервничает. И к тому же для простого клерка слишком хорошо осведомлен в некоторых вопросах. Что, если его уже арестовывала полиция?

– Я спустился к завтраку раньше остальных, – наконец произнес Холлуорд, – и действительно заметил нечто необычное. Но не думаю, что это как-то поможет поймать Дюпона.