Москва – Сплит. Море внутри

Спросила себя о последнем желании – и первой пришла мысль: услышать шум моря. Разумеется, Он мое желание исполнил: сразу, не дожидаясь результатов биопсии. Купил с телефона два билета на ближайший рейс в первую же попавшуюся страну, где есть море, – и через два часа мы уже были в аэропорту и ждали посадку Москва – Сплит. Интересно, почему рулетка судьбы отправила меня именно в Хорватию? В прошлый раз я была здесь одиннадцать лет назад, со вторым мужем и трехлетним тогда сыном. Тогда-то я поняла, что ошиблась в выборе спутника – и в путешествии, и в собственной жизни. Вся неделя отпуска прошла под новый концерт Земфиры в наушниках; никакого шума моря я не слышала – как не слышала и собственного сердца.

Первый раз я оказалась на море в «несезон», когда ветрено и временами дождливо. Но мне и не нужна сейчас солнечная лазурь и прогретый песок меж пальцев. Только шум моря, только его древняя и мощная жизнь.

Странно, что этого захотелось именно сейчас…

В моей жизни это не первое испытание диагнозом. Несколько лет назад уже находили опухоль, тогда она оказалась доброкачественной. Но – тот же двадцать один день ожидания. Слезы, депрессия, прозрение – все по сценарию тех трех недель. Тогда я ушла наконец от мужа, сменила работу, переехала в другой город. Стала другим человеком. Помню, список того, чего я в жизни не успела и что хотела бы изменить, не помещался в голове. То я рыдала в голос, то холодно, логично планировала перемены… И вот теперь, несколько лет спустя, испытание повторяется. Взяли биопсию – и жди двадцать один день, вынесут тебе приговор или снова отложат на неопределенный срок.

А я просто захотела услышать шум моря.

Раньше он не был для меня самостоятельной ценностью – скорее фоном для детского смеха и игр, для романтических прогулок на отдыхе теплым вечером после бутылки вина. Но теперь мне вдруг захотелось заполнить этим шумом весь свой мир, чтобы заглушить им неотвязные мысли.

Как хорошо, что в жизни еще есть место чуду! Еще пять часов назад я сидела в машине на Садовом кольце, с пластырем на шее и тупой болью от манипуляций онколога; а сейчас, завернувшись в гостиничный колючий, но очень теплый плед, сижу на одиноком сломанном пляжном лежаке, и мне хорошо и спокойно.

Его я попросила оставить меня одну. Согласился он не сразу. Боковым зрением вижу его – вон сидит на террасе прибрежного кафе. Мы уже год вместе, но, пожалуй, это первое НАШЕ серьезное испытание. Правда, пока оно не кажется мне серьезным: все как-то очень легко и естественно. Весь полет мы молчали и держались за руки; иногда он сжимал мне руку чуть сильнее – быть может, вспоминал, по какой такой причине мы оказались в самолете посреди недели в строгих офисных костюмах. Иногда оборачивался и чмокал меня в лоб. Как родитель, что, проходя мимо ребенка, всякий раз старается напомнить ему, что любит. Сейчас он кажется непринужденным; внутреннее напряжение выдает лишь нога, отстукивающая какой-то неслышный ритм. Приглядывает за мной. Должно быть, еще не очень понимает, чего от меня ждать. Да и чего вообще ожидать от человека в такой ситуации?

А мне не грустно, не тоскливо, не страшно, не жаль себя, как он, может быть, думает. Мне по-настоящему хорошо – потому что на этот раз я ничего не хочу менять и в голове нет никакого списка. Уже несколько лет, с того самого испытания, я ценю каждый день и живу сегодня так, словно никакого завтра не будет. И всю любовь, что порождает мое «я», стараюсь просто отдавать, никого не воспитывая, никем не манипулируя.

Сейчас мне нужен только шум моря. Все когда-нибудь закончится, а он останется. Он был до меня и будет после меня, его будут слушать мои дети и дети моих детей. Хочу запомнить ритм этих разбивающихся о берег волн. Они звучат так спокойно, так умиротворенно – в унисон с моим сердцем. И, кажется, на этом лежаке хватит места для двоих…

Москва – Новосибирск. Небесные связи

– Пойдем на концерт в субботу?

У меня все хорошо. И это не аутотренинг. По настоящему ВСЕ ХОРОШО. Но почему я, почти не раздумывая, ответила «пойдем»? Ведь это значит врать – врать любимому человеку, тому самому, с которым «все хорошо»…

Три года прошло после нашего болезненного… нет, почти смертельного расставания. Мы блокировали номера, страницы, стирали файлы и память, удаляли фотографии, выводили пятна любви с одежды и из сердца. Через год у нас получилось. Он – хороший семьянин, а я окончательно выписалась из клиники неврозов. Через два года я – счастливая невеста надежного, перспективного, ХОРОШЕГО парня. Идеальные профили в соцсетях: дети, театры, карьеры, квартиры. А через три – его: «Пойдем на концерт в субботу?» и мое: «Пойдем». Интересно, что за концерт может быть после всемирного потопа?

И я вру.

– У тебя ведь в субботу тренировка? У меня оплачена лекция по современному искусству в 19.00. Как думаешь, сходить? Ты же не променяешь системный подход на Малевича? Придется одной идти… Или, может, не ходить?

– Конечно, сходи. Развеешься.

Мне жутко от мысли, что я вру, – но выходит как-то очень естественно, непринужденно, небрежно даже. Только чувствую легкий жар в лице – кровь приливает к щекам. В голове стучит слово из киношных детективов: «Преднамеренное». Например, преднамеренное убийство. Значит, не случайное, не в состоянии аффекта, а холодно и цинично продуманное во всех деталях. На суде преднамеренность – отягчающее обстоятельство. Если тебя раскроют.

Надеваю нарядное платье, туфли на каблуках. Кажется, он непременно должен заметить, что для лекции по современному искусству платье слишком короткое, чулки в начале зимы неуместны, а уж каблуки на льду ради какого-то Малевича или Кандинского, давным-давно покойного, – и вовсе абсурд.

– Ну все, я пошла. Скоро буду.

Выхожу из подъезда, отключаю мобильный и думаю, что впереди у меня три часа. Сто восемьдесят минут на другую жизнь. Это очень много. Еще не понимаю, куда иду – в прошлое, в будущее, а может, просто в никуда? Все равно! Хочется не просто идти – бежать вприпрыжку; и плевать на последствия. Немного страшно, но и жутко любопытно, как же я-другая отреагирую на него-другого. Так сильно бьется сердце – как всегда перед встречей с ним. Думала, прошло, но нет; видно, память сердечной мышцы сильнее памяти рассудка.

Захожу в кафе, где мы договорились встретиться. Его нет. Оглядываюсь по сторонам – не вижу. Он что, не пришел?! Это шутка такая?! Нет, совсем на него не похоже – он вообще редко шутил… Хватаюсь за выключенный телефон – но вдруг ощущаю темечком пронзительное тепло. Поднимаю взгляд. Ну конечно! На своем любимом наблюдательном пункте – сверху, в тени! Взбегаю по ступеням, словно школьница, опаздывающая на урок. Формальные, светские, немного манерные: «Привет!» – «Привет!» Никак не могу снять с себя шубу на трех пуговицах, он пытается помочь, но тоже как-то неловко…

– Знаешь, я перестал пить вино. И вообще стал совсем скучным. Ты выпьешь?

– Да… Но что за странное, внезапное решение? Что-то случилось? Что изменилось в твоей налаженной жизни?

– Допустим, просто захотелось получить эстетическое наслаждение от музыки. Нет такого варианта?

– Нет.

Полчаса разговора ни о чем. Ничего важного, ничего звучного, ничего болезненного. Только стук сердца, заглушающий все. И обрывки фраз, возрождающие во мне что-то давно забытое – казалось, прочно похороненное под рутиной «партнерских отношений» и бременем какой-то вечной ответственности…

– Мне кажется, или все мужчины вокруг смотрят на тебя?.. Коленочки не замерзли?.. Голова кружится от твоего запаха… Разве бывают такие красивые девочки?.. Не верю своему сегодняшнему счастью…

– Я уже и забыла, насколько я ЖЕНЩИНА с тобой…

Странный выбор мероприятия: концерт органной музыки в протестантской церкви. Он же не верит в Бога! Точнее, не верил, когда я его знала. В его мире была лишь Вселенная, а в небо он позволял себе смотреть в качестве награды за личные достижения. И постоянно грешил. Точнее, мы грешили. Прелюбодействовали целых девять месяцев. «Прелюбодеяние» – кажется, так называют в Библии отношения женатых людей? А в светском словаре для этого есть слово «измена». И все же это было божественно. Да, именно божественно – для меня, верующей. Во мне жила любовь, каждый день и каждый час. Себе мы точно не изменяли – а о других просто не помнили. Не все в нашей жизни зависит от нас – и это был как раз такой случай.

Мы ведь и сейчас, наверное, грешим. Или просто «эстетически наслаждаемся музыкой»? Садимся на церковную скамью, как в американских фильмах в сценах венчания или похорон. По привычке прячущихся любовников выбираем последний ряд и место сбоку. Звучит Бах – и я медленно беру его под руку, кладу голову ему на плечо. Со стороны это все еще может казаться обыденностью, дружеской позой давно знакомых людей. Несколько композиций мы сидим, не шевелясь. Сердцебиение утихло, музыка проникает под кожу и все-таки доходит до сознания. Я не готова была даже слышать ее – музыка сегодня не в центре событий, она стала лишь формальным поводом… Но вдруг меня накрыло. За Бахом последовал Вивальди; и я не заметила, когда он начал гладить мою руку. Очень аккуратно, ненавязчиво, нежно. Лишь между композициями, в тишине, я уловила это ощущение – тихое, ласковое тепло чужой руки. Неритмичное, непредсказуемое, словно ноты великих шедевров: обыватель без музыкального образования, вроде меня, не в силах понять, почему так построена, так развивается эта мелодия, – музыка просто проникает в тебя и в тебе живет. Мои рука и сердце сейчас тоже живут сами по себе, отдельной от меня жизнью. Пальцы поддаются каждому его движению, ладонь раскрывается и снова сжимается, страшась, что это чужое тепло вдруг ее покинет. Кончики пальцев превратились в эрогенные зоны, кажется, я чувствую каждый их миллиметр…

Орган затих. Я открываю глаза, поднимаю голову с его плеча – и понимаю вдруг, что за эти пятьдесят пять минут мы не произнесли ни слова, но сказали друг другу так много. Времени не было, оно остановилось. Если Бог и вправду есть любовь – то, что происходило между нами, нельзя назвать грехом. Мы просто прожили еще одну прекрасную жизнь.

Выходим, садимся в машину – «автомобиль Джеймса Бонда», такой же прекрасный, как его хозяин. Мчимся по Садовому кольцу. По его вздоху я понимаю: оба мы сейчас жалеем о чем-то для нормального человека безумном – о том, что автомобиль его не умеет ездить медленно и поздним субботним вечером на Садовом совсем нет пробок. В этот вечер наше ощущение времени совсем не совпадает с циферблатом его швейцарских часов.

Он никогда не любил долгих расставаний – и я не забыла его привычек. За пару перекрестков, увидев шпиль собственного дома, из осторожности я выхожу из машины – и он срывается с места и мчится прочь, в какие-то доли секунды исчезает за поворотом, словно ничего и не было. А точно ли что-то было?

Ловя губами первые снежинки, ломая каблуками первый, едва схватившийся на лужах лед, я медленно возвращаюсь в свою прежнюю жизнь. Сейчас включу телефон – и писк эсэмэсок и неотвеченных вызовов окончательно вернет меня к старому, привычному…

– Девушка, просыпайтесь! Пристегните ремень, мы снижаемся…