Цитаты из книги «Не плачь»

Странная она, конечно. Не топовая. Но сюда писали люди, которые… которых я раньше не замечал. Которым никогда не смотрел в глаза. И которые мне всегда были глубоко до лампочки. Правильнее – высоко до лампочки. Вот один писал, как он долго входил в автобус. И в итоге еле вскарабкался, а водитель так разозлился, что не дождался, пока он пройдет по салону и сядет, – газанул так, что парень пролетел через весь салон. Ему было больно и обидно. Урод-водитель наверняка мечтал, чтобы всех похожих на этого чувака топили, как котят, прямо под окнами роддома.

Пока я ни слова не наврал, но отец явно мне не верил. Зато поверил бы, если бы я ему наплел, что тайно приторговываю наркотиками или еще что похуже. Почему родители всегда так?

Я хотел сказать ему: «Ты чего, чувак, ты серьезно, что ли? Почему тебе нельзя дружить? Да брось, чего ты там себе придумал!» То есть я должен был так сказать. Но никакие слова не лезли в голову. Я взял и ушел. И такая странная штука – пришел домой и просто забыл о нем. Потому что… Я не знаю, почему, если честно.

Ты проходи. Садись вон туда. – …Раз мы теперь соседи, может, будем общаться?– Ты хочешь общаться со мной?– Да. А что такого?– Со мной теперь мало кто хочет общаться. А раньше было много друзей.– А куда они все… Ой, извини.– Ну да, – усмехнулся он. – Куда они все?– Тем более! Давай я буду к тебе заходить! И ты ко мне, если хочешь!– Давай.– Ты сказал, что раньше у тебя были друзья? В детстве, да?– Да нет, почему в детстве? Еще полгода назад были. Я не так давно болею.– А когда вылечишься?– Никогда.Он слегка отвернулся, но я всё равно увидел эту слезу. Неудобно как-то.– Ты извини, – он вернул голову в исходное положение. – Я просто не привык пока.Но что-то, видимо, еще щипало, и он развернулся в коляске ко мне спиной. – Ты больше не приходи. Мне теперь нельзя ни с кем дружить.

Ну и что теперь делать? Проще всего не делать ничего. Меня это не касается. Но ведь я уже Короче, я забил на Гоголя и пошел к Пете в гости.

На людях-то она вся такая робкая, нежная. А наедине с Петей ведет себя, как будто он – последняя мерзкая моль. Или слизняк. Липкий и мокрый. У меня самого появилось какое-то ужасное, мокрое ощущение от всего этого. Ну и что теперь делать? Проще всего не делать ничего. Меня это не касается. Но ведь я уже знаю…

Я вышел в одну из соцсетей, набрал хештег. И – опа! – как в зеркало посмотрел. Фотка точно моя. Но где снято, не знаю. Я разглядел только спинку кресла и бирюзовые обои. В сообществе было два модератора – тот, который как бы я, и еще один чел. И они что-то там вещали о проблемах инвалидов, об ограниченных возможностях. Честно говоря, за последние дни эта тема меня порядком достала. Хлынула в уши, как морская вода, и я оглох на оба уха, совсем перестал понимать, что к чем

Монпэр удалил все ее фотографии, и я даже не знаю, как она выглядела. Может, я плод какого-нибудь генетического эксперимента? Или, может, монпэру меня подкинули в корзинке, как в книжках про девятнадцатый век? Во всяком случае, мне кажется, я на него не очень похож. Нос, может быть, и уши. И еще волосы – один в один, сплошная проблема, как ни подстригись, всё равно лезут, куда их не просят. А глаза, лоб, овал лица – не, не его, точно. Какой-то женщины, которую я не знаю. Вот историчка никогда не вызывала у меня таких чувств. Поэтому я с чистой совестью смотался с последнего урока и помчался домой. Ужасно хотелось смонтировать ролик про погоню.

Чуть что, и я начинаю думать: вот она, моя мама. То есть голова моя так не думает, конечно, нет, но будто молния каждый раз бьет мне в мозг, когда какая-нибудь женщина улыбается персонально мне или называет меня Владиком, а не по фамилии, как почти все учительницы. Вот однажды биологичка попросила меня помочь ей донести гору тетрадей до учительской, и молния тут же ударила в меня.

– Я видел твое лицо. Это же ты ведешь ту страницу? Приехали. Всем здрасьте.– Какую страницу? Ты о чем вообще? .