Как жёлты были одуванчики…

Хоть и трудно после тяжёлых воспоминаний возвращаться к продолжению рассказа о детстве, но я возвращаюсь, потому что именно там разгадка всей последующей жизни. Там корни всего: жизненного уклада, взглядов на мир, отношения к дружбе, любви, природе, к животным – всё из детства…

Ещё одно яркое воспоминание. Ещё одно потрясение, о котором расскажу…

Мы снимали на лето дачу в деревне Аносино по Рижской дороге. Ну, на самом-то деле просто комнату в деревенской избе (иногда с терраской, иногда только терраску). «Удобства» – во дворе, в конце сада. Снимать нужно было чуть ли не зимой – тогда мало у кого были свои дачи, поэтому во всех деревенских домах всегда были дачники. Но, чтобы хата была ближе к лесу или к реке, об этом нужно было позаботиться заранее. «Хозяевам» оставляли задаток…

Оно того стоило – места там были райские: волшебные леса, сказочные пейзажи, чистая как хрусталь река, родники, поля, косогоры, покрытые нежным разнотравьем и полевыми цветами. Когда я стала постарше, я любила скатываться с высокого пригорка «бочонком» вниз к реке.

И, заметьте, никакого мусора, битых стёкол, консервных банок! Так что я «докатывалась» целая, невредимая и счастливая!..

Никаких «короедов» и клещей – об этом даже и не слышали. Мы ходили в лес и на речку босиком. После обеда часто шли в лес с одеялом, которое расстилали прямо на траве. И ложились с книжкой…

Девственная природа, несмотря на присутствие дачников. Ну, разве что можно было иногда вляпаться в коровью «лепёшку». Но и их собирали для огорода бережливые хозяева. Поэтому отравиться нитратами, съев морковку, тоже было невозможно…

Позже речку Истру изуродовали плотиной, и вода перестала быть хрустальной, и не стало видно плещущихся в ней серебристых рыбок (да и рыбки тоже исчезли)…

А я помню хлипкий деревянный мостик через речку. По нему страшно было идти, но видна была каждая песчинка, каждая травинка…

Деревня Аносино стоит на горе. «Центральная» улица и три перпендикулярно от неё идущие в сторону реки слободы… Поля, засеянные рожью или пшеницей, с яркими васильками у обочин (какие сказочные букеты мы собирали!), луга, засеянные кормами для скота – клевером и горохом (ох, до чего вкусным!).

До сих пор стоит перед глазами эта красота…

Когда я была уже взрослой, в одном из своих стихотворений написала:

 
…лесов заворожённость русская…
Тропинка колкая и узкая…
И бабушки походка грузная…
И скрип бидона молока…
Как жёлты были одуванчики!..
 

Вот эти «жёлтые одуванчики» и есть то самое потрясение, о котором я хотела рассказать, да никак не доберусь, захлебнувшись в других воспоминаниях…

Мы едем на дачу со всем скарбом в тряском грузовике. Бабушка в кузове с вещами: кровати, тумбы, стулья, столы, раскладушки; подушки, одеяла, покрывала, занавески, игрушки, безделушки, посуда. Всё упаковано в простыни и завязано тюками. В отдельной коробке керосинка и керосин (а как вы думаете, на чём еда будет готовиться?!). Ещё в одной коробке – продукты: крупы, макароны, сухофрукты и т. п.

Мы с мамой едем в кабине грузовика вместе с шофёром. Ехать около 50 километров, но для меня дорога мучительно нескончаема: меня и без того укачивает, а тут ещё рытвины и ухабы – это там, где асфальт, а так дорога местами грунтовая, а по деревням – песок или глина…

Там, где сегодня плохой, но асфальт, корявые и бестолковые, но развязки, – в пору моего детства асфальт кончался где-то в Нахабино. А дальше шли грунтовые дороги, а потом и вовсе (особенно в дождливую погоду) бездорожье…

Однажды в конце лета мы уезжали с дачи… Шёл сильный дождь… Мы с мамой поехали на электричке, что тоже было не совсем просто – до электрички идти нужно было около пяти километров: под горку, через речку (по хлипкому мостику), потом полем, потом в горку, ну а там уже по относительно ровной дороге вдоль леса…

Бабушка (мы решили, что ей будет всё-таки легче на машине) должна была приехать на грузовике (на сей раз в кабине!) с вещами… но… ведь шёл сильный дождь…

Мы с мамой, с грехом пополам, добрались до Москвы и от станции «Дмитровская» на троллейбусе приехали домой. А бабушки дома ещё нет…

Стемнело… Мама стоит у окна, волнуется (рядом с мамой легко было понять этимологию слова – от неё волнами шли страх, тревога, потом ужас, отчаяние и безысходность!!!). Её состояние передаётся мне…

И вот мы уже обе стоим и волнуемся… Ночь… Бабушки всё нет… Мама начинает метаться: куда бежать?! куда звонить?!.

А действительно, куда? Понятно, что тогда не было мобильной связи, но у нас не было ВООБЩЕ НИКАКОЙ телефонной связи! Чтобы позвонить, нужно было бежать в ближайший телефон-автомат, да и то при условии, что он не сломан, и при ещё одном условии, что в доме найдётся несколько двухкопеечных монет – автоматы любили «двушки» безнаказанно заглатывать!..

Наконец, под утро, когда мы с мамой уже сошли с ума от волнения и беспомощности, бабушка приезжает…

Оказывается, сразу при выезде из Аносина машина увязла в глине… Ни проезжающих машин, ни прохожих (да, так было в ныне густонаселённых местах, где машины идут нескончаемым потоком!)… И – никакой связи… Шёл сильный дождь, а бабушка по природе своей была и совершенно не приспособленной к жизни, и паникёршей, как я уже говорила… Можно понять глубину её отчаяния… Но – русская женщина в экстремальной ситуации часто проявляет себя героиней! И бабушка Тата вышла на какой-то там перекрёсток дорог (по глине, в дождь!) и нашла «какого-то колхозника», который потом пригнал трактор, и цепями грузовик с бабушкой и вещами вытащили из глины, выволокли на приемлемую дорогу, и дальше, слава Богу, они добрались до Москвы…

Но сейчас я возвращаюсь к той, самой первой поездке на дачу… Меня укачало так, что периодически машину тормозят и меня выводят поблевать. Я не разделяю восхищений моей романтичной мамы. Я не умиляюсь красотой родных просторов, потому что страдаю!..

Наконец, машина останавливается. Меня вынимают из кабины и ставят на землю – на лужайку перед домом. Она вся в жёлтых одуванчиках!!! Их много-много!..

Сердце моё выпрыгивает от счастья – я никогда не видела такой красоты!..

На крыльце дома сидит деревенская девчонка, моя ровесница… Она нарочито не обращает на меня внимания, а строго смотрит на курицу, которая топчется у крыльца. Девчонка с хрустом откусывает от огурца, который держит в руках, и, выплёвывая на землю кусочки, приговаривает: «Кура! На…» И мне тоже ужасно хочется вот так же смело и независимо сидеть, грызть огурец и делиться им с курицей…

А в середине лета бабушка упала с этого крыльца, чуть ли не до кости ободрав ногу, а её нежная кожа на попе (у бабушки до последних дней была необыкновенная – атласная! – кожа, которой она очень гордилась) оказалась вся в занозах. Ну, и что вы думаете – я взяла йод и иголку и все занозы вытащила…

А больше было некому: мама и бабушка всю жизнь боялись вида крови, царапин, ран – до обмороков. А я не боялась (и сейчас не боюсь, мало того – в подобных ситуациях я, наоборот, мобилизовываюсь)…

Именно тогда бабушка и мама решили, что я обязательно должна стать врачом… Но я хотела быть пианисткой…

Много лет подряд мы снимали дачу в Аносине, но однажды произошёл сбой – не знаю почему: видимо, не успели снять, – и на всё лето мы уехали в Фирсановку (это уже по Ленинградской дороге). Сейчас там практически город, а тогда – лес, природа, хотя местность довольно болотистая…

Хозяйку дачи звали Ольгой Александровной. В нашем распоряжении – второй этаж дома и часть огромного лесного участка с хвойными деревьями, где росли грибы и ягоды. И хотя собирать их мы могли только в «строго отведённых местах», всё равно это вызывало бурное восхищение…

Я – тихая, застенчивая и пугливая девочка, совершенно не приспособленная к жизни. Умею читать и всё время читаю. Отец зовёт меня «професся» (видимо, оттого, что в малолетстве я так выговаривала слово «профессор»). Бегать по саду можно только под присмотром (вдруг упаду!). С детьми за калиткой играть не разрешают (могут обидеть!). Я чувствую себя неловкой, неуклюжей, одинокой…

В зеркале я вижу худую, некрасивую, глазастую девочку с тёмно-карими глазами, похожими на вишни, и блестящими каштановыми волосами, с чёлкой и стрижкой, которая сегодня называется «каре» и которую потом мне подобрали гримёры для «Кавказской пленницы»… Я – несчастная, бледненькая!..

Хочется на волю. И я делаю попытку: покидаю сад, выхожу за калитку, поворачиваю за угол и… останавливаюсь, потому что не знаю, куда идти и что делать дальше…

Здесь высохшее торфяное болото. Земля чёрная, трухлявая и мягкая… Кочки… Пахнет прелой тиной…

Неведомо откуда появляется стайка мальчишек… Они старше меня. Они – чужие… Страх сковывает меня по рукам и ногам, и мальчишки, как и все злые зверьки, моментально это чувствуют и понимают, что меня не только можно, но и нужно обидеть, потому что я – слабее… «Ешь землю!» – командует старший из мальчишек… «Зачем?.. Не хочу…» – отвечаю я шёпотом. «Ешь-ешь…» – говорят мне уже азартно и напористо. Я порываюсь убежать, но меня быстро окружают: «Ешь!»…

Отщипнув мягкий чёрный комочек, обливаясь слезами, я ем (на удивление, земля на вкус не противная!)… Мальчишки гогочут, довольные. Развлечение окончено… Униженная и заплаканная, я бегу домой и тут уж вырёвываюсь вволю…

Больше за калитку меня не отпускают. А я и не рвусь!..

Конец августа. Зарядили дожди… Глинистые дорожки в саду мокрые и скользкие, как лёд… Мама отправляет меня «как большую» в конец сада – к деревянному сортиру: я должна вынести собственный горшок… Я послушно иду, бережно несу тяжёлый фаянсовый горшок, закрытый крышкой. Горжусь самостоятельностью…

Ох, не объяснили мне с младенчества, что гордыня – грех!.. Почти дойдя до цели, я поскальзываюсь и падаю плашмя на спину, опрокинув содержимое горшка себе на голову… Я лежу на спине, даже не пытаясь встать, и ору во всё горло…

По саду уже бегут мне на помощь испуганные бабушка и мама, поднимают, отряхивают, ведут мыться, успокаивают, но при этом обе безудержно хохочут… Я не успокаиваюсь, а реву ещё горше и громче – мне не больно, но так стыдно и обидно!.. Да ещё этот смех!..

Всё в той же Фирсановке мне почему-то однажды пришло в голову погрызть заколку для волос. Хотя, скорее всего, я хотела почистить что-то застрявшее между зубами. В результате застряла и заколка. Как ни дёргай – ни туда, ни сюда! Рот при этом не закрывается. И больно. И безысходно как-то… Отец потащил меня на руках на станцию, чтобы везти к врачу. Я упиралась. Меня уговаривали и пугали какими-то чудовищными последствиями и, видимо, настолько запугали, что я в отчаянии, непрерывно дёргая заколку, в результате так расшатала зуб (к счастью, молочный), что сумела вытащить заколку вместе с зубом… Мы вернулись на дачу. Ура!

Вообще, я была ребёнком слабеньким и – повторюсь – неприспособленным к жизни. Болячки и неприятности липли ко мне, чувствуя благодатную почву. И ещё, наверное, потому, что мама с бабушкой излишне за меня тряслись, я болела постоянно: то уши, то печень, то бронхит. Как там в поговорке: «не понос, так золотуха»…

В 6 лет я заболела конъюнктивитом, причём произошло это как-то нелепо…

Перед самым Новым годом мы шли с Бутырского рынка – бабушка, Лариска и я – и несли домой ёлку… А в руках у Лариски была ещё еловая ветка… Настроение было радостное, предпраздничное. Лариска вертелась, крутилась, пританцовывала и… нечаянно попала веткой мне в глаз. Вот и всё – даже особенно больно не было…

Но, вероятно, в маленькую ранку попала инфекция. В результате я мучилась глазами несколько лет: я уже пошла в школу, мы жили уже в Мурманске, а глаза всё болели…

Это было ужасно: возвращаюсь из школы, поднимаюсь по лестнице, плача, – так болят глаза. С утра мне закапывали какие-то лекарства, но к моменту возвращения из школы их действие заканчивалось, и меня просто скручивало от боли… Я не могла смотреть на свет. Хорошо хоть день в Мурманске зимой совсем короткий…

Но всё равно – окна завешивались плотными шторами, чтобы даже свет уличных фонарей не попадал в комнату… Я падала на кровать лицом в подушку и плакала в темноте…

Потом бабушка или мама опять мне что-то закапывали… Я приходила в себя и могла делать уроки…