Извращенец

В одном маленьком северном городке много лет назад произошло грандиозное событие столичного масштаба: город обзавелся своим личным извращенцем.

Извращенец был самый настоящий, гулял в местном парке в длинном плаще, время от времени распахивал его, чтоб продемонстрировать приглянувшимся дамам свое горячее сердце и прекрасную терморегуляцию организма, которому нипочем холод и ветер. Поэтому организм без трусов.

Дело было в мае, когда северная весна в самом разгаре. Красота, но подснежников еще не было, потому что снег растаял только до уровня первого этажа.

Прохладно, в общем. Что не мешало извращенцу нести в массы факел эротического просвещения.

Дело происходило во времена СССР, из эротического на телевидении показывали только влажные поцелуи вождя, поэтому появление извращенца всколыхнуло светскую жизнь города. Всем хотелось своими глазами заглянуть в бесстыжие глаза извращенца и под его плащ. Все лавочки в парке были заняты компаниями молодежи, которые в ожидании извращенца исщелкали килограммы семечек и скурили пачки сигарет.

Но он был неуловим. Видели его только избранные, они и передавали рассказы из уст в уста. Кто-то утверждал, что он носит серую шляпу, кто-то – что капюшон, кто-то даже опознал носки фабрики «Большевичка» по сползшим резинкам, но насчет других подробностей стыдливо краснели.

В июне наступило настоящее лето. Так потеплело, что даже снег почти растаял, только в тени деревьев еще лежал неряшливыми кучами.

Извращенец куда-то пропал, может, потерял вдохновение, а может, уехал на гастроли в другие населенные пункты. Городок-то у нас маленький, публика одна и та же, может, захотелось свежего взгляда.

Мы с компанией подружек сидели в парке и, по традиции, лузгали семечки, покуривали сигареты и обсуждали, кто в чем пойдет на дискотеку в Дом пионеров. Решили, что все пойдут в коротких юбках, чтоб коллективно поразить в самое сердце модных парней в голубых джинсовых куртках и трико.

И в момент раздела этих самых парней сзади в кустах что-то хрустнуло, охнуло и рухнуло.

– Извращенец!!! – радостно завизжали мы на весь парк и вскочили с лавочки.

Под деревом, на нерастаявшем снегу лежал извращенец и держался за коленку. Это был точно он, потому что на нем был длинный бежевый плащ. Немного смущало, что торчащая из-под плаща коленка была обтянута брюками, а вокруг извращенца бегала собачонка.

– Дяденька, а вы тот самый извращенец? – задыхаясь от хохота, спросила Ирка, и нас сложило пополам от смеха. В тринадцать лет, знаете ли, палец покажи, и то смешно. А тут целый извращенец.

– Чтоооо??? Вот узнаю, где вы живете, пойду расскажу вашим родителям, что курите, – визгливо заорал извращенец, поднимаясь и отряхивая плащ. Поднял с земли очки и, прихрамывая, заковылял по тропинке по своим извращенским делам. Собачонка бежала следом.

А вечером на дискотеке, вращая глазами, мы рассказывали, как встретили того самого извращенца. В шляпе он ходит, а не в капюшоне.

Но с тех пор его никто не видел.

Я скандалов не люблю!

Ирина – из тех неконфликтных людей, кому хлесткие, ставящие жирную точку в споре фразы приходят только в постели, перед сном. Там, лежа в темноте, мучаясь от бессонницы, она становилась похожей на главного героя индийского кино, который, пританцовывая, разбрасывал врагов одним мизинцем и уходил в закат, расправив плечи. Только Ира раскидывала обидчиков снисходительным искрометным юмором.

Но в жизни все было до обидного иначе.

Когда ремонтники, до сих пор делающие ремонт в ее новой двушке, нарушили все мыслимые и немыслимые сроки, Ира могла только хмурить брови. Она была слишком понимающей, всегда старалась войти в положение. Знала ведь, что с бригадиром нужно быть Немезидой, безжалостно карающей за любое нарушение, но у нее получалось только грозить пальчиком, как воспитательница малышковой группы.

Когда какой-то неприятный дядька въехал ей сзади в машину и начал орать на Иру, что это она, курица, виновата, права купила, еле едет, она только ошеломленно хлопала глазами. Хамство действовало на нее как удав на бандерлогов – парализовало.

Когда родная сестра за ее спиной уговорила их бабушку переписать квартиру только на себя одну, Ира, совершенно случайно узнав, ничего сестре не сказала, хотя ситуация очень ее задела. Да так больно, что Ира не стала ни с кем это обсуждать. Не могла.

Проще было считать это недоразумением, чем принять факт, что ее предала родная сестра. И что-то ведь потом с таким предательством нужно делать.

Ее с детства воспитывали быть для всех удобной.

– Тише, – говорили родители. – Не шуми, не бегай, не прыгай. Не плачь, не кричи, тебя никто не спрашивал, сиди молча, ничего не требуй.

Мать воспитывала их с сестрой в строгости, так как сама не знала родительской ласки и тепла. Родители погибли, вырастила маму бездетная тетка, считавшая своей главной заботой, чтобы ребенок был сыт, одет и обут. Жили бедно, тетка много работала, не до нежностей. Мама выросла умной, целеустремленной, честной, трудолюбивой, а вот функция, ответственная за материнскую ласку и чуткость, после рождения детей у нее словно не включилась. Не то чтобы она была жестокой или злой, но всегда как будто отстраненная, всегда держала дистанцию, точно не мама, а воспитатель в детском саду.

Ира послушно росла тихой и удобной, а невысказанные, невыплаканные, невыкричанные эмоции – вместе с ней, внутри. И однажды перестали там помещаться.

Момент этот застал Иру врасплох. Может, груши были виноваты. Или кассир, упиравшаяся в кассу внушительной грудью, а в покупателей – недобрым взглядом из-под тяжелых век, переливающихся голубым перламутром. Словно телепортировалась из далекого северного городка в 1986 году, где так же недобро смотрела на маленькую девочку, у которой не хватило двух копеек на литр молока. То ли мама, оставляя деньги, обсчиталась, то ли Ира потеряла их по дороге в магазин. Молоко продавец тогда уже налила в эмалированный желтый бидончик.

– Молоко твое здесь подождет, а ты иди домой и принеси денежку, – убирая бидончик с прилавка, хмуро сказала продавец.

– Я не успею, мне еще сестру из садика забирать, – расплакалась тогда Ира, подумав о том, что потом еще сестре надо успеть кашу из этого молока сварить.

– Ну вот заберешь и придешь за своим молоком.

Какая-то женщина, стоявшая за девочкой, сжалилась и добавила две копейки. Продавец протянула бидон и, покачав головой, спросила:

– Небось, мороженое купила, вот и не хватило, да?

И, подняв глаза на женщину, сказала:

– Они через одного тут такие ходят, на мороженое и булочки деньги спустят, потом им на продукты не хватает.

Ира, задохнувшись от несправедливого обвинения, взяла бидон и тихо ответила:

– Я не покупала мороженое. И булочку не покупала.

Потому что мама всегда отставляет деньги только на продукты по списку, хотела добавить она, но ее уже никто не слушал.

– Вы груши не теми грушами завесили, – пробудил Иру от воспоминаний голос кассира.

– Что? – не сразу поняла Ира.

– Груши неправильно завесили. Эти дороже, а вы завесили теми, что подешевле, – отчеканила кассир.

Вообще-то покупать груши Ира не планировала. Забежала за хлебом, но как раз тогда, когда кассир предъявила обвинение, утрамбовывала хлеб в третий пакет размером с дом. Трехлетняя дочь активно помогала, чем заставляла Иру нервничать: яйца хрупкие, нервы слабые.

– Я внимательно все проверила перед тем, как взвесить. И взвесила груши «Конференция» грушами «Конференция», – твердо ответила Ирина.

– Нет, это «Аббат», они дороже, – отрезала кассир и закатила глаза под перламутровые веки, всем своим видом намекая, что Ира как раз та нечестная гражданка, из-за которой терпит убытки их честный магазин.

Надо отметить, что систему работы супермаркетов Ира знала изнутри довольно-таки хорошо, так как много лет «поварилась» в ней товароведом и была в курсе того, что перепутанные ценники – явление более частое, чем нечестные покупатели.

О чем и поведала кассиру с непривычной для себя агрессией:

– Ценники нужно правильно развешивать, а не сваливать на покупателей свои недоработки!

Кассир громко вздохнула всем пятым размером и зычно позвала охрану:

– Вась, ты посмотри за ними, я пошла груши проверю.

Очередь тяжело вздохнула: хоть шоу и было интересным, но время дороже.

– Мам, а куда тетя пошла? Она на нас сердится? – заволновалась дочь.

– Она сердится, но не на нас. Не переживай.

– А на кого она сердится? – не унималась дочь.

– На жизнь, – вздохнула Ира.

Кассир вернулась, негодующе колыхая грудью:

– Это «Аббат»! Я их вам перевесила. Вы что, «Аббат» от «Конференции» отличить не можете?

– Я взяла груши из того ящика, на котором написано «Конференция». И взвесила их как «Конференцию». Зачем вы мне их перевешали другими грушами?

– Женщина, вы груши брать будете? Я пробиваю? – Кассир, надменно цокнув и поджав губы, обвела взглядом очередь, словно ища поддержки.

– Да, беру, но я вам устрою, совсем уже обнаглели! – визгливо ответила Ира, удивляясь сама себе.

Дальше у них случилась небольшая ненависть: кассир кидала продукты и презрительное «Женщина, успокойтесь!», а Ира, с пылающими щеками и радостно хватающей продукты дочерью, громко угрожала Роспотребнадзором и другими карательными органами.

Очередь наблюдала не дыша…

Надо было отказаться покупать эти «плоды раздора» сомнительной породы. Но Ира заплатила за все продукты, включая груши. А потом, одной рукой волоча приплясывающую дочь, а другой толкая неуправляемую телегу с тремя пакетами, пошла разбираться. Вопрос копеечный, но Иру было не остановить: все невысказанные миру обиды внезапно нашли воплощение в этих грушах.

Ира подошла к посту охранников и бросила нагруженную тележку с таким лицом, что те даже не попытались предложить ей пройти со своими пакетами куда подальше, к шкафчикам, и там оставить на хранение. Схватила пакет с грушами, нашла администратора и устроила разборки. Потрясала пакетом с грушами и, брызгая слюной, орала. Впервые в жизни, не считая грудничкового возраста, орала в общественном месте.

Покупатели оглядывались, администратор заранее извинялась, а дочь от испуга гладила Ирину ногу, пытаясь хоть как-то успокоить мать. Оказалось, что ценники действительно были перепутаны, а бдительная кассир была права, верно опознав груши. Но супермаркет дорожит репутацией, поэтому и деньги за груши Ире вернули, и груши оставили.

Но ей этого было недостаточно, и она написала гневную эмоциональную жалобу на кассира в жалобную книгу, применив такие слова, как «хамка», «грубиянка» и «непрофессионализм».

А потом, посадив притихшую дочь в машину, разрыдалась. Всхлипывая и подвывая, кое-как справилась с застежкой на ремне детского кресла, как будто специально спроектированной так, чтобы добить вконец измотанные родительские нервы.

Села за руль, выдохнула и набрала номер сестры.

– Оль, привет, – прошептала срывающимся голосом.

– Привет.

– Скажи, почему?

– Ты о чем?

– Бабушка…

Повисло молчание.

– Как ты узнала?

– Разве это важно?

– Уже нет. Иначе я представляла наш разговор, но раз уж так вышло. Я за бабушкой ухаживаю, а ты по командировкам вечно. А у меня трое детей, Оль, муж ушел.

– Я тоже развелась.

– У тебя один ребенок, Ира. У меня трое. Ты квартиру купила, ремонт делаешь. Ты такая, Ир, заработаешь еще не одну квартиру. А я, ты знаешь, всегда буду позади тебя.

– Ты могла поговорить со мной, и все.

– Прости, Ир…

Потом Ира набрала номер бригадира ремонтной бригады и, не дав ему сказать и слова, поставила ультиматум: десять дней на окончание ремонта или прощаемся. Сделанные работы будут оплачены за минусом неустойки по срокам. А это значит, что ничего они не получат.

Так никуда и не отъехав, вышла из машины, отстегнула дочь и, взяв ее за руку, снова пошла к дверям магазина.

– Мама, мы опять в магазин? Зачем?

– За хорошим настроением.

– А оно продается?

– Оно дарится.

– А кто его нам подарит?

– Мы себе сами.

Ира подошла к кассиру, очередь к этому моменту уже вся рассосалась.

– Это вам, – Ира протянула пакет с грушами. – Угощайтесь.

Кассир настороженно смотрела то на Иру, то на пакет.

– Мы пришли дарить хорошее настроение! – звонко прощебетала дочь.

Ира прошла к жалобной книге и, незаметно вырвав из нее страницу с жалобой, сложила ее в самолетик и отправила в невозможно синее летнее небо на радость дочери.