Цитаты из книг автора «Наталья Вишнякова»

Не знаю, – задумчиво ответил Шурок. – Не знаю… Мне одна знакомая сказала: от того, что мы наказываем уродов, тем, кто от них пострадал, лучше не становится. Может, она и права. Может, действительно правильнее будет хорошим людям помогать. А эти негодяи пусть сами выплывают…

Мир перевернулся в очередной раз. Получается, это и не актеры, и не совсем жертвы. А даже совсем наоборот – обычные плохие люди. Но Петя?! Петя-то каким боком? – Это Вэл предложил. Он думал, его на тебя повесили, а тебе не нравится. Типа, предки опять всё за нас решили, посадили тебе пиявку на шею. Он ничего такого не хотел, только попугать. Ты, конечно, правильно сделал, что вмешался. Но немного зря. – Никто мне ничего не вешал, – взбесился я. – И Петя – не пиявка. Он, может, лучше всех вас. И я больше не буду ничего снимать, так Вэлу и передай.

– …потому что ему нельзя соприкасаться с носителем вируса, это для него опасно. Он этого тоже не понимает, не хочет понимать… Рвется к тебе… Как только ты окончательно поправишься, он обязательно к тебе заглянет. А пока спрашивает про твой электронный адрес, хочет тебе письмо написать.

– Ты ведь спас Петю. Он совсем не понимает, что ему надо себя беречь. И очень хочет общаться со сверстниками. Вот он и пошел в ту компанию. Он же ничего не знает о людях. А ты – ты вовремя там оказался, и это большая удача, и ты не прошел мимо, а среагировал как благородный человек… И когда ты вытолкнул его из-под этой машины… Стоп. Сбой логики. Повторите.

меня ничего оттуда, из дальнего детства, не сохранилось, ни игрушек, ни воспоминаний. Только монпэр. Вот он проснется, и я его заставлю мне всё рассказать.

Даже не думал, что кто-то вообще заметит, что меня нет. Нет, это правда круто, когда тебе в нужный момент пишут хорошие слова. Или говорят эти слова – но такого со мной еще не случалось.

В жизни столько не лежал. Надоело страшно. Но как только я порывался хотя бы ненадолго принять вертикальное положение, появлялся отец и укладывал меня обратно. Он постоянно что-то со мной делал: то подтыкал одеяло со всех сторон, то поил меня отварами, настоями и целебными чаями, то мерил температуру, то просто сидел рядом. Это было самое странное: просыпаешься ночью – в темноте возле кровати сидит монпэр, лицо спросонья разглядеть сложно, но силуэт чернеет на фоне окна, такой привычный, такой… не знаю, единственный, что ли. В этом черном силуэте – вся моя жизнь, он – мой папа, моя мама, мои бабушки и дедушки, братья с сестрами. Мне теперь кажется, что семья – это не когда много народу и все ячейки заполнены, а когда заполнена твоя жизнь, и неважно, сколько в ней родственников – пятьдесят или один. И нет смысла скучать по тем, кого нет и не будет, а нужно быть с тем, кто есть и никуда не денется. В общем, люблю я его, моего монпэра. Какой бы он ни был, всё равно люблю. И я бы его любил, даже если бы он был… не знаю… людоедом. Или волком-оборотнем.

И тут я снова заплакал. Безобразно и неожиданно для себя. – Бры… ы… ысик! – гундел я, глотая слезы и сопли вперемешку. – Нашелся…

Тупица! – заорал Вэл. – Я же тебе хотел жизнь облегчить! Хотел очистить нашу территорию! Я тащил Петю изо всех сил. «Летела жизнь, мелькали этажи, навстречу тем, кто превратился в тень, летела так быстро и нелепо, горел табак, становился пеплом и падал вниз, куда летела жизнь». Мне кажется, я никогда так не напрягался. Это было, как… Ну, не знаю… Как на войне. Я тащил его в наш двор, где свои, где нет этих отморозков, где Брысик… Нет, Брысика там нет, что это я. Я тащил его и орал что-то, не помню что. «Крутился шар, давая миру шанс. Летело всё, набирая скорость, теряя счет и вырывая с корнем». И мы действительно очень быстро оказались во дворе, хотя до подъезда было еще идти и идти, и тут откуда-то сбоку вдруг вылетела машина, и я подумал: «Не хочу!» Машина, вильнув, ударила нас по касательной, боком, и тут я его наконец отпустил, и он тихо лег на землю – просто стек вниз. А я стоял, задыхаясь, то сгибаясь в три погибели, то распрямляясь во весь рост, и смотрел наверх, на потемневшее зимнее небо, на одну-единственную звезду, которая мерцала из-за закрывающих ее облаков, и дышал, дышал, дышал всем телом.

на Петю, которого мне было не жалко, потому что это был не я. И теперь он наверняка погиб, ведь он такой хрупкий, а я жив и буду жить, и, наверное, буду жить долго. Ноги понесли меня домой, я шел, всё такой же оглохший, и наконец пришел. И прямо в прихожей, не закрыв входной двери, сам стек на пол, превратился в мутную лужу, грязную, бесцветную, отвратительную для всех.